24 сентября 1962 года выходит новое постановление ЦК КПСС и Совета Министров по H1. Основной смысл постановления заключался в расписании плана основных работ, имея в виду начало летно-конструкторских испытаний ракеты-носителя в 1965 году. Несмотря на то, что над текстом этого плана трудились вместе с Королевым основные главные под контролем заместителя председателя Государственного комитета по оборонной технике (ГКОТ) Тюлина, расписанные там сроки этапов вызвали среди основных творцов много иронических замечаний.

Предыдущими постановлениями 1960 и 1961 годов нам предписывалось создать H1 в 1965 году. В апреле 1962 года то же правительство и ЦК, и тот же Первый секретарь ЦК КПСС Хрущев предлагают ограничиться только эскизным проектом. Появление этого промежуточного постановления объяснялось весьма прохладным отношением к проекту H1 Минобороны и влиянием на Хрущева предложений Янгеля и Челомея. За год до этого постановления директор днепропетровского завода № 586 Леонид Смирнов назначается заместителем председателя ГКОТ, а вскоре министром СССР – председателем ГКОТ. Учитывая тяжелейшее экономическое положение в стране и стремление Хрущева изыскать средства для строительства жилья, подъема сельского хозяйства, производства удобрений, еще не поздно было вообще остановить финансирование H1. Еще весной 1962 года Хрущев колебался, постановление от 24 сентября показало, что осенью колебания закончились. Новым постановлением стендовую отработку автономных двигателей третьей ступени предписывалось закончить в 1964 году, двигателей второй и первой ступеней – в 1965 году. Стендовую отработку двигателей в составе блоков и установок предусматривалось закончить в первом квартале 1965 года. Окончание строительства стартовой позиции, сдача ее в эксплуатацию, и начало летных испытаний – все тот же 1965 год.

Владимир Бармин, упорно не желавший визировать абсурдный, по его мнению, план, обращаясь к Королеву, резко заявил:

– Я формально, по постановлению правительства, имею право подписать акт о допуске к первому пуску стартовой позиции со всеми ее системами и сооружениями 31 декабря. До появления такого документа ты, Сергей Павлович, не имеешь права доставлять на старт штатную ракету. Да и везти ее будет не на чем, потому что установщик для нее я тоже по вашему предложению имею право допустить к использованию не позднее 31 декабря. Эти свои права мы со строителями используем, сами понимаете, в полной мере.

Что же нам с вами останется для подготовки и пуска? Ноль целых и ноль десятых секунд под самый Новый год!

Подобных саркастических замечаний было много и в самих аппаратах ВПК, Совмина и даже ЦК. Но в «коридорах власти» разводили руками – эти сроки согласованы с Королевым, он не только не протестовал, но сам заявлял, что никто нам не дал права пересматривать сроки начала ЛКИ, установленные предыдущими решениями ЦК и Совмина.

Кроме нереальности сроков, было и еще одно серьезное замечание по существу, которое вызывало болезненную реакцию Королева.

Воскресенский при выпуске эскизного проекта временно смирился, а теперь решил пойти в решительное наступление, требуя строительства стендов для полномасштабных испытаний каждой ступени, в том числе и первой со всеми 24 двигателями. Из проекта очередного постановления пункт о строительстве стенда для огневых технологических испытаний (ОТИ) первой ступени был на каком-то этапе согласований вычеркнут с согласия Королева.

Разногласия между Королевым и Воскресенским по вопросам экспериментальных работ были принципиальными. Королев хотел избежать необходимости строительства новых и очень дорогостоящих стендов для огневых испытаний ступеней ракеты целиком. Он надеялся, что все огневые стендовые испытания для всех ступеней можно ограничить единичными двигателями, приспособив уже существующие стенды НИИ-229. Воскресенский упорно настаивал на проектировании и сооружении стендов, позволяющих проведение огневых испытаний ступеней в условиях, максимально приближенных к реальным полетным.

Воскресенского поддерживал директор «Новостройки» Глеб Табаков. «Новостройка» – это открытое наименование бывшего филиала НИИ-88 в районе Загорска. Получив самостоятельность, этот филиал позднее стал именоваться НИИ-229, а впоследствии – НИИХиммаш.

Табаков был одно время моим коллегой – в 1949 году мы оба были заместителями главного инженера НИИ-88. До этого я часто виделся с Табаковым, когда он был слушателем Высших инженерных курсов при МВТУ, на которых я вел курс систем управления. Затем я встречался с Табаковым на «Новостройке» под Загорском во время стендовых огневых испытаний ракет. С 1948 года Табаков был главным инженером «Новостройки», затем после перерыва на конструкторскую работу вернулся в 1956 году на «Новостройку» уже директором. В 1958 году Табаков стал моим соседом по дому на 3-й Останкинской улице. Так что у нас состоялось еще и знакомство семьями.

У меня и особенно у Воскресенского были с Табаковым хорошие доверительные отношения. Он часто говорил нам, что более чем десятилетний опыт по созданию огневых стендов, ввода их в строй, результаты проведения огневых испытаний, опыт борьбы с пожарами и взрывами «плюс здравый смысл» вопиют и требуют стендовых испытаний первой ступени H1 в полном объеме, но… Тут начинались «но». Строить такой стенд в НИИ-229 нельзя. То есть построить это грандиозное сооружение можно, но доставить туда первую ступень нет никакой возможности. Фактически первая ступень ракеты H1 будет впервые изготовлена и собрана в новом «большом» МИКе на полигоне. Она не транспортабельна. Поэтому огневой стенд надо строить тоже на полигоне, вблизи стартовых позиций и использовать все имеющиеся при них службы заправки, измерений, управления запуском, безопасности и прочее… А если изготовить первую ступень ради ее испытаний на самой «Новостройке» – это значит строить еще один завод! Так не лучше ли на полигоне одну из двух стартовых позиций использовать еще и в качестве стенда? Но на это требуются сроки и финансы. Если Табаков рассуждал спокойно, просто констатируя факт отступления от опыта и уже появившихся в ракетной технике традиций, то Воскресенский возмущался очень экспансивно, не щадя авторитетов Мишина, Королева и стоящих над всеми нами государственных руководителей.

До конца 1963 года структурная схема лунной экспедиции еще не была выбрана. Первоначально наши проектанты предложили вариант с хорошим запасом по массе. Он предусматривал трехпусковую схему со сборкой на монтажной орбите у Земли космической ракеты общей стартовой массой (вместе с топливом) 200 тонн. При этом масса полезного груза для каждого из трех пусков H1 не превышала 75 тонн. Масса системы при полете к Луне в этом варианте достигала 62 тонн, что почти на 20 тонн превышало соответствующую массу «Аполлона». Масса системы, совершающей посадку на поверхность Луны, составила в наших предложениях 21 тонну, а у «Аполлона» – 15 тонн. Но зато пусков в нашей схеме было даже не три, а четыре. Выводить в космос экипаж из двух-трех человек предполагалось на проверенной ракете 11А511 – так именовалась в конце 1963 года ракета Р-7А, выпускавшаяся заводом «Прогресс» для пилотируемых запусков.

Если бы Королев проявил свойственную ему твердость в последовательном отстаивании этой схемы на всех ступенях прохождения проекта, история H1 могла бы быть другой. Однако ситуация складывалась таким образом, что он вынужден был идти на компромиссы с целью упрощения и удешевления проекта. Оппозиция со стороны Челомея, Глушко, Янгеля и Министерства обороны, была слишком мощной.

17 марта 1964 года Королев был у Хрущева. Его сопровождали Мишин, Николай Кузнецов и Пилюгин. В докладе Хрущеву о ходе работ по H1 Королев сделал особый упор на необходимость создания водородных и ядерных двигателей и отработку стыковки.

Хрущев, по рассказам Мишина и Пилюгина, в целом поддержал предложения по активизации работ по Луне, но к идеям форсирования работ по водородным и ядерным двигателем отнесся без всякого энтузиазма.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: