– Скажите, эффенди, – спросил Швиль стража, – вы уверены, что здесь, где мы стоим, находится вход? Разве это не ложный вход, сделанный для того, чтобы охранять гробницу от грабителей.

– Да, я уверен. Он был нарочно засыпан тысячи лет тому назад и сравнен с землей, чтобы сделать его незаметным, но я совершенно точно знаю место. Я родился и вырос в Царской долине.

– Хорошо, тогда мы можем начинать, – сказал Швиль и уселся на камень.

Сорок лопат одновременно врылись в землю. Люди работали под повелительным взглядом Ибрагима эффенди, как сумасшедшие, и уже через час показалась первая каменная ступень, ведшая вниз. Странное чувство овладело Швилем, чувство, которое вряд ли было понятно его спутникам. Еще юношей он мечтал об этом великом моменте. Теперь, когда в его волосах проглядывали серебряные нити, он стоял у самой цели своей заветной мечты. Но как? Как грабитель, как член хорошо организованной воровской шайки. Он, Швиль, должен был все, что находилось под землей, разбить на куски, вместо того, чтобы осторожно вынести на свет Божий. Он бросил в сторону своих спутников исполненный ненависти взгляд.

Теперь были уже открыты четыре ступени, оставалось еще не больше десяти-двенадцати. Мысли Швиля перешли вдруг на Элли. Он сам не мог объяснить, почему так часто вспоминал о девушке. Любил ли он ее? Нет, он не хотел, не мог этому верить. В конце концов ведь он ее совершенно не знал. Но разве та ночь, в которую он встретился с ней у старухи, не была многозначительнее, чем многие часы, которые проводишь с женщиной в кафе? Разве она из-за него не пренебрегла большой опасностью и из-за этого…

Он отбросил от себя дальнейшие мысли, потому что у него вдруг зародилась страшная уверенность, что ее больше нет в живых; он боялся этой мысли.

Между тем работа с бешеной быстротой подвигалась вперед: эффенди должен был до восхода солнца открыть вход и засыпать людей и вещи в гробнице.

Швиль не знал, сколько времени он провел в своих размышлениях, когда вдруг до его плеча кто-то дотронулся. Это был инженер Аргунов.

– Вход открыт, – сказал он.

Швиль поднялся и, окинув тоскливым взглядом пустыню, спустился по четырнадцати ступеням вниз. Все молчали, и эта тишина среди стольких людей, наводила мистический страх. Каждому стало ясно в эту минуту, что они стояли у двери, ведущей в далекое прошлое, в потонувший, давно уже спящий мир, полный тайн и загадок. Позади этой двери покоились мумии и вечная смерть стояла на страже.

Швиль бросил проницательный взгляд на «Бесстрашных». Они с уважением отнеслись к нему, к его волнению и инстинктивно отвернулись. Курт подошел к двери, осветив ее карманным фонарем. Он совершенно ясно мог рассмотреть печати, представлявшие шакала и девять пленников, и, как археолог, не мог решиться сам сломать их, – он никогда еще не видел настолько хорошо сохранившихся экземпляров.

С умоляющим взглядом он повернулся к остальным:

– Господа, мне очень хотелось бы спасти эти печати.

Вместо ответа Томас Ллойд взял молоток и разбил их. У Швиля судорожно сжалось сердце.

– Оставьте наконец ваши сентиментальности, – закричал Ллойд. – Или вы думаете, что мы пришли сюда, чтобы восхищаться этой дрянью?

– Хорошо, – сказал Швиль решительно, – тогда вперед! Здесь пробьем люк, на расстоянии метра от земли, чтобы нам не надо было, как собакам, пролезать вовнутрь. И в него будет удобнее проносить ящики.

Вскоре два туземца начали открывать скрытый люк ломами. После того, как был отбит слой глины, показались камни. Их постепенно расшатывали один за другим: наконец был вынут первый камень. Волна горячего воздуха пахнула на стоящих вокруг. Они даже отступили на несколько шагов назад. Вскоре можно было опять приблизиться к отверстию, и Швиль, просунув голову, осветил внутренность карманным фонарем.

При слабом свете лампочки он увидел длинный коридор, метра в два высотой и полметра шириной. В нем царила жуткая тишина. Внезапно Швиль резко отодвинулся назад, заметив длинную тень, отбрасываемую лампочкой на стене.

«Бесстрашные» и туземцы, предполагая что-то ужасное, отодвигались все дальше и дальше от двери. Кастелло первым нашел мужество спросить у Швиля:

– Что вы там увидели, коллега?

– Я не знаю, но мне кажется, что это была тень человеческой фигуры. Очевидно, какая-то статуя. Вы ведь не думаете, что там могут находиться человеческие существа?

– Нет, разумеется.

– Это действие обстановки и неизвестного мира, – нервы не могут иногда выдержать испытание, – рассеянно ответил Швиль и, обращаясь к туземцам, прибавил: – Вперед, дальше!

Люди робко приблизились к двери – даже Ибрагим эффенди утратил свою гордую осанку. Он стоял в стороне с испуганным видом, и его смуглые руки нервно перебирали складки плаща. «Бесстрашные» шептались между собой.

Вскоре все увидали тень на стене коридора. Первым в образовавшееся отверстие вошел Швиль, остальные «Бесстрашные» последовали за ним. Потом и туземцы пролезли в дыру. Они дрожали всем телом. Ибрагим эффенди, понуждавший их пинками влезать в отверстие, сам не имел мужества войти в гробницу своих предков. Он даже не приближался к отверстию и только, стоя на почтительном расстоянии от него, отдавал приказания.

Теперь начали перетаскивать в коридор ящики с повозок. Стоящие внутри принимали их, относили дальше в коридор и складывали там. Швиль подошел к тому месту, где он открыл тень. Перед ним стояла статуя из черного дерева, изображавшая воина. Эта статуя, прекрасно сохранившаяся, удивленно смотрела на происходящее необычайно красивыми глазами. За это время внесли уже столько ящиков, что коридор не мог больше вместить всех людей. Туземцы должны были выйти, и теперь только сами «Бесстрашные» принимали остальные ящики. Инженер Аргунов проводил электрический кабель. Утром, когда приедут артисты, они получат контакт с электрической станцией. До этого времени гробницу надо будет освещать свечами.

Уже рассветало. Ибрагим эффенди становился нетерпеливее и все время подгонял своих людей, и без того торопившихся. Вот уже внесен последний ящик. Аргунов заявил, что они готовы. Можно, значит, было засыпать вход. Теперь Ибрагим эффенди пересилил, наконец, свой страх, по крайней мере внешне. Он подошел к отверстию и пожал всем руки. Затем отверстие было замуровано извне и все следы устранены. Все тише и тише доносились в гробницу звуки из внешнего мира, пока они наконец не затихли совсем. Изредка слышалось тяжелое дыхание заживо погребенных. Они стояли неподвижно, каждый погруженный в свои мыс– -ли. О ком думали они в эту минуту? Может быть, о своих матерях, оплакивавших где-то судьбы своих неудачных сыновей; о женщинах, с которыми они были разлучены, или, может быть, о Марлен, которая в это ужасное мгновение в солнечной Италии, в своем роскошном доме, закуривала теперь сигаретку. Кто мог это знать? Кто выдаст теперь свои мысли?

А Швиль? Он сам не знал, почему теперь опять подумал об Элли. Может быть, потому, что здесь он разделял ее печальную судьбу и тоже был похоронен и отрезан от мира.

В длинном коридоре горели свечи, и от семи людей, находившихся в нем, падали длинные неподвижные тени на стены. Никто не хотел первым нарушить тишину: все были удручены ею, загипнотизированы, и те, у кого были более слабые нервы, чувствовали, что за ними наблюдают и их касаются невидимые призраки. Здесь они слышали теперь только голоса из другого мира, шаги прошлого, горячее дыхание пустыни. Или все это было воображением?

Швиль сидел на каком-то ящике, целиком отдавшись своим впечатлениям. Он радовался удрученности своих коллег и благоговению, заставившему их замолчать. Наконец подвижный доктор Пионтковский первым поборол боязнь:

– Итак, вперед, господа, чем больше мы будем думать, тем позднее увидим солнце. Нам надо лихорадочно работать, потому что наши нервы не выдержат долгого пребывания в этой преисподней. Где наш предводитель господин Швиль?

– Здесь, – отозвался тот.