– Между прочим, – проговорила Наталья, – мне действительно везло в тех колготках. Правда! Когда я приехала в этот город, на мне были джинсы. И все пошло кувырком.

Наталья умолкла. Ей вспомнился тот недавний вечер, когда она поведала Лере о своих злоключениях, о встрече с человеком, который был ее отцом. И с чего ее так тогда прорвало? Чувство одиночества, тоска, стыд? Конечно, все это было. Но главное – от Леры исходила доброта и желание понять, которые легко расковывают даже самых замкнутых людей. Вероятно, доброта Леры была не просто добротой натуры, а убежищем от такого же одиночества и тоски, которые владели Натальей.

В то же время что-то настораживало Наталью. Нет, она не жалела о том, что раскрылась перед Лерой. Но неожиданно ей представилось, будто та смотрит на нее со стороны, как бы из зрительного зала. Наталья еще не понимала, что человек может быть двуедин в своих проявлениях. Та Лера, которая занималась своими мелкими делами в баре, составляла одно целое с дочерью врача, известного своей добропорядочностью. Впрочем, для нее самой, для Леры, граница этого слияния была совершенно размыта…

– Послушай, как зовут твоего… отца? – Лера обмакнула вату в ацетон. – Чем он занимается? Я многих знаю в нашем городе.

Наталья примеривалась, как ловчее накинуть на себя платье, и продела руки в прохладные тесные рукава. Сквозь отороченный мехом вырез она видела поднятое к ней лицо Леры.

– Не хочешь говорить, а жаль, – искренне произнесла Лера. – Можно было бы взять его в оборот, твоего папашу. – В ее тоне сейчас звучали повелительные ноты барменши заведения Якова Сперанского.

– В оборот? Зачем? Разве он обязан меня признавать?

Возможно, Наталья так и не думала. Но ее натура противилась вмешательству посторонних в свою судьбу. Пропустив голову в вырез, она потянула платье вниз, расправила складки, одернула поясок. Ей никогда не приходилось надевать такое платье. Наверное, стоит оно – будь здоров. И никаких украшений не надо, очень удобно. Только как быть с обувью? Туфли у нее неплохие, и сапоги уже в этом году куплены. Но с платьем они как-то не смотрелись… Лера подошла к шкафу, откатила роликовую дверь и достала кремовые туфли с латунными мысками.

– Валерия Семеновна, я у вас как Золушка, – смутилась Наталья. – Как и благодарить, не знаю.

Она подобрала подол платья, присела на корточки и, заглядывая снизу вверх в светлые Лерины глаза, проговорила без всякого перехода:

– Зачем я здесь, Валерия Семеновна? Мне б уехать домой, в Свердловск. К маме. А я сижу тут, сижу. Зачем, скажите на милость? Зачем?! Не нужна я ему. Да и он-то мне теперь не нужен. После слов, которые произнес. А что касается мамы, так привыкла она уже к своему Генахе, живут себе столько лет. По какому такому праву мне их жизнь разбивать? Что я сдуру в поезд-то села? И Томка, подруга моя, говорила: «Брось, не ломай матери жизнь. Привыкла она к Генахе своему».

Наталья произнесла слова торопливо, глаза ее блестели, а лоб был влажен. Она подтянула к себе низкую кривоногую скамеечку и села опустив руки.

– Может, не пойдем в филармонию, а? Ну ее.

– Не пойдем, – согласилась Лера. – Заварим чай, посидим. Ну ее к богу, филармонию. В следующий раз как-нибудь, успеется.

На лице Леры не было и тени сожаления. Наоборот, она довольно улыбнулась и тронула Наталью за плечо.

Они пристроились на диване. Мягкий бархат обивки по-доброму принял их, окутывая застоявшимся теплом.

– Ты думаешь, отчего я так к тебе привязалась? – проговорила Лера. – Скучно мне одной, Наташа. С родными отношения натянутые. С замужеством не сложилось.

– Господи, вы такая красивая.

Лера усмехнулась, погладила Наталью по руке:

– Не сложилось… Ты и сама понимаешь… Были мужчины в этой комнате, были. Да не задерживались особенно. Одних я не привечала, другие сами не хотели. Так и осталась одна.

Наталья чувствовала неловкость. Словно подглядела запретную сценку. Она смущенно осмотрела богато обставленную комнату и проговорила в сторону:

– Никто и не встретился, чтобы всей душой?

– Был тут один. Таксист… В такси мы и познакомились, подвез как-то меня. Думала – все, укротили Валерию Семеновну… Даже переехала к нему. С работы – к нему, как в семью. А однажды он мне сказал: «Хватит, Лера!» И я ответила: «Пора!» И расстались, как отрезали. Потом ревела всю ночь, на работу не пошла, заболела.

– А он что?

– Виду не подал. А что внутри – разве поймешь? Кстати, выручил он меня потом крепко. С места меня хотели погнать – он заступился. Правда, не по своей воле – пригрозила я ему. Много лишнего о нем знала.

– Странно, за что же вы его полюбили, если он… такой?

– Разный он, Наталья. А за что полюбила – не знаю. Из жалости. Чувствую – плохо кончит. С компанией дурной связался. Вытащить его хотела, да не получилось.

– Что? Посадили его?

– Пока нет. Но посадят, это точно. Круто завяз.

Наталья с любопытством взглянула на Леру. Сквозь темные влажные волосы уже пробивались настойчивые лимонные пряди.

– Странно… Как же вы полюбили такого? – произнесла Наталья.

– Два аборта сделала.

– Вот! – Наталья всплеснула руками. – Разве такому можно прощать!

– Знаешь, девочка… Другое дело – когда мужчина этому противится. А он хотел оставить ребенка… Я действительно его любила. И в то же время…

Наталья пожала плечами, но промолчала.

– Любить мужчину – одно, а желать, чтобы он стал отцом твоего ребенка, – другое, – продолжала Лера. – Это начинаешь понимать потом, когда ты опустошена и одинока. Наедине со своими мыслями. Хоть он и рядом – только протяни руку… В такие минуты я четко понимала – отцом моего ребенка должен быть другой. Во всяком случае, не такой… Понимаешь, Наташа, ты еще очень молода… Мы многое делаем на потребу своему хорошему настроению. Часто от скуки. А вот на потребу души… Тот, о котором я тебе рассказываю, человек разный. В нем уживается и белое, и черное. А бороться за него мне трудно. Чтобы вытащить его, надо и самой быть чистой. А я? Что я? В сущности, мы одного поля ягоды, только разного срока созревания.

Наталья резко отвернулась от Леры и с досадой хлопнула себя по коленям:

– Да что вы говорите, Валерия Семеновна?! Если вы все видите, понимаете…

Голос Натальи дрогнул и умолк.

Лера метнула быстрый взгляд, в котором мелькнуло смятение:

– Что же ты замолчала? – Она встала с дивана, подобрала болтавшийся поясок халата. – Возможно, и тот, отец твой… Ты переживаешь, страдаешь. А вдруг – бац! И хоть отрекайся потом. Вот когда настоящее переживание начнется. – Казалось, она хотела сказать другое.

– Что вы, что вы! – заволновалась Наталья. – И вовсе не так! Как вы не можете понять! Хорошенькая сцена: открывается дверь, входит здоровенная деваха и говорит незнакомому мужчине: «Здравствуй, папа!» Любому обморок гарантирован. Он еще держался молодцом, честное слово. А вы сразу мне: «Надо его взять в оборот». Он не такой, я чувствую. Он порядочный человек. Если бы вы видели тогда его лицо… Правда, он всякие глупости болтал, я и психанула.

Глаза Натальи счастливо сияли детским лукавством. Точно она видела то, что никто не видит. И радовалась своей проницательности.

– Что же ты тогда, милая, домой собралась? Или тоже психанула? – беспомощно проговорила Лера.

– Вы все еще не поняли, – досадливо поморщилась Наталья. – Это он мне нужен, он! А нужна ли я ему, неизвестно. Вот что меня мучает! – И добавила огорченно: – А вы – в оборот его надо взять, в оборот… Просто вы, наверное, иначе и не представляете…

Лера провела ладонью по щеке.

– В твоих глазах я изверг.

– Почему сразу… изверг? – смутилась Наталья. – У вас свое представление о жизни…

– А у тебя свое, – подхватила Лера.

– A y меня свое, – кивнула Наталья.

– Чем же тебя не устраивает мое представление?

Наталья пожала плечами. Ей не хотелось продолжать этот разговор.

– Нет-нет, отвечай, раз зашел разговор. – Взгляд Леры, казалось, прикипел к горячему лицу девушки.