2

Город пропитался неопределенностью. Ждали неизвестно чего. Уж с месяц как перестали звучать боевые сводки из громкоговорителей и замолчали амидарейские радиостанции. Информационный вакуум заполнили слухи - фантастические, страшные и прямо противоположные. Кто-то говорил, что Алахэлла выкинула белый флаг. Мол, вражеская армия зашла с двух флангов и заняла столицу, не встретив сопротивления. Сердце Айями болезненно сжималось. Ни она, ни Микас не видели Алахэллу воочию, но страстно мечтали там побывать. Едва поженившись, запланировали отметить годовщину свадьбы в главном городе страны. Микас рассчитал: если ежемесячно откладывать по сто амдаров, то через пять лет удастся пройтись по Гранитной площади и полюбоваться куполами Собора всех святых. Красивейший город, древнейшие архитектурные памятники... В храмах - золото, серебро, алтари, образа... Каналы и ажурные мостики, тенистые скверы и парки... Знаменитая палисандровая аллея из ста тысяч деревьев, огибающая кольцом центр города... Легендарный каскад водопадов у Главной ратуши и полусфера тройной радуги в облаке водяной пыли...
Изучив атлас из библиотеки, муж составил маршрут будущего романтического путешествия.
- Когда-нибудь мы объедем весь мир, - заявил с веселым пафосом, заложив карандаш за ухо.
- А денег хватит? - улыбнулась Айями.
- Если не хватит, тогда обойдем пешком.
И Айями верила. Вдвоем они смогут всё.
Четыре года минуло, а ни денег в доме, ни мира в стране.
Другие слухи утверждали, что амидарейская армия перешла в наступление и гонит оккупантов туда, откуда они дерзнули прийти - за Полиамские горы через плато Тух-тым, и что со дня на день войне конец. Ох, если бы так.
Третьи заявляли, что даганские части находятся на подступах к городку, а амидарейская армия отдала поселения окрест столицы на растерзание врагу. Мол, военные тактики стягивают силы к Алахэлле, чтобы перекрыть захватчикам путь на столицу. Невыгодно расходовать ресурсы - технику, боеприпасы и солдат, защищая населенные пункты, не представляющие стратегической ценности. Но ведь в населенных пунктах остались люди!
Городская власть исчезла. Казалось, недавно бургомистр пожимал горожанам руки при встрече, а теперь брошенный дом грабят мародёры, утаскивая всё, чем можно поживиться.
- Сбежал, гнида, и семейку прихватил! Смылся и оставил нас на растерзание людоедам, - возмущались вспыльчивые.
- Не смылся, а отправился в столицу за поддержкой и помощью. Не паникуйте, жизнь скоро наладится, - отвечали рассудительные.
Ну да, держи карман шире.
Можно считать, городку повезло. Он прочно закрепился в глубоком тылу, в стороне от крупного транспортного узла. Реалии войны не добрались сюда. Городок не бомбили с воздуха и не обстреливали из артиллерийских орудий. Разве что в ясные дни эхо доносило слабые отзвуки канонады, да ночами на небе играли отсветы далеких пожаров.
Население не готовили к провальному финалу войны, ибо не сомневались в победе. Разговоры о поражении считались предательством и вражеской пропагандой. По городу расклеили плакаты. "Мы победим!" - уверял амидарейский солдат. - "Враг не пройдет!"
Волосатое чудище с красными глазами тянет когтистые лапы к ребенку, а солдат, угрожая штыком, загоняет зверюгу в клетку. Табличка на прутьях гласит: "Даганнин обыкновенный. Агрессивный экземпляр"... Дикий варвар в звериной шкуре и с дубинкой замахивается на женщину, но его пленяет доблестный амидарейский солдат, набрасывая на шею веревку... "Сидеть!" - приказывает солдат, и волосатое чудище на поводке и в наморднике послушно опустилось на задние лапы...
Живописно, что ни говори. И наглядно. Художники постарались, а жители добавили, пририсовав рога, свиные пятаки, хвосты, гениталии... Теперь не рисуют.
В правом нижнем углу выцветших плакатов - трехконечная желтая звезда и надпись: "Отпечатано при поддержке риволийского патриотического фонда". Союзники, чтоб их. Где они, союзники? Смыло их. Сдуло. Остались безвластие, слухи, паника...
Однажды утром наглядная агитация исчезла. От плакатов остались драные лоскуты - там, где смогли оторвать. Риволийский клей, подлюка, оказался крепким, схватившись намертво. А даганны не оценят юмора.
Жители укрепляли погреба и подвалы - на случай артобстрела. От домов далеко не отходили - боялись. Запасались провизией - по горсточке, по сухарику.
За четыре года войны существенно проредились деревья в парке и в двух скверах. Исчезли собаки и кошки. Мальчишки соревновались в меткости: кто больше птиц подобьет из рогатки. Но те стали умнее и пугливее. Жизнь заставила.
Айями и Эммалиэ пересчитали скудные запасы и перераспределили рацион в сторону уменьшения порций. У Айями сердце кровью обливалось, глядючи на дочку. Люнечка бледненькая и легкая как перышко, а аппетит плохой. Ей бы вкусненького и питательного, а не кашу с шелухой, заваренную кипятком.
Каждый день Айями отправлялась на рынок. Пыталась продать мужнин свитер и рубашку, но торговля заглохла.
От отчаяния Айями искала любую работу. Ходила по рядам, предлагая деревенским свое усердие в обмен на кров и пищу.
- Что потребуется - всё сделаю. Работы не чураюсь. Быстро учусь. Неконфликтная. Аккуратная, выносливая. Не смотрите, что худа, зато жилиста. Иммунитет хороший, не хворала.
Скотину пасти - буду. Коров доить - научусь. Навоз вычищать - согласна. Только возьмите.
Может, и взяли бы, но хомут в виде ребенка и матери (то бишь Эммалиэ) тянул шею.
- И не проси, - отмахнулась тетка с двойным подбородком. - Лишние рты нам не нужны. Сами лапу сосем.
- Да вы и не заметите. Дочка тихая, послушная. Не шумливая. Ест - как птичка клюет. Мама будет за ней приглядывать, а я за троих отработаю! - уцепилась Айями за рукав.
- Знаю я вас. Сейчас складно поешь, а потом начнутся жалобы: то холодно, то голодно, подайте на то, подайте на это. Зима на носу, дитё начнёт болеть. Ежели согласна в одиночку, то возьму. Без нахлебников, - заключила тётка.
Уехать в деревню и оставить дочку в городе? - ужаснулась Айями. Оторвать родную кровиночку от себя? Нет, ни за что.
А через день торговля закончилась. Пронесся слух: даганны под городом.
Улицы опустели, жители затаились. Встречаясь, обменивались вполголоса новостями и разбегались, как мыши, от малейшего шороха.
Даганны в дне пути! Войдут в город и на центральной площади принесут горожан в жертву своим богам.
- Нужно уехать! - запаниковала Аяйми. Куда-нибудь! Зарыться в ямку, спрятать, уберечь Люнечку. Нет сил сидеть, сложа руки, в ожидании страшного исхода. Давно следовало решиться и уйти с отступающими амидарейскими частями. Хотя и не подбирали военные никого, но попытаться стоило. Другие вон не побоялись. Айями не раз видела унылые караваны: воинские обозы ползли по дороге, а беженцы упорно плелись следом - с чемоданами и с тележками. С детьми. Потому что надеялись. На что?
- Поздно суетиться. Сядь и прижми хвост, - обрубила Эммалиэ. - На чём поедешь? Поезда давно не ходят, ехать на попутке небезопасно. По дорогам гуляет шальной люд. Полстраны заминировано, подорвешься - мокрого места не останется. Да и жизнь человеческая медяка не стоит.
Айями помнила. Как-то Эммалиэ обмолвилась о том, что видела собственными глазами в прифронтовой зоне. Там не церемонились с задержанными, которых вылавливали патрули. Коли шляешься - значит, дезертир. Расстреливали без суда и следствия - за недобрый взгляд, за злое слово, за несогласие с властью. Выстраивали в ряд и давали автоматную очередь.
У кого оружие, тот и прав. У того и сила. Вот и всё. Нет законов, нет справедливости.
Единожды проговорилась Эммалиэ и с тех пор помалкивала о поездке на фронт, словно воды в рот набрала. Но Айями уверилась: соседка повидала достаточно. И все ж не могла успокоиться.
- Нас съедят заживо! - всплескивала руками.
- Не съедят, - ответила Эммалиэ. - Но легко не будет.
- Откуда вы знаете? - воскликнула Айями, мечась по комнате.
- Оттуда, - сказала сухо Эммалиэ. - Муж служил на границе с Даганнией. Успел получить три меча* и умер от прободения язвы.

И даганны пришли. Тяжелая техника, проехав по центральной улице, повернула на Алахэллу. А военные остались. Заняли ратушу, школу, гостиницу. Наведались в больницу, библиотеку. Исследовали набережную. Оккупировали город.
Устрашающая демонстрация силы возымела действие. Население спряталось, словно вымерло подчистую.
Айями три дня не показывала носа на улицу, черпая информацию из соседских сплетен. И дочку не выпускала, хотя Люнечка просилась гулять, и за Эммалиэ цеплялась отчаянно. Забаррикадировав дверь комодом, женщины прислушивались к звукам в подъезде. Но деваться некуда. Продукты на исходе, да и за водой нужно идти. Даже умыться нечем.
И опять противоречивые слухи. Кто-то говорил, что жителей окраинных улиц расстреляли ради забавы, а кто-то заверял, что даганны не устраивают произвол и самосуд. Одно радовало: тишина. Ни одиночных выстрелов, ни автоматных очередей.
Сперва дворами за водой - прячась за кустами, оглядываясь с опаской. И другие горожане не смелее - крадущиеся настороженные тени. Мелькнули и пропали в подворотне. Набережная почти пуста. На долгие разговоры нет времени. Руки дрожат, торопливо зачерпывая воду. Наполнить бидон и бегом, волоча тележку, под защиту узких улочек. Где они, даганны?
А потом на рынок - с непроданным свитером мужа и костюмом покойного супруга Эммалиэ.
- Последний, - сказала она. - Ничего не осталось.
Когда-нибудь вещи кончатся. Платяной шкаф почти пуст.
Айями расцеловала дочку, обняла Эммалиэ так, словно они видятся в последний раз. И хлопнув дверью, решительно сбежала по подъездным ступенькам. Для страха нет времени. Нужно вывернуть из проулка на центральную улицу и пройдя два квартала, миновать ратушу. А там и стихийный рынок у моста через речку.
А у ратуши - машины, военные при оружии. Винтовки, автоматы. Айями жалась к домам, скользила неслышно, стараясь не привлекать внимания. И невольно загляделась. Вот они, чудовища без принципов и морали. Рослые, плечистые, темноволосые. Люди как люди. На двух ногах, при двух руках. В маскировочной форме и в беретах. Переговариваются по-ихнему. По-дагански. Непривычно и знакомо.
Айями учила даганский в школе, что само по себе считалось странным. Ведь дипломатические отношения с малоразвитой страной были разорваны лет двадцать назад. Но поскольку единственный преподаватель риволийского выбивался из сил, не справляясь с учебной нагрузкой, администрация школы поступила просто. Согнала в одну группу хулиганов, устойчиво отстающих и простаков, неспособных возмутиться, и пригласила на преподавание дедушку - не то профессора, не то академика, которого выкинули из научной жизни по причине преклонного возраста и провалов в памяти. Однако ж даганский он худо-бедно не забыл.
Варварский язык усвоился Айями сносно. Короткие отрывистые слова, изобилие согласных. Спряжения глаголов и падежи - с грехом пополам. Грамматика - пиши-пропало. С разговорным даганским - не ахти. А вот чтение и перевод текстов - куда ни шло.
То ли дело напевный риволийский - язык высокоразвитой страны. Сложный и утонченный. И знаменитое риволийское "r", которое не каждому под силу выговорить. Именно неповторимый рокочущий звук отличает риволийца от жалкого иностранца.
Нет уж, лучше даганский. Он проще. Хотя одноклассники посмеивались. Мол, примитивный язык как раз для обделенных умом. Ну и пусть. Зато в аттестате красуется устойчивая четверка, а администрация школы отчитывается в верхах: "Все ученики охвачены и обучены". И получает премиальные за высокие показатели.

О чем говорят? Резко, отрывисто. И смеются громко. Правильно, они здесь хозяева. Чего бояться-то?
- Glin... Vob... Turub...
Глин, глин... Сегодня? Или садись?
Воб... Не помню перевод.
Туруб... Завод?... Фабрика!
Значит, речь идет о фабрике. Наверное, хотят исследовать местную промышленность. Вам, голубчикам, желательно бы рвануть туда всем скопом. Хорошенько протрясетесь на минах.
Айями пробралась, не дыша, через опасную зону у ратуши и побежала к мосту. А там скучно, народу мало. Деревенских нет. Затаились. Выжидают. Боятся, что оккупанты двинут по пригородам и начнут отбирать съестные запасы.
Айями проходила два часа по рядам, а торговля не шла. За десяток яиц просили зимние сапоги или тулуп из овчины. Грабеж среди бела дня!
Кому нужен костюм-тройка? Отличное состояние, фабричное качество!
Никому не нужен. Разве что покойника обряжать.
Так и вернулась Айями домой ни с чем. Шла той же дорогой, боясь повернуть голову в сторону чужаков. На носочках перемещалась, обдирая спину о стены и заборы. А даганны приезжали к ратуше на машинах и уезжали куда-то. Хохотали, собравшись у плаката с мохнатым чудищем. Ужас, сколько их.
Вечером Айями достала с антресолей старый чемоданчик с разной мелочевкой, которую в своё время не выбросила, пожалев. Последний раз заглядывала в него почитай года четыре назад, перед свадьбой.
Запыленные воспоминания из прежней жизни...
Кончик темно-русой косы. Её остригают, когда девочка становится девушкой. Красиво в храме: повсюду свечи, на хорах поют нежно, волнуя сердце... Голову покрывают вышитым платком... А после острига дают испить терпкого церковного вина... В школе бескосые девчонки шепчутся на переменах и хихикают, поглядывая свысока на мальчишек.
Фотографии, перевязанные ленточкой... Большая семья: дед, бабушка, их дети. На снимках посвежее - мама, отец, брат, Айями. Ей пять лет, брату - три, и он сидит на коленях у матери. На поздних фотографиях - брат в форме военно-морского училища. Молодцеватый, с фуражкой набок и с задорной улыбкой.
Блокнот в коричневом переплете. Какая ж девочка не вела дневник, доверяя сокровенное бумаге? И записывала - о подружках, о симпатичных мальчиках, о погоде, о школе и об уроках. И о своих мечтах.
Меж страничек - высохшие веточки ландышей.
- Мама, это цё? - подбежавшая Люнечка схватила букетик, и хрупкие стебельки рассыпались трухой. Дочка растерянно воззрилась на ладошку и приготовилась реветь.
- Люня, не мешай маме. Пойдем-ка, огурчики польем, - Эммалиэ увела кроху на балкон.
Ландыши - напоминание о выпускном вечере. Мальчишки - с ломкими грубоватыми голосами и полосками наметившихся усов - вручали цветы теперь уже бывшим одноклассницам. "Мы расстаёмся, но останемся друзьями, и нашу дружбу пронесем через года" - пел патефон.
В коробке из-под чая - стихи Микаса. Смешные, романтичные, влюбленные. Передавал их через вахтершу или кидал в форточку. И как умудрялся? Тогда Айями жила на другом конце города, в общежитии на втором этаже. А Микас метко забрасывал камушек, обвязанный бумажкой.
- И серенаду споешь? - спрашивала она громким шепотом, высунувшись в окно, чтобы не разбудить соседок по комнате.
- Спою, - соглашался Микас охотно, вставая в позу рокового соблазнителя.
- Нет-нет-нет! Какая ж серенада без гитары? - Айями притворно заламывала руки, а с третьего этажа прыскали и давились смешками. Хмельными весенними ночами мало кому спится.
- Будет тебе гитара. И серенада будет. Пойдем завтра в кино? - спрашивал Микас.
- Пойдем, - кивнула Айями. - И тише ты! За полночь давно.
Цвела сирень, и голова кружилась от дурманящего аромата, от скромных поцелуев и нескромных слов...
Айями перебирала безделушки, и память зашевелилась как зверь, проснувшийся после долгой спячки. Потягивалась, стряхивая с себя пыль. И прошлое засияло, оживая. Вот безыскусная брошка - подарок матери на совершеннолетие. Вот браслет из звездочек чилима - результат рукодельничанья с подружками. Вот начатая вышивка - не хватило терпения закончить работу. Вот корявые рисунки. Айями посещала кружок изобразительного искусства, старательно запечатлевая натюрморты, пока не поняла, что способностей к рисованию у неё нет.
Милые сердцу безделицы... Они остались в прежней жизни, раскрашенной красками стабильности и уверенности в будущем. В той жизни, где навсегда осталось короткое счастье с Микасом.
Много ли нужно женщине? И того нет. Отняли. Отобрали.
Это было не с ней. Давно и неправда. Прошлое рассыпалось бусинами - не соберешь, разбилось осколками - заново не сложишь. И не вернуть, не отмотать назад.
Но плакать нельзя. И бояться нельзя. Надо быть сильной. Ради Люнечки.
На дне чемодана - школьные тетради. По алгебре, физике, геометрии - самые лучшие, показательные. На память. В том числе и по даганскому языку.
Достав тетрадь, Айями взялась перелистывать и, не сдержавшись, уткнулась носом в исписанные страницы. Закрыла глаза, вдыхая запах юности и беззаботности. Запах наивности и больших надежд.
Глин, глин... Вот. Glin - это сегодня. Значит, память не подвела.
Так.. Воб, воб... Vob,vobul - праздник, развлекаться.
Ну, и turub - фабрика, предприятие, завод.
Поужинав и уложив дочку спать, Айями вернулась к тетради. Листала, пока не пришлось щуриться, чтобы разобрать строчки. Эммалиэ стирала в тазике и не навязывалась с расспросами. У каждого своё дело. В этой квартире женщины привыкли не размениваться на суету, понимая друг друга с полуслова.
Benun dut! - Доброе утро!
Glin nunug krid - Сегодня прекрасная погода.
Преподаватель не раз упоминал, что в даганском все слова оканчиваются согласными.
Stab! - Дай!
Pird - Спасибо.
Htod im Aiami - Меня зовут Айями.
Gur om 24 hagd - Мне двадцать четыре года. Исполнится через два месяца. Если доживем.
А мы доживем, во что бы то ни стало. И выживем.