Вскоре в комнату пришла Марлен, остановилась перед кроватью и провела рукой по его лбу. Курт открыл глаза и встретился с ее равнодушным взглядом. В уголках ее губ змеилась чуть заметная улыбка, но Швиль, хорошо знавший ее лицо, заметил ее.

– Ну, мой милый, у меня все-таки лучше, а? – спросила она.

– Где Элли? – крикнул он и попытался встать, но бессильно упал на подушки.

– Спи, отдохни. Ты совсем сошел с ума, – холодно ответила она.

– Где Элли? Скажи, или…

– Или? – вызывающе спросила она и уперлась руками в бока. Он знал этот жест, к которому она прибегала в минуту гнева.

Секунду он не мог найти ответа. Чем мог грозить он, которому угрожало все?

– Прости, Марлен, но мне очень хотелось бы это знать, – пробормотал он и закрыл глаза, чтобы не смотреть на нее.

– Какое тебе дело до девушки, и откуда я должна знать, что с ней случилось? Она, наверное, дома. Но не заботься о других людях, если хочешь сохранить свою голову, а что ты хочешь еще жить, это видно без сомнений. Достаточно посмотреть на тебя!

Она вышла из комнаты и с силой хлопнула дверью.

В своем будуаре Марлен закурила сигаретку, улеглась на шелковые подушки, пестрой и мягкой горой заполнявшие один угол комнаты, и закинула руки за голову, следя за уходящим дымом. Она была довольна: «Бесстрашные» нашли сегодня ночью еще одного брата, брата, который мог многое сделать.

В остерии, из которой бежал Швиль, оба полицейских продолжали еще сидеть за стаканом вина. Теперь на них были штатские костюмы. Мундиры лежали в свертке на соседнем стуле. Оба от души смеялись над бегством пленника, за которым они наблюдали в висевшем напротив зеркале. Потом они рассказали друг другу про приключения Швиля во время его первого бегства, потому что один был человеком в панаме, которому Швиль дал пощечину, а второй – бледным молодым человеком, заговорившим с ним в поезде и на улице.

– Если бы я не знал, что он станет «Бесстрашным», я бы посчитался с ним сегодня за эту пощечину, – сказал один. Потом, налив еще вина, чокнулся с товарищем и прибавил: – За здравие нового «Бесстрашного»!

Весь следующий день Швиль провел в кровати. Он чувствовал себя разбитым. Происшествия предыдущей ночи доказали ему, что его любовь к жизни сильнее чего бы то ни было. Нет, больше он не будет обманываться. Он хотел жить любой ценой. Элли? Да, его непреодолимо тянуло к этой девушке, и сердце сжималось при мысли о ее судьбе. Он, только он, был виноват в этом. Она его настоятельно просила прибегнуть к данному адресу только в случае крайней нужды, когда не будет никакого другого выхода. Разве вчерашний 50

случай был таким безвыходным? Разве он не был в полной безопасности и совершенно здоров? Чего он хотел от нее? Он хотел бежать, и она обещала помочь ему. Но разве он, как мужчина, как более сильный, не должен был терпеть, а не обращаться к ней за помощью при первой опасности, причинив ей самой несчастье? Эти мысли приводили его в отчаяние.

К вечеру его посетила Марлен. Она была очень приветлива, очень нежна и принесла ему бокал шампанского.

– Выпей, тебе это поможет, – сказала она. Он выпил и поблагодарил кивком головы.

– Ты для меня загадка, Марлен, – не мог он удержаться, чтобы не сказать.

– До сегодняшнего вечера, милый.

– Как так?

– Сегодня ты сможешь разрешить загадку.

– Я буду очень разочарован?

– О нет: я ведь знаю, как ты думал обо мне все время.

– Я не скрывал этого.

– Это было бы лишним. Ты знаешь мою способность разгадывать других. Я бы и без твоих слов знала, как ты ко мне относишься. Но скажи, мой друг, как можешь ты, будучи преследуемым, измучившимся, невинно осужденным на смерть, держаться еще за мировой порядок? Как можешь ты отказываться примкнуть к обществу, которое отвергает этот порядок? Из одного уже чувства чести, желания мести, из чувства возмущения против обращения с тобой ты должен был бы встать в угрожающую позицию. Ты мог бы, раз тебе больше нечего терять, начать новую жизнь. Курт, не упрямься, поверь мне, я хочу тебе добра. Покорись! Не спрашивай, хорошо это или плохо. Не имеющие совести, имеют преимущество. Будь мужчиной, борись за лучшие дни, не давай себя раздавить, противопоставь своим преследователям другую силу.

– Какую, Марлен?

– Свое богатство, милый. Эта власть могущественна, могущественнее судьбы.

– Могущественнее судьбы? – удивился он.

– О да, могущественнее, чем все предопределения людей. Видишь, сегодня жалкие остатки твоего я, твоя оболочка, труп давно уже был бы зарыт и забыт, потому что так приказывал мировой порядок, так велели судьи, так требовало общество – только я не захотела этого. И кто победил?

Она гордо, величественно взглянула на него, и в это мгновение казалась действительно властительницей. Разве она не была могущественной повелительницей? Разве у нее не была во всем мире верная армия, уверенно и точно исполнявшая ее приказания?

Она угадала его мысли и продолжала:

– Я победила, милый, потому что у меня огромная власть: деньги. Я рассыпала золото лопатами…

– А теперь ты требуешь, чтобы я заплатил тебе сторицей? – спросил он.

– Может быть. Но разве голова, освобожденная из петли… имеет цену? Спроси любого, кто идет на виселицу, что он отдал бы за свое спасение? Спроси, и ты без исключения услышишь только один ответ, который состоит из одного слова: «Все!»

Он молчал, потому что она была тысячу раз права. Кто мог судить об этом лучше чем он, переживший все это?

Она встала, уверенная в своей победе.

– Ты сейчас оденешься, скоро за тобой придет Агостино. Я пришлю тебе фрак.

– Для чего, Марлен?

– Сегодня вечером я представлю тебя остальным.

Когда она вышла, он начал одеваться. Разговор с Марлен произвел на него глубокое впечатление. Он не мог противиться ей. Спасенная жизнь стоит всего, любой жертвы, любой благодарности. Разве он не был у нее в долгу? Разумеется. Этого нельзя было отрицать.

Он снова обрел спокойствие. Может быть, цели «Бесстрашных» были гораздо невиннее, чем он предполагал? Кроме случая с Элли, у него фактически не было еще никакого доказательства, что деятельность Марлен была настолько преступной, какой она рисовалась ему. Что же касается Элли, то он не знал, правильны ли предупреждения старухи. Может быть, все было совсем иначе: Элли могла выдумать эту историю, чтобы избавиться от него: он не должен был сразу прибегать к ее помощи. Возникало и еще одно предположение. Может быть, Элли устроила историю с бегством для того, чтобы сообщить Марлен о его истинных намерениях?

Возможно, что она сидит теперь в своем уютном доме и смеется над его доверчивостью.

Вошел слуга и необычно низко склонился перед Швилем.

– Могу я просить синьора следовать за мной?

Он провел Швиля в большую гостиную, которой он до сих пор не видел. В роскоши этой комнаты было что-то покоряющее. Ослепительный свет бесчисленных свечей придавал стенам, обтянутым золотой парчой, небывалый блеск. Мебель была вызолочена, на коврах вытканы золотом лотосы. Картин в комнате не было, только в углу на пьедестале сидел огромный Будда, который, скосив глаза, смотрел с непоколебимым спокойствием на окружающее.

Марлен подошла к Швилю с протянутыми руками. Он сам не мог объяснить почему поцеловал ей сперва одну, потом другую руку. Может быть, эта нежность была следствием того, что сказочная обстановка подействовала и взбудоражила его. Слуга оставил их одних.

– Ты просто великолепно выглядишь во фраке, – сказала она, рассматривая его.

– Благодарю за комплимент, Марлен.

– Чувствуешь себя хорошо, милый?

– Благодарю…

– Ты, наконец, покончил со своей совестью?

– Наоборот, совесть покончила со мной.

– Это неясно, милый друг: о какой совести ты говоришь?

– Разве есть несколько?

– О, конечно: одна для нас и одна для других. Обе вместе мешают друг другу, их надо держать раздельно. Самое главное то, что их обоих в любое время можно заставить молчать. Запомни: совесть – болтливая женщина: если ее долго слушать, то сперва теряешь терпение, а потом радость жизни. Совесть – порождение слабости, потому что она противоречит или убивает наши сокровенные желания. Но оставим это, мой друг: в конце концов я могу купить за деньги любую совесть. Разница только в цене: большая, так называемая «чистая» совесть стоит больше, чем поменьше и уже запятнанная, но купить можно их все.