Истребители возвращались с боевого задания, когда яркое солнце еще только вставало из-за горизонта. Его косые лучи, падая на землю, высвечивали сожженные деревни с торчащими к небу, словно взывающими к мщению, печными трубами, обуглившиеся в дыму пожарищ редкие перелески, изрытые взрывами поля. Летчики отразили налет шести групп вражеских бомбардировщиков на Кобону, сбили одиннадцать самолетов, врага к порту и кораблям на рейде не подпустили.

Сорокаминутный бой не прошел без потерь и для них. В строю не было ведомого Голубева сержанта Василия Захарова. Трое тяжелораненых, в том числе командир второй эскадрильи Геннадий Цоколаев, с трудом дотянули до аэродрома. Еще два самолета пришли домой с очень сильными повреждениями.

Василий подвел машину к земле, посадил. Зарулив, невольно взглянул на капонир, где стоял обычно истребитель Захарова. Терять боевых друзей всегда горько, а тут еще такой случай... Печаль не сходила с лица Василия и когда он с ведущими других групп - Васильевым и Кузнецовым - подробно докладывал командиру полка, что же произошло над Кобоной.

- После взлета, - говорил Голубев, - с поста воздушного наблюдения передали: фашисты идут на Кобону шестью волнами по пятнадцать - восемнадцать самолетов. Когда мы появились над портом, из открытых люков первой группы "хейнкелей" уже сыпались бомбы. К счастью, взорвались они на песчаном пирсе, в цель ни одна не попала. Атаковать этих "хейнкелей" не было смысла. Решили ударить по второй волне, которая только выходила на цель.

Обстрелянный мною "хейнкель", - продолжал Василий, - клюнул носом и перешел в крутую спираль. Но это была уловка. Понял: на самом-то деле самолет цел, а экипаж только имитирует падение. Догнал бомбардировщик, всадил новую порцию свинца, после чего он задымил и ушел в воду. Вижу, Цоколаев сбил другой "хейнкель". Остальные пустились наутек.

Мы не стали их преследовать: приближалась новая группа "юнкерсов" и "мессершмиттов". Снова закрутилась карусель. Нам удалось прорваться к бомбардировщикам, но и "мессеры" потянулись вслед. Порой, гоняясь друг за другом, самолеты сплетались в такой запутанный клубок, что невозможно было разобраться, где свои, а где чужие. Мы сбили пять "юнкерсов".

Сержант Захаров надежно меня прикрывал. Зная об этом, я круто развернул на ближайший бомбардировщик. И тут за мною увязались два "мессера". Дальше доложит Васильев. Он шел сзади и все видел.

Голубев замолчал. Вперед шагнул Васильев. Помолчал, сглотнув подпирающий к горлу комок, и заговорил, пытаясь показать жестами маневры самолетов:

- Первый "мессер" пикировал на Голубева. Захаров бросился ему наперерез. Пора уже стрелять, а он этого не делает. Видно, кончились боеприпасы. Дистанция быстро сокращалась, фашист, наверное, приготовился уже открыть огонь, но... не успел. Захаров подвернул немного и направил машину в "мессера"...

Васильев умолк. В землянке установилась тишина. Командир полка машинально достал пачку "Беломора", размял в пальцах папиросу, продул гильзу и закурил. Сизый дымок медленно плыл к бревенчатому потолку.

- Вот вам и молодой летчик, - задумчиво сказал подполковник.

...Возвращаясь с командного пункта в эскадрильскую землянку, Голубев вспомнил, как два месяца назад появился у них молоденький сержант. Низкорослый и щуплый, в мешковато сидевшей на нем форме, Василий Захаров никак не походил на боевого летчика. Однако первые же вылеты подтвердили житейскую истину: внешность нередко обманчива. Истребителем новичок владел превосходно, бой вел напористо, в сложных ситуациях не терялся. Голубев объявлял ему благодарности за смелость, находчивость. А потом взял своим ведомым. Они уже сделали шестнадцать боевых вылетов. В совместном семнадцатом Захаров, не раздумывая, пожертвовал собою ради спасения ведущего.

Защиту командира в бою советские летчики всегда считали первейшей своей обязанностью. Ради этого, когда все средства были использованы, а враг угрожал, шли и на таран. По-разному совершались тараны: одни рубили самолеты винтами, другие ударяли крылом или мотором, третьи - врезались на встречных курсах. Но было у таранов общее: их применяли в исключительной обстановке, чтобы наверняка победить врага, пусть даже ценою собственной жизни. В таранах проявились мужество, самоотверженность, высшая духовная стойкость крылатых советских воинов. Они не только наносили прямой урон врагу, но всякий раз подтверждали и моральное превосходство над гитлеровцами. Видимо, поэтому, когда наши истребители с твердой решимостью сближались с ними, фашистские летчики спешили быстрее отвернуть. А то и вовсе бросались наутек.

На следующий день после гибели Захарова, 29 мая, пять И-16 во главе с Голубевым вступили над Ладогой в бой против ста пятидесяти пикирующих бомбардировщиков Ю-87. То, на что решился комэск, без колебаний устремившись на имеющего тридцатикратное превосходство врага, нельзя объяснить только смелостью или уверенностью в боевом мастерстве своих товарищей. Может быть, им полностью владело тогда чувство мести за погибшего Захарова, а может быть, сознание личной ответственности за порученное дело, высокий долг истребителя-гвардейца. Даже грубый подсчет дает понять: вражеская армада в сто пятьдесят самолетов имела чрезвычайно сильную огневую мощь. Каждый бомбардировщик вооружен тремя пулеметами. Итого около четырехсотпятидесяти пулеметов, примерно девяносто огневых точек против каждого истребителя. Конечно, одновременно стрелять они не могли, но все равно плотность огня была донельзя высокой.

Набирая высоту, Голубев напряженно обдумывал план боя. Знал, что эти Ю-87, как правило, бомбят с пикирования - по сигналу командира. И твердо решил сосредоточить удар прежде всего на ведущих групп. Замысел был дерзким, рискованным - у ведущих всегда сильнее оборона. На какой-то миг у летчика возникло даже сомнение: правильно ли решение, не ставит ли он под смертельную угрозу жизнь товарищей. Появился даже соблазн - отказаться от риска, обезопасить себя и друзей. Но что тогда? Понятно что - репутация труса! Нет, трусом он никогда не был и никогда не будет. Голубев подавил проснувшийся было инстинкт самозащиты.

Дерзкая атака принесла желанный эффект. Вместе с испытанными друзьями замполитом эскадрильи Кожановым, своим заместителем Байсултановым и командирами звеньев Петровым и Цыгановым Голубев сбил сразу ведущих трех групп. Затем, угрожая лобовым тараном, "ишачки" пронеслись сквозь строй бомбардировщиков. Машины с хищно распластанными плоскостями, зловеще поблескивающими в лучах солнца большими фонарями кабин едва успевали уклоняться от истребителей. Строй бомбардировщиков начал распадаться.

Тогда Голубев направил истребители в лоб четвертой- самой большой группе. Два бомбардировщика рухнули в воду. Охраняющие "юнкерсов" "мессершмитты" даже не успели обстрелять И-16 на встречных курсах.

Потеря четырех ведущих окончательно расстроила управление в стане врага. Не дойдя до цели, экипажи сбросили бомбы в воду и повернули обратно. Строй их окончательно нарушился.

Рассыпавшиеся бомбардировщики уходили в одиночку. Но "мессеры" были начеку. Атака на встречных курсах теперь исключалась - это Голубев понял мгновенно. И он выбрал новое направление удара - снизу сзади: "мессершмитты" просто не успевали при этом прикрыть свои бомбардировщики. Используя благоприятную обстановку, летчики уничтожили еще несколько "юнкерсов".

Вскоре на командный пункт полка поступили уточненные постами наблюдения данные. Пятерка Голубева сбила двенадцать "юнкерсов"! А всего за два дня летчики гвардейского полка прибавили двадцать три победы. Никто в части уже не сомневался в возможностях И-16 одерживать верх над "мессершмиттами" и "юнкерсами".

Голубеву за успешное руководство эскадрильей присвоили внеочередное звание капитана.