Иссиня-черные волосы, собранные сзади в тяжелый узел и сдерживаемые золотым обручем, разделялись посередине прямым, как белая нитка, пробором. В маленьких ушах висели тяжелые старинные серьги из золота и кораллов. От этой женщины исходила необычайная сила; каждое ее движение указывало на властолюбие. Глаза, почти не менявшие своего выражения, были неподвижными. Только с большим усилием воли можно было выдержать их взгляд и то короткое время. Казалось, что она пришла сюда из сказки. О таких женщинах мечтают в тропиках, когда мозг измучен полуденным зноем, или под влиянием наркотиков.

– Марлен, – вырвалось у Швиля, когда он наконец пришел в себя.

– Да, ты не подозревал, кто спасает тебя?

Ее голос был очень низким, странного тембра, вызывавшего невольную дрожь.

– Если бы я это знал! – мог он только сказать и, прислонившись к стене, закрыл глаза. Она подошла к нему.

– Ты совсем не хочешь поздороваться со мной? – спросила она, и алые губы сложились в непринужденную улыбку. Не подавая ей руки, он с испуганным выражением отступил на несколько шагов назад. Он готов был завыть от отчаяния, закричать, ударить ее. Но она снова подошла к нему, смотря на него своими неподвижными, бездонными глазами. Ее голова держалась тоже совершенно неподвижно, только чуть шевелились серьги. Только они были чем-то живым в этой женщине. Сильный, экзотический аромат, исходивший от нее, утомлял его.

– Для чего ты привезла меня сюда? – с трудом выговорил он.

– Чтобы спасти твою голову.

– Для кого?

– Для меня.

– Для чего она тебе нужна?

Ее губы искривились в улыбке, но она продолжала оставаться совершенно неподвижной.

– Глупый мальчик, ты на самом деле все такой же: пережитое не изменило тебя нисколько, – сказала она.

– Марлен, отпусти меня, – взмолился он.

– Куда?

Это короткое слово как свинец тяжело упало в тишину комнаты.

Он не нашел ответа и опустил голову. Со вчерашнего дня его жизнь висела на волоске этого слова. Марлена спокойно наблюдала за ним, потом провела по его волосам тонкой, бледной рукой с ярко-красными ногтями. Это прикосновение огнем пробежало по его телу.

– Марлен, отпусти меня. Я благодарю тебя за спасение, но ты знаешь, что я не могу здесь оставаться. Я пришел к тебе несколько лет тому назад молодым, цветущим юношей, чтобы уйти от тебя сломанным, постаревшим человеком. Ты овладела мной, как паук мухой, ты сделала меня своей игрушкой. Ты почти погубила меня, и поверь, когда я вспоминал тебя в своей камере, то радовался, что толстые стены защищают меня от тебя. Я бежал от тебя; тысячи километров разделили нас, и я верил, что наконец избавился от тебя, но все-таки не мог освободиться от сознания, что ты со мной. Ты разбила всю мою жизнь и не только мою. Я ненавижу тебя со всей силой своего сердца: для чего я тебе еще нужен?

– Хорошо, иди, – спокойно ответила она и позвонила.

– Принесите господину шляпу и перчатки, а кроме того, тысячу лир, – приказала она вошедшему слуге.

Швиль не верил своим ушам. Его охватила безграничная радость. Он вскочил, схватил ее руки и поцеловал их. Но она не ответила на это ничем, продолжая стоять прямо и отчужденно. Слуга принес приказанное. Швиль протянул ей на прощанье руку.

– Благодарю. Я этого никогда не забуду, – взволнованно сказал он.

– Хорошо, иди – ответила она.

Он оставил дом вне себя от радости. Свободен! Наконец-то свободен!

Старый город был залит солнцем. Дворцы были истомлены зноем и бросали резкие тени на мостовую. От гелиотропов исходил одуряющий запах. Воздух был неподвижен и мягок. Швиль довольно хорошо знал город и уверенными шагами шел по улице. Он чувствовал себя молодым и гибким, голова была ясной, совсем ясной, как давно уже не бывало. Он посмотрел на часы, стрелки которых блестели на высокой башне: было незадолго до полудня. Нужно действовать, это он знал, значит бежать, в Германию, обратно на родину: там он, наверное, найдет людей, которые поймут его, а если присяжный поверенный Рихтер, его хороший друг, все еще в Берлине, то он примется за его дело; он защитит его, поверит ему и будет бороться за его свободу и доброе имя.

Он уже больше не мог идти медленно. Нетерпение заставило его все более ускорять шаги. Внезапно он остановился как вкопанный. Лицо исказилось судорожной болью. Только теперь ему пришло в голову, что у него не было никаких бумаг, никакого имени, он был вычеркнут из списков, уничтожен. Швиль вошел в маленькое кафе и измученно опустился на стул; когда подошел кельнер, он долго не мог понять, что ему здесь собственно нужно. Он заказал какой-то пустяк и начал лихорадочно рыться в газетах и журналах, пока не наткнулся на то, чего боялся, и что так хотел узнать. Объявление о его розыске было уже напечатано; под довольно похожим на него снимком он прочел, тяжело переводя дыхание, описание своего бегства, но с облегчением вздохнул, увидя по сообщениям газет, что направление, в каком он скрылся, было совершенно неизвестно. Предполагалось даже, что он совсем не оставлял города и прятался где-то поблизости. Потом он прочел, что его двойник, сразу же арестованный, разыгрывал немого. Он отказался от всяких показаний и, судя по своему аппетиту и настроению, чувствовал себя прекрасно.

«Что теперь делать? – спрашивал себя Швиль в десятый раз и не находил ответа. – Бежать, бежать от Марлен». Он не хотел оставаться вместе с ней в одном городе! «В Венецию», – мелькнуло у него в голове. Там он сможет спокойно обдумать свое положение. Но когда он хотел войти в бюро путешествий, чтобы посмотреть расписание и купить билет, к нему обратился какой-то господин. Он был хорошо одет, и шляпа, которую он держал в руке, была настоящей и дорогой. – Простите, – сказал он на ломаном немецком языке. – Ваше лицо кажется мне знакомым…

Швиль отступил на шаг назад и хотел уже было бежать, но от страха не мог двинуться; он стоял как прикованный и дрожал всем телом.

– Вы ошибаетесь, сударь – произнес он нарочно на таком же ломаном немецком языке.

– Как же так, разве вы не Курт Швиль?

– Н-нет – к сожалению, вы ошибаетесь, – пробормотал Швиль хриплым голосом.

– Гм… в таком случае простите… но какое сходство! – произнес незнакомец, качая головой.

– Узнан! Узнан! – стучало молотками в мозгу Швиля. Он повернул в первую попавшуюся улицу, но любопытство заставило его оглянуться. Незнакомец стоял на месте, как будто раздумывая, преследовать ему Швиля или нет. Теперь беглец уже не сомневался, что он не только узнан, но его уже преследуют. Он бросился бежать по улице, вскочил в первое попавшееся такси и приказал везти себя на вокзал. Прибыв туда, он поспешил к кассе.

– Когда отходит поезд в Венецию?

– Через три часа сорок минут.

– Хорошо, дайте один билет третьего класса.

Он сунул билет в карман и поспешил уйти из вокзала. Здесь, где сталкивались люди со всех концов света, он не мог задерживаться долго.

На противоположной стороне улицы он заметил маленькое кафе. Там можно будет найти убежище на несколько часов, там можно спрятаться за большой газетой и сидеть никем не замеченным. Но едва он перешел улицу, как услышал за своей спиной голос, назвавший его по имени.

Оглянуться или нет? Его сердце билось, и по разгоряченным щекам стекали капли пота.

– Господин Швиль, – звучало за ним уже ближе и громче. Он оглянулся. Его кулаки были сжаты: он был готов к нападению. Он не отдаст так дешево свою голову.

– Что вам угодно, сударь? – спросил он по-итальянски.

– Вы господин Курт Швиль? – спросил его молодой человек, которого он видел в первый раз в жизни.

– Ошибаетесь, синьор, вы наверное приняли меня за другого.

– Не может быть! – продолжал молодой человек по-итальянски.

– И все-таки это так. Я вас не знаю, синьор, а потому больше не могу задерживаться, я тороплюсь, – резко ответил Швиль. Он оставил его стоять посередине улицы и пошел, но теперь уже не в кафе, нет, он чувствовал, что его преследуют. Брошенный через плечо взгляд убедил его, что и этот, совсем, как предыдущий, стоял неподвижно, смотря ему вслед. Швиль вошел в ресторан, где, как он знал, было два выхода. Он пересек большую прохладную залу и вышел на другую улицу. Только здесь он остановился, чтобы перевести дыхание. Он боялся смотреть на людей, попадавшихся ему навстречу. Каждый человек в мундире приводил его в ужас. Ему мерещилась опасность в каждом громком гудке, в каждом звонке вагоновожатого, даже в шуме шагов прохожих. Весь город представлялся ему островом, на котором он стоял один, а его окружали люди, показывавшие на него пальцами. Разве он мог предположить, что в Генуе найдется столько людей, знающих его? В течение одного получаса уже двое. После долгого блуждания по улицам Швиль очутился у широкой и низкой стены. Она шла вдоль старого, заброшенного дворца, стоявшего на пустынной улице и мечтавшего в тишине о днях своей славы. Швиль уселся на камни и закрыл лицо руками. Так он всегда делал, когда больше не мог выдержать.