Она знала, что он никогда не возьмет то, что ему не предложат, и чтобы от этого поцелуя перейти еще дальше, первое движение должна сделать она. Вильям очень ее уважает, чтобы сделать что-нибудь, что она запретит позже.

Поцелуй длился и увеличивалось страстное желание, которое она в нем чувствовала. Это было почти так явственно, будто она в этом поцелуе ощущала всю его душу. Когда он отодвинулся от нее, он дрожал от той железной воли, с которой он напрягал силы, чтобы держать себя в руках. Она чувствовала, что ему хочется наклониться над ней, может, даже раздеть ее и заняться с ней необузданной любовью. А вместо этого он ограничил себя одним нежным, долгим поцелуем.

— Вильям, — прошептала она.

— Да? — Его обычно глубокий голос был хриплым от подавленного чувства.

— Я… — Она не знала, что сказать. Женщинам с детства вдалбливали, что агрессором должен быть мужчина. Конечно, после нескольких лет супружества женщина частенько видит, что если она что-то не начнет, то ничего и не начнется. Так и сейчас: она хотела сказать Вильяму, что все хорошо, что она хочет его гак же сильно, как и он. Может быть, это нехорошо и, может быть, завтра она это запретит, но тогда пусть уж миру придет конец, и никогда не наступит завтра. Для разрешения ей не понадобились слова: она воспользовалась извечным приемом, позволив своему телу сказать «да». Повернувшись к нему, она приоткрыла навстречу ему рот, прижалась к нему ногами и расслабилась.

Она боялась, что он будет спрашивать у нее, уверена ли она, что хочет его, этим самым давая ей еще шанс изменить решение. Но Вильям на слова время не тратил. Вместо речей на нее глядела пара самых довольных глаз, которые она когда-либо видела. Он глядел, как ребенок, которому дали в первый раз попробовать мороженое, и он собирался порадоваться этому от души.

Конечно, ей пришлось больше, чем хотелось бы, размышлять над тем, что Вильям сказал в минуту гнева, что он девственник. И не один раз она, проснувшись ночью, воображала себя пожившей женщиной, обучающей застенчивого — хотя и желанного и чрезвычайно красивого — молодого мужчину тому, что надо делать. Она представляла себя французской куртизанкой, над обучением которой трудился весь свет, помнящей, что надо быть мягкой, ласковой, имея в виду его первые впечатления. Ей хотелось сделать это первое половое удовольствие запомнившимся абсолютной красотой.

Мечты в одиночестве не имели ничего общего с реальностью. А реальностью оказались почти две сотни фунтов полного энтузиазма голодного самца. Никакой стыдливости. Никаких колебаний. А красота всего этого была в избытке энергии, беспристрастном удовольствии, в абсолютной радости и удивлении Вильяма. Вильям, должно быть, очень быстро расстегнул пуговицы. В эту минуту она была полностью одета, а в следующую — на ней уже ничего не было. В одну минуту она томилась, а в следующую счастливо смеялась от удовольствия, потому что Вильям начал ласково гладить ее кожу.

Руки Вильяма были на ней сразу повсюду, отыскивая и исследуя… За руками следовал рот, и, если Джеки стонала от наслаждения, он, казалось, нашел ключи от райских врат. Обхватив рукой одну ее грудь, лаская губами другую, он попробовал по-разному двигаться, чтобы увидеть, как будет лучше для них обоих. И… все было великолепно.

— Вильям, — попыталась она позвать, но его любящий рот заставлял ее так содрогаться от удовольствия, что соображала она с трудом. — Твой…

Она прервалась, потому что не могла вспомнить, что намеревалась сказать. Да и кто смог бы что-то вспомнить сложное — вроде слов, когда он ее так ласкает? Руки его были на ее бедрах, сильные ладони пробегали по изгибам ног. Теперь она разделяла восхищение мужчин, имеющих дело с девственницами. Думать, что этот мужчина никогда не был с другой! Она чувствовала себя необыкновенной. Она чувствовала себя уникальной, несравненной — подобно королеве Вселенной. То, что этот божественный мужчина никогда не дотрагивался до другой женщины, заставляло ее, как ничто другое, чувствовать, что он принадлежит ей.

Ее тело становилось безвольным и податливым, мягким и легким.

— Твоя… — опять начала она.

— Моя — что? — с трудом прошептал он. В голосе его была отрава наслаждения.

Она потянула его за воротник. Она была совсем голой, восхитительно голой, открытой глазам и рукам Вильяма, он же — полностью одет.

После непринужденности, с которой он раздевался, она не удивилась, что явление его наготы было как вспышка.

О небеса, он был прекрасен. Кожа похожа на что-то новенькое, на что-то, что родилось только вчера. Мускулистая грудь, сильные и новенькие мышцы, сверкающие молодостью. Ей никогда не приходило в голову, что так бывает, но от вида его прекрасного тела она еще больше ослабела от желания. Ее руки страстно обыскали его всего — все по отдельности, что ей удалось потрогать. Потом она перевернулась так, чтобы дотронуться ртом до его сияющего голого плеча, а руки двинулись вниз.

Она не ожидала выражения блаженства и восторга, появившихся на лице Вильяма и в его голосе, когда она трогала его самые интимные места. А больше всего она наслаждалась тем, что он не сравнивает ее с кем-то еще. Никакая другая женщина не ласкала его. Не дотрагивалась руками или губами. Он принадлежал ей единственной.

Когда он продвинул свое большое, тяжелое тело по ней, чтобы войти в нее, Джеки изогнулась навстречу. Прежде она никогда не чувствовала так точно, так соответственно, так «вот как это должно быть», как ощутила соединение своего тела с Вильямом. «Дома» — промелькнуло в мозгу: он пришел домой, и она была в этот момент дома. Они были там, где и намеревались быть.

— Да, да, — все, что она могла сказать, когда Вильям задвигался на ней. Она чувствовала «экстаз» — хотя это слово неточное. Просто не было слов описать радость. Было возбуждение, всегда сопровождающее акт, но с Вильямом было еще что-то. Казалось, он касался каких-то дальних ее глубин, до этого не тронутых. У нее раньше были просто физические акты, а сейчас — не только физический, а почти духовный: ведь она чувствовала, что привязана теперь к этому мужчине последним возможным способом. Они были друзьями, знали мысли и тайны друг друга, но до сих пор они не допускали такого слияния.

Еще Джеки подумала о том, что в первый раз Вильям должен очень быстро кончить. И, к счастью, большому счастью — она ошиблась. Через несколько минут она начала пробуждаться внутри.

— Вильям, ты просто чудо, — сказала она в экстазе изогнув спину и закрыв глаза, и услышала его смех — самодовольный смех мужчины, когда он очень гордится собой. Потом он прижался к ней своей потной грудью, уткнувшись в ее шею.

Всю следующую неделю Джеки прожила в мире грез. Все свои прежние телесные утехи она разделяла только с Чарли, так что заниматься любовью с Вильямом для нее тоже было ново. Когда Джеки встретилась с Чарли, он отправлялся в постель с любой, из которой ему удалось вырвать «да» или только «может быть». К тому времени, как он встретил Джеки, он уже знал, что ему нравится, и как он хотел бы заниматься любовью. Он опробовал все положения и все возможные вариации. Как большинство женщин, она была очень любопытна и просила рассказать ей о его прошлых впечатлениях, и ей рассказали, как какая-то девушка в Сингапуре была великолепна, делая так-и-так, а потом другая девушка во Флориде была особенно хороша в чем-то еще. Вначале Джеки не задумывалась об этом, но с годами поняла, что чувствует себя запуганной. Как может такая худышка, как она, конкурировать с женщинами, которым столько известно? Однажды она призналась в этом Чарли, и он посмеялся над ней, заверив ее, что она лучше всех, и он скорее с ней пойдет в постель, чем со всеми женщинами в мире. На время она себя почувствовала лучше, но все-таки, все-таки оставалось что-то ноющее, какое-то беспокойство, что, возможно, другие женщины более… более что? Соблазнительны? Больше изощрены в технике?

А с Вильямом она чувствовала себя свободной — свободной от сравнений, свободной от необходимости тянуться к стандартам, установленным кем-то еще. И кто бы подумал, что на земле свобода и является возбуждающим средством?