– Главное – не обижайте Коржавина!

– Почему я должен его обижать?! Я люблю стихи Коржавина, ценю его публицистику. Мне импонирует его прямота…

– Коржавин – человек очаровательный. Но он человек резкий. Наверное, Коржавин сам вас обидит.

– Почему же именно меня?

– Потому что Коржавин всех обижает. Вы не исключение.

– Зачем же вы меня предупреждаете? Вы его предупредите…

– Если Коржавин вас обидит, вы не реагируйте. Потому что Коржавин – ранимый.

– Позвольте, но я тоже ранимый! И Лимонов ранимый. И Алешковский. Все писатели ранимые!

– Коржавин – особенно! Так что не реагируйте…

Выступление Коржавина продолжалось шесть минут. В первой же фразе Коржавин обидел трехсот участников заседания. Трехсот американских славистов. Он сказал:

– Вообще-то я пишу не для славистов. Я пишу для нормальных людей… Затем он произнес несколько колкостей в адрес Цветкова, Лимонова и Синявского.

Затем обидел целый город Ленинград, сказав:

– Бобышев – талантливый поэт, хоть и ленинградец…

Нам [1] тоже досталось. Коржавин произнес следующее:

– Была в старину такая газета – "Копейка". Однажды ее редактора Пастухова спросили: "Какого направления придерживается ваша газета?" Пастухов ответил: "Кормимся, батюшка, кормимся…".

Действительно, была такая история. И рассказал ее Коржавин с подвохом. То есть наша газета, обуреваемая корыстью, преследует исключительно материальные цели… Вот что он хотел сказать.

Хорошо, Войнович заступился. Войнович сказал:

– Пусть Нема извинится. Пусть извинится как следует. А то я знаю Нему. Нема извиняется так: "Ты, конечно, извини. Но все же ты – говно!"

Коржавин минуту безмолствовал. Затем нахмурился и выговорил:

– Пусть Довлатов меня извинит. Хоть он меня и разочаровал.

Гражданская биография Виктора Некрасова– парадоксальна. Вурдалак Иосиф Сталин наградил его премией. Сумасброд Никита Хрущев выгонял из партии. Заурядный Брежнев выдворил из СССР.

Чем либеральнее вождь, тем Некрасову больше доставалось. Виктор Платонович часто и с юмором об этом рассказывает.

Многие считают Некрасова легкомысленным. В юности он якобы не знал про сталинские лагеря. Не догадывался о судьбе Мандельштама и Цветаевой.

Это, конечно, зря. Тем не менее, вспомните, как обстояли дела с информацией. Да еще в провинциальном Киеве.

И вообще, не слишком ли мы требовательны? Вот бы часть нашей требовательности применить к себе!

Некрасов воевал. Некрасов писал замечательные книги. В расцвете славы и благополучия – прозрел.

После этого действовал с исключительным мужеством. Всегда поддерживал Солженицына. Помогал огромному количеству людей. И это – будучи классиком советской литературы. Будучи вознесен, обласкан и увенчан…

На конференции он был представлен в двух лицах (Слово "ипостаси" – ненавижу!). Как независимый писатель и как заместитель Максимова.

Литературная судьба Некрасова тоже примечательна. Сначала он писал романы. Хорошие и прогрессивные книги. На уровне Каверина и Тендрякова.

Потом написал знаменитые "легкомысленные" очерки. С этого все и началось.

Мне очень нравится его теперешняя проза. Мне кажется, эти легкомысленные записки более органичны для Некрасова. Неотделимы от его бесконечно привлекательной личности…

В Лос-Анджелесе Некрасов представлял редакцию "Континента". Формально он является заместителем главного редактора.

В действительности же Некрасов – свадебный генерал. Фигура несколько декоративная. Наподобие английской королевы.

Возможно, он и читает рукописи. Рекомендует лучшие в печать. Красиво председательствует на совещаниях. Мирит главного редактора с обиженными писателями (Виктор Платонович так себя и называет "облезлый голубь мира").

Практическую работу выполняют Горбаневская и Бетаки. Распоряжения отдает Максимов.

А вот отдуваться пришлось Некрасову.

"Континент" – журнал влиятельный и солидный. Более того, самый влиятельный русский журнал. Огромные его заслуги– бесспорны. Претензии к нему – естественны. Предъявлять их можно и нужно. Но – по адресу.

Некрасов приехал, чтобы увидеться с друзьями. Обнять того же Нему Коржавина. Немного выпить с Алешковским. Короче, прибыл с мирными намерениями. К скандалу не готовился.

И тут восстало молодежное крыло – Цветков, Лимонов, Боков.

– Почему "Континент" исказил стихи Цветкова?

– Почему Горбаневская обругала Лимонова?

– Почему Максимов дает интервью в собственном журнале?..

И Некрасов, мне кажется, растерялся. К этому, повторяю, он не был готов…

Я не говорю, что журнал Максимова – вне критики. Что претензии Цветкова, Лимонова, Бокова – несостоятельны. Я сам имею претензии к Максимову. Все правильно… Я только хочу спросить – при чем здесь Некрасов?

Да еще – втроем на одного. Да еще – такие молодые, напористые, бравые ребята!

Если можно так выразиться – это было неспортивно.

Максимов отсутствовал. Человек он сильный, резкий и находчивый. Сиди он за круглым столом, не знаю, чем бы кончилась дискуссия. Как минимум, большим скандалом…

После этого заседания Некрасов ходил грустный. И мне было чуточку стыдно за всех нас…

После конференции я давал Гладилину интервью для "Либерти". Гладилин спросил:

– Что вас особенно поразило? Я ответил:

– Встреча с Аксеновым и Гладилиным. Я не льстил и не притворялся.

Аксенов и Гладилин были кумирами нашей юности. Их герои были нашими сверстниками. Я сам был немного Виктором Подгурским. С тенденцией к звездным маршрутам…

Мы и жить-то старались похожим образом. Ездили в Таллинн, увлекались джазом…

Аксенов и Гладилин были нашими личными писателями. Такое ощущение не повторяется.

Потом были другие кумиры. Синявский… Наконец, Солженицын… Но это уже касалось взрослых людей. Синявский был недосягаем. Солженицын – тем более.

Аксенов и Гладилин были нашими писателями. Сейчас они переменились. Гладилина увлекают сатирические фантасмагории. Аксенов написал выдающийся роман по законам джазовой игры…

Юность неповторима… Я с удовольствием произношу эту банальность.

У теперешней молодежи вроде бы нет кумиров. Даже не знаю, хорошо это или плохо…

Нам было хорошо.

Александр Янов – давно оппонент Солженицына. Солженицын раза два обронил в адрес Янова что-то пренебрежительное. Янов напечатал в американской прессе десятки критических материалов относительно Солженицына.

Янов производит чрезвычайно благоприятное впечатление. Он– учтив, элегантен, имеет слабость к белым пиджакам. У него детские ресницы и спортивная фигура.

По утрам он бегает трусцой. Даже – находясь в командировке. Даже – наутро после банкета в ресторане "Моне"…

Янов прочитал свой доклад. Он проделал это с воодушевлением. В состоянии громадного душевного подъема. Солженицын отсутствовал.

Мне трудно дать оценку соображениям Янова. Для этого я недостаточно компетентен. Тем более воздержусь от критики идей Солженицына.

Я хотел бы поделиться не мыслями, а ощущениями. Вернее – единственным ощущеним.

Реальная дискуссия между Солженицыным и Яновым – невозможна. Поскольку они говорят на разных языках.

Дело не в том, что Солженицын – русский патриот, христианин, консерватор, изгнанник.

И не в том, что Янов – добровольно эмигрировавший еврей, агностик, либерал.

Пропасть между ними значительно шире.

Представьте себе такой диалог. Некто утверждает:

– Мне кажется, Чехов выше Довлатова!

А в ответ раздается: