Судя по воспоминаніям Шульгина, имя Керенскаго и раньше называлось в кругах прогрессивнаго блока, при обсужденіи нѣкоторых комбинацій "министерства довѣрія" или "гаданія на кофейной гущѣ", по мнѣнію мемуариста. Ссылаясь на свою бесѣду с Шингаревым в январѣ 17 г., Шульгин объясняет и мотивы, побуждавшіе тогда выдвигать кандидатуру представителя трудовой группы. Оба собесѣдника признавали; что настроеніе страны перешагнуло уже через голову "прогрессивнаго блока", и что в силу этого необходимо искать поддержки расширеніем блока "влѣво": "надо вырвать у революціи ея главарей", гораздо выгоднѣе имѣть Керенскаго "с собой, чѣм против себя". И именно Шульгин, по его словам, предложил "Керенскаго на пост министра юстиціи — на пост, который сейчас (т. е. до революціи) не имѣет никакого значенія"[116]. В дни революціи выгода имѣть Керенскаго в своей средѣ должна была выясниться еще отчетливѣе дѣятелям прогрессивнаго блока в силу пріобрѣтенной лидером трудовиком совершенно исключительной популярности. "Душою движенія был Керенскій" — вспоминает Зензинов: "это необходимо признать, не боясь впасть в преувеличеніе". "Он выростал с каждой минутой" подтверждает и Шульгин, давая свое объясненіе причинам, выдвинувшим лидера думских трудовиков в дни переворота на первое мѣсто: "на революціонной трясинѣ привыкшій к этому дѣлу танцевал один Керенскій" — "талантливый актер", но его "одного слушают". "Магнетическій" дар Керенскаго — отмѣчает Бьюкенен: это единственный министр, который производит впечатлѣніе. Его слова вызывают "энтузіазм". Он "самый популярный человѣк", его образ "всенародно опоэтизирован", всѣ делегаты с фронта требуют свиданія именно с ним, появленіе его на эстрадѣ вызывает "бури восторга" (Станкевич, Вл. Львов и др.). "Обаяніе Керенскаго поднимает престиж Временнаго Правительства в глазах революціонной демократіи" — утверждают авторы "Хроники".
Роль, сыгранную Керенским в февральском переворотѣ, довольно образно охарактеризовал еще в первые мартовскіе дни в Московском Комитетѣ общественных организацій видный представитель партіи к. д. Кишкина: "Я только что вернулся из Петрограда — сказал назначенный правительственным комиссаром Кишкин — и могу засвидѣтельствоватъ, что если бы не Керенскій, то не было бы того, что мы имѣем. Золотыми буквами будет написано его имя на скрижалях Исторіи". При организаціи власти органически нельзя было устранить того, кто воплощал в себѣ как бы весь пафос первых революціонных дней, и чье имя производила "магическое впечатлѣніе" на толпу. Керенскій сдѣлался "романтическим героем революціи" — ея "любовью". Сам Керенскій разсказывает во французском текстѣ воспоминаній, что ему позжее стало извѣстно, что нѣкоторые члены намѣтившагося правительства соглашались вступить в его состав только при условіи включенія и Керенскаго.
Керенскій колебался. Его вхожденіе в правительство означало конфликт с Исп. Ком. и возможный уход из Совѣта. Всѣ друзья разсказывает он — убѣждали его покончить с Совѣтом и войти в кабинет. То же, в сущности, рекомендовали и члены Совѣта, с которыми в "частном порядкѣ" вел переговоры Керенскій в утренніе часы второго марта. Они, по словам Шляпникова, даже "уговаривали" Керенскаго вступить в правительство за свою личную отвѣтственность. — Шляпников присутствовал при бесѣдѣ Керенскаго со Стекловым, который доказывал, что Керенскій, не связанный партійным рѣшеніем, может в правительство вступить. "Совѣтскій Макіавелли" — Суханов, заставшій аналогичную бесѣду Керенскаго с Соколовым, не так был опредѣленен и дал двугранный отвѣт, когда его мнѣніе спросил Керенскій. Свой отвѣт в записках он формулирует так: "ни в Исп. Ком., ни в Совѣтѣ эти вопросы ещё не ставились (это, как мы видѣли, невѣрно), и говорить об этом было преждевременно. Но мое личное отношеніе к этому дѣлу я высказал Керенскому. Я сказал, что я являюсь рѣшительным противником, как принятія власти совѣтской демократіей, так и образованія коалиціоннаго правительства. Я не считаю возможным и офиціальное представительство соціалистической демократіи в цензовом министерствѣ. Заложник Совѣта в буржуазно-имперіалистическом кабинетѣ связал бы руки демократіи. Вступленіе Керенскаго в кабинет Милюкова в качествѣ представителя революціонной демократіи совершенно невозможно... Но... индивидуальное вступленіе Керенскаго... в революціонный кабинет я считал бы объективно небезполезным... Это придало бы всякому кабинету большую устойчивость перед лицом стихійно ползущих влѣво масс"... "Керенскаго не мог удовлетворить такой отвѣт"' — замѣчает резонирующій мемуарист: "Ему явно хотѣлось быть министром. Но ему нужно было быть посланником демократіи и офиціально представлять ее в первом правительствѣ революціи". Как видна из воспоминаній самого Керенскаго, позиція индивидуальнаго вхожденія в министерство, дѣйствительно, его не удовлетворяла, он считал такое рѣшеніе политически невозможным, ибо предвидѣл огромную опасность, которая угрожала в том случаѣ, если революціоныя массы будут предоставлены случайному руководству Совѣта, не имѣя офиціальнаго своего представителя во временном правительствѣ. Допустить это Керенскій не мог (« Je ne pouvais le permettre» — нѣсколько претенціозно выражается он во французском текстѣ). Такое временное правительство было бы заранѣе обречено. В то же время Керенскій, по его словам, сознавал невозможность переубѣдить совѣтских лидеров и повліять на измѣненіе их позиціи. Надо признать, что нѣт никаких намеков на то, что Керенскій пытался воздѣйствовать на измѣненіе лишь намѣчавшейся перваго марта тактики. Почва для его иниціативы и для его выступленія была подходящая, но в ночь с перваго на второе марта он в идеологических спорах участія не принимал; не оказал вліянія представитель демократіи и при подборѣ кандидатов в будущее революціонное правительство.
Керенскій пишет в воспоминаніях, что эта ночь была для него самой трудной. Он должен был найти выход из почти безвыходнаго положенія. Силы его ослабѣвали. Истомленный обстановкой Керенскій впервые послѣ безсонных ночей отправился домой. Здѣсь он потерял сознаніе и в полузабытьи провел 2—3 часа. И вдруг сразу пришло рѣшеніе на вопрос, который мучил Керенскаго. Он должен принять пост министра юстиціи и открыто объяснить мотивы своего рѣшенія непосредственно в Совѣтѣ. Рѣшеніе это было принято не по тѣм политическим соображеніям, которыя были выше изложены, а по мотивам исключительно гуманным. Керенскій неожиданно вспомнил об арестованных представителях старой власти. Он был убѣжден, что только он один в переживаемых условіях мог бы не допустить линчеванія их толпой и избѣгнуть ненужнаго кровопролитія. Так говорит сам мемуарист, утверждающей, что под таким впечатлѣніем он очнулся и немедленно позвонил по телефону во Временный Комитет, передав Милюкову свое окончательное рѣшеніе. Керенскаго нисколько не смущало то обстоятельство, что он будет один от "демократіи" в правительствѣ, ибо за ним было непререкаемое общественное мнѣніе, опредѣлявшее удѣльный вѣс будущаго "заложника" демократіи в буржуазном правительствѣ[117].
В первой половинѣ дня собрался пленум Совѣта Р. Д., на котором Стеклов "дипломатически и уклончиво" докладывал программу соглашенія, намѣтившагося с Врем. Комитетом. Во время доклада в залѣ засѣданія появился Керенскій и потребовал предоставленія ему слова внѣ очереди. Члены Исп. Ком., как пишет Керенскій, всемѣрно старались отговорить его от выступленія, указывая на возбужденное состояніе многолюдной толпы рабочих и солдатских делегатов, которая может устроить Керенскому враждебную демонстрацію — необходимо подготовить собраніе к мысли, что формальный представитель Совѣта вступил в состав буржуазнаго правительства («Ils se jetteront sur vous et vous mettront en pièces» — в образных выраженіях передает мемуарист аргументацію "церковников" Исп. Ком.). Тѣм не менѣе Керенскій, взгромоздившись на стол, свое заявленіе сдѣлал, объясняя мотивы, побудившіе его дать согласіе на предложеніе Врем. Ком., не дожидаясь рѣшенія Совѣта, и потребовал довѣрія к себѣ. "Патетическія фразы, полубезсвязныя, но сказанныя с сильным подъемом с непривычным для впечатлительной аудиторіи мелодраматическим эффектом", произвели "магическое дѣйствіе" — так описывает "Хроника февральских событій", авторы которой присутствовали на засѣданіи в качествѣ активных дѣйствующих лиц. В отчетѣ совѣтских "Извѣстій" сказано: "трудно представить энтузіазм, охватившій зал засѣданія. Единичные голоса, пытавшіеся протестовать... были заглушены единодушным возгласом подавляющаго большинства. Совѣт Р. Д. устроил Керенскому бурную овацію, которой еще не видѣли, кажется, стѣны Таврическаго дворца". Суханов отмѣчает, что настроеніе поднялось в тот именно момент, когда Керенскій мотивировал свое согласіе войти в состав министерства тѣм, что в его руках находятся арестованные представители старой власти, которых он не рѣшается выпустить из своих рук. Сам Керенскій не помнит деталей cвоей рѣчи, но хорошо помнит устроенную ему овацію и то, что он был отнесен на руках до помѣщенія Временнаго Комитета. И поэтому, быть может, небезполезно воспроизвести (с маленькими лишь купюрами) эту рѣчь в том видѣ, как она на другой день была напечатана в офиціальных совѣтских "Извѣстіях"... "Товарищи,., довѣряете ли вы мнѣ?" — патетически спрашивал Керенскій. — "В настоящій момент образовалось временное правительство, в котором я занял пост министра юстиціи. Товарищи, я должен был дать отвѣт в теченіе пяти минут(?!) и потому не имѣл возможности получить ваш мандат до рѣшенія моего вступленіи в состав временнаго правительства. В моих руках находились представители старой власти, и я не рѣшался выпустить их из своих рук (возгласы: правильно)... Немедленно по вступленіи на пост министра я приказал освободить всѣх политических заключенных и с особым почетом препроводить из Сибири сюда, к нам, наших товарищей депутатов, членов соц.-дем. фракціи IV Думы, депутатов II Думы... Я занял пост министра юстиціи до созыва Уч. Соб., которое должно будет, выражая волю народа, установить будущій государственный строй (бурные аплодисменты). До этого момента будет гарантирована полная свобода пропаганды и агитаціи по поводу формы будущаго государственнаго устройства, не исключая и республики (обратим вниманіе на это указаніе Керенскаго!). В виду того, товарищи, что я принял на себя обязанности министра юстиціи до полученія от вас на это полномочія, я слагаю с себя званіе тов. предс. Совѣта Р. Д. Но для меня жизнь без народа немыслима, и я вновь готов принять на себя это званіе, если вы признаете нужным (просим!). Товарищи, пойдя в состав временнаго правительства, я остался тѣм же, как был — республиканцем. В своей дѣятельности я должен опираться на волю народа,.. Я должен имѣть в нем могучую поддержку. Могу ли я вѣрить вам, как самому себѣ? ("вѣрим"!). Я не могу жить без народа, и в тот момент, когда вы усомнитесь во мнѣ — убейте меня . Я заявлю временному правительству, что я являюсь представителем демократіи, но что временное правительство должно особо считаться с тѣми мнѣніями, которыя я буду отстаивать в качествѣ представителя народа, усиліями котораго была свергнута старая власть... Я полагаю, что вы не осудите меня и дадите мнѣ возможность осуществить необходимый гарантіи свободы до созыва «Учр. Собранія. Товарищи! Позвольте мнѣ вернуться к временному правительству и объявить ему, что я вхожу в его состав с вашего согласія , как ваш представитель".