Разом она и оторвалась, отбежала, вернулась:

– Мальчики, это вам! Посмотрите, какой цвет изумительный! Бирюза, чистая бирюза.

И она протянула им двойной свитер.

Мама не только шьет, но и вяжет сама. Да никто бы и не смог связать на них свитер, потому что фасон такой особый, какой не нужен больше никому на свете.

– Ну а сегодня вам овсяная каша! – объявила мама таким голосом, будто радостную весть сообщала. – С изюмом! Я специально для вас придумала с изюмом. А по-настоящему праздновать будем вечером.

– Да ну-у! – хором отозвались Борис и Глеб.

– Лучше бы яичницу с картошкой, – уточнил Борис. – И с жареным луком.

– Лучше бы сосиски с капустой, – уточнил и Глеб.

– Вот видите, вы и между собой не решили, что лучше.

А сосиски теперь, знаете, сколько стоят? И яйца тоже. Вы же новых цен не знаете. А от овсянки будете сильными.

А зачем им быть сильными, сидя дома, мама не объяснила.

Хорошо быть богатым и не думать, дорогие сосиски или нет, пожелал себе Борис на день рождения.

А Глеб подумал, что он заказывал бы жареную печенку, если бы не знал, какие цены. А он, хотя и сидит дома, но все знает.

За столом они сидят почти как нормальные люди. Глеб и ложку держит в правой руке, ну а Борис – в левой, потому что у него наружная сильная – левая. А тарелка у каждого отдельная, и чашка – отдельная. Совсем было бы интересно, если бы и ел каждый свое, но мама всегда готовит одно и то же на двоих. И только если бывают гости, и мама ставит на стол несколько закусок, они кладут себе разное: если Глеб – салат, то Борис – рыбу. А потом наоборот. Но гости бывают редко. А уж сами они ни к кому не ходят.

И в школу не ходят. Учатся дома по учебникам. Сейчас считается, что они в девятом классе. Хотя в чем-то уже захватили программу десятого. Иногда приходят учителя, спрашивают и ставят отметки. Общие на двоих. Бывали такие зануды, которые пытались спрашивать каждого отдельно, да еще чтобы другой не подсказывал, но наконец директор школы приказал специально для таких зануд, чтобы спрашивать вместе и отметку ставить общую, потому что отдельные знания каждому из них не нужны, если кто-то что-то забыл или не понял, другой всегда рядом, чтобы помочь: ведь и работать им придется только вместе, и встречаться с людьми по одиночке они никогда не смогут. В смысле работы, в смысле знаний они как бы один человек, хотя паспорта в прошлом году им выдали отдельные. Отвечать уроки вдвоем, все равно что маленькой командой отвечать на вопросы в игре «Что? Где? Когда?», которую они очень любят смотреть по телевизору. Только «Что? Где? Когда?», конечно, интереснее.

Готовят уроки они за тем же столом, за которым едят. И вообще читают, пишут. Письменные столы им не подходят, ведь все письменные столы рассчитаны на одного: двоим там ногами не поместиться между тумбами. Мама убрала тарелки, сняла обеденную клеенку, а под ней прикноплена зеленая бумага – и вот уже стол стал как бы письменным. Мама и книжки положила, и тетрадки, чтобы им лишний раз не вставать.

Мама тоже не ходит на работу, потому что из-за таких особенных близнецов у нее много работы дома. Называется такая работа «по уходу", но уходить надолго она как раз и не может. Мама после их рождения переменила профессию, стала машинисткой, берет заказы на дом. У нее быстрые пальчики, и она берет любые срочные заказы. А когда-то до их рождения она была парикмахершей, и не просто, а «мастером-художником в мужском зале", как она всегда повторяет. Ее собирались послать на международный конкурс в Варшаву, а она вместо конкурса близнецов родила.

Отец от них давно ушел, но деньги по закону пока еще платит. До совершеннолетия. Значит, всего один год остался. А дальше – дальше надо бы им самим зарабатывать, чтобы маме меньше портить глаза над почерками заказчиков. Надо самим зарабатывать, потому что на инвалидную пенсию не проживешь. Они – инвалиды самой первой, самой больной группы. Все у них здоровое – сердца, головы, желудки, но они – инвалиды, и каждый из них болен родным братом, вырастающим из бока как громадная опухоль. И такая болезнь неизлечима.

Глеб отодвинул надоевшие тетради.

– Да ну их, неохота уроки делать. Успеем. Давай лучше сыграем.

Играют они иногда в шахматы. Доску приходится ставить боком к ним обоим, смотреть неудобно, но столько они терпят неудобств похуже, что о таком и говорить нечего.

– Да ну, – отозвался Борис, – лучше включим телек.

Вообще-то они играют одинаково, но Глеб чуть-чуть лучше. Непонятно почему. Так что Борис соглашается играть не так уж охотно: все-таки приятнее выигрывать, чем проигрывать.

Будь они обычными братьями, Борис мог бы смотреть телевизор, а Глеб пошел бы поискать себе партнера. Но они всегда должны делать одно и то же. Разве что могут читать в одно время разные книги.

Всего лишь год назад Борис думал, что если бы они родились такими же сращенными, но не двумя братьями, а братом и сестрой, все-таки жить было бы интереснее. Протянешь ночью руку, а у нее... Но учительница биологии им объяснила, что такое невозможно, что они по всем генам, ну и следовательно, по внешнему строению как бы один человек, только удвоенный. Учительница биологии, анатомии и физиологии. А сама такая молодая, что хочется изучать анатомию и физиологию прямо на ней...

– Да ну его, этот телек! – уперся Глеб. – И так только сидим и смотрим, как идиоты! Лучше сыграем.

Глеб когда чего-нибудь захочет, ни за что не отстанет.

– Да не хочу я играть! – Борис даже дернулся. – Тоже надоело: цацки переставлять.

Они от мамы научились этому слову, и слово почему-то очень обидное.

Глеб тоже дернулся – в досаде. Он читал когда-то книжку «Отверженные». Они оба читали, но Глебу понравилось больше. Там описано, как раньше каторжникам приковывали ядро к ноге. Чтобы далеко не ушли – с ядром. Но оно хотя бы молчит, потому что железное. А если бы ядро все время спорило? Если бы не просто висело своей тяжестью, но и тянуло бы в свою сторону? Никакой каторжник бы не выдержал! А Глеб должен терпеть.

– А жрать тебе не надоело?! А спать?!

Такие внезапные вспышки бывают у обоих. У Глеба – чаще. Хотя и не разобрать иногда, с кого началось. Тем более, сразу передается от одного к другому – через кровь.

– С тобой на боку – надоело! Торчишь из меня – как чирей!

– Это ты торчишь! Как рак. Рак и есть.

И не разойтись по своим углам.

В такие минуты каждый инстинктивно тянет в свою сторону, – пока не сделается больно в средостении.

Глеб уперся щупальцем в шею Борису, тот в ответ схватил своим щупальцем брата за подбородок.

– Гнилой мешок!

– Прыщ идиотский!

– Пузырь!

Они не ходят во двор, не знаются с уличными мальчишками, потому и ругаются не очень умело. Но оттого еще более зло.

Вбежала мама. Она оказалась в одной рубашке. Наверное, переодевалась, когда услышала крики. Братья уставились на нее – и забыли про свою дурацкую драку.

Рубашка была почти прозрачная, мама казалась в ней особенно молодой.

– Мальчики! Мальчики! Чего вы?!

– Да ну! – сказал Борис, уставившись на мамины ноги.

– Это все он! – не удержался наябедничать Глеб, хотя тоже глядел на маму разинув рот.

– Нельзя вам ссориться, мальчики! Вы что? Вы должны всегда дружить! А как же иначе?

– Это все он, – повторил Глеб.

В другой момент Борис бы доспорил. И потому, что Глеб врал: ведь сам же все начал; и потому, что не любит ябед. Но сейчас он глазел на маму в короткой рубашке – и ему было не до спора.

– Не бойся, Мышка. Ну просто поговорили между собой, – необычным горловым голосом сказал Борис. – Давай теперь говорить вместе.

– Ничего себе – «между собой»! Мне в той комнате слышно. Я сначала подумала, телевизор.

Весь мир они узнали через телевизор. Не выходя из дома совершили несколько кругосветных путешествий.

– Мы бы и могли говорить – в телевизоре! – воскликнул Борис, осененный идеей. – И все бы смотрели. Больше чем на Ельцина.