– Мы должны в этом убедиться, мадемуазель. – настаивал Ано.

– Даже если вы найдете стрелу с остатками яда на стержне, вы не сможете быть уверенным, что этим ядом кто-то воспользовался. Если в рапорте говорится, что никаких следов яда не обнаружено, вы не сумеете доказать, что убийство произошло с помощью яда, не оставляющего следов. Вам не на что опереться. Все это лишь догадки, которые заставляют нас жить как в ночном кошмаре. Если бы я хоть на мгновение подумала, что здесь имело место убийство, то сказала бы вам: «Продолжайте!» Но это не так!

В голосе Бетти звучало столько искренности и желания забыть о страхах и подозрениях, что Джиму казалось, будто никто не в силах ему противиться. Но когда Ано заговорил, Джим сразу понял, что Бетти потерпела неудачу.

– Вы умеете убеждать, мадемуазель Бетти. Но у каждого из нас есть собственное кредо, согласно которому мы живем, что бы ни случилось. Я способен в какой-то мере оправдать большинство преступлений, даже связанных с насилием. Страсть, гнев, даже жадность! Изначально хорошие качества, развитые чрезмерно, становятся чудовищными. То же касается и методов преступления. Та или иная привычка делает естественным применение орудия, которое нам кажется ужасным. Но есть одно преступление, которое я не способен оправдать, – убийство с помощью яда. И единственный преступник, которого я никогда не прекращу преследовать, – это отравитель. – В словах Ано звучала искренняя ненависть, и, хотя он говорил тихо, не отрывая взгляда от стола, все трое слушали его как завороженные. – Отравитель действует трусливо и тайно. Его жуткая работа становится для него обычным пороком вроде пьянства, но доставляет ему куда больше удовольствия. Покажите мне одну жертву отравителя, который вышел сухим из воды, и не пройдет года, как я покажу вам другую!

Он умолк, но его слова, казалось, все еще вибрировали в воздухе, ударяясь о стены и отскакивая от них. Несмотря на не слишком развитое воображение, Джим Фробишер ощущал, что если бы отравитель присутствовал здесь, то выдал бы себя невольным криком. Джим затаил дыхание, хотя рассудок говорил ему, что в этой комнате нет рта, откуда может исходить подобный крик.

Окончив монолог, Ано посмотрел на Бетти с виноватой улыбкой.

– Поэтому, мадемуазель, вам следует принимать меня таким, каким меня создал Бог, и не слишком порицать за причиняемое вам беспокойство. У меня еще никогда не было более трудного дела, и я должен быть твердо уверен в каждой его детали.

Прежде чем Бетти успела ответить, в дверь постучали.

– Войдите, – отозвался Ано и объяснил, когда маленький смуглый человечек в штатском шагнул в комнату: – Это Никола Моро, который дежурил во дворе и которого я недавно послал с поручением. Итак, Никола?

Моро вытянулся по стойке «смирно» и отрапортовал бесстрастным официальным тоном:

– В соответствии с полученными указаниями я отправился в лавку Жана Кладеля в доме семь на улице Гамбетта. Оттуда я пошел в префектуру и проверил сведения, о которых вы мне говорили. Жан Кладель дважды представал перед полицейским судом по обвинению в продаже запрещенных медикаментов и оба раза был оправдан из-за отсутствия свидетелей.

– Благодарю вас, Никола.

Моро отсалютовал, повернулся на каблуках и вышел. Наступило молчание. Ано с печальным вздохом посмотрел на Бетти.

– Как видите, я вынужден продолжать. Нам придется поискать в запертом шкафу Саймона Харлоу отравленную стрелу.

– Комната опечатана, – напомнил ему Фробишер.

– Значит, ее придется распечатать, – ответил детектив. Вынув из кармана часы, он скорчил гримасу. – Нам понадобится мосье комиссар, а мосье комиссар не будет в восторге, если мы побеспокоим его сейчас. Полдень – священное время второго завтрака. Да будет вам известно, что комиссары полиции никогда не бывают в хорошем настроении. Причина в том…

Но публика так и не услышала объяснения этого факта. Ано умолк и застыл, все еще держа цепочку, на которой болтались часы. Джим и Бетти проследили за его взглядом. Они увидели Энн Апкотт, которая стояла у стены, держась за спинку стула, чтобы не упасть. Ее глаза были закрыты, а лицо превратилось в маску горя.

– Мадемуазель, – сказал Ано, подойдя к ней, – что вы собираетесь мне сообщить?

– Значит, это правда? – прошептала она. – Жан Кладель существует?

– Да.

– Отравленной стрелой могли воспользоваться… – Энн запнулась, словно ей было трудно окончить фразу, – …и смерть наступила бы через пятнадцать минут?

– Безусловно.

– В таком случае я могла этому помешать. Никогда себе не прощу. Ведь я могла предотвратить убийство!

Ано, прищурившись, наблюдал за девушкой. Был ли он разочарован? Ожидал ли другого ответа? Быстрое движение Бетти Харлоу отвлекло Джима от этих мыслей. Он увидел, что Бетти смотрит на них со странным блеском в глазах. Отойдя от Ано, Энн Апкотт выпрямилась в полный рост у стены, раскинув руки. Казалось, она считает себя парией,[24] а ее поза громко вопиет: «Побейте меня камнями! Я жду!»

Ано спрятал часы в карман.

– Мадемуазель, мы позволим комиссару спокойно перекусить и сначала сами выслушаем вашу историю. Но не здесь, а в саду под тенью деревьев. – Он достал платок и вытер лоб. – В комнате жарко, как в печке.

Вспоминая в дальнейшем события этого утра, Джим Фробишер обнаружил, что ничто так ярко не запечатлелось У него в памяти – ни изображения стрел в книге, ни провозглашение Ано своего кредо – как зрелище детектива, вращающего поблескивающие в солнечном свете часы на кончике цепочки и размышляющего, должен ли он сейчас беспокоить полицейского комиссара или дать ему возможность съесть ленч. Тогда они не подозревали, что от этого зависит очень многое.

Плетеные стулья уже расставили на лужайке ближе к дальнему концу сада в тени деревьев. Ано направился к ним.

– Здесь прохладно, и нас никто не услышит, кроме птиц, – сказал он, поправляя подушки в глубоком плетеном кресле, предназначенном для Энн Апкотт. Это вновь напомнило Джиму Фробишеру заботу врача об инвалиде, и параллель вновь его покоробила. Но теперь он лучше понимал характер французского детектива. Вежливость и предупредительность Ано были не напускными, а абсолютно естественными, но ни на миг не отвлекали его от преследования «дичи». Он мог поправлять подушки проворными, как у сиделки, руками, а в следующий момент не менее проворно надеть наручники на запястья «инвалида», если этого потребует долг.

– Вот! – с удовлетворением произнес Ано. – Теперь, мадемуазель, вам будет удобно. Если позволите, я закурю.

Он повернулся, чтобы спросить разрешения у Бетти, которая вместе с Джимом последовала за ним в сад.

– Конечно, – отозвалась она и, шагнув вперед, опустилась на один из стульев.

Ано вынул из кармана ярко-голубую пачку тонких черных сигарет, зажег одну из них и сел рядом с девушками. Джим Фробишер стоял позади него. Лужайка была залита солнечным светом, но там, где они сидели, был прохладный тенистый участок. На деревьях и кустах перекликались дрозды, воздух наполнял аромат роз. Сцена выглядела малоподходящей для мрачной истории о ночных приключениях Энн Апкотт, которую она собиралась поведать.

– Вечером двадцать седьмого апреля я не пошла на бал к мосье де Пуйяку, – начала Энн.

Джим вздрогнул – он не думал о том, где она провела ту ночь, – но Ано поднял руку, подавая ему знак не прерывать рассказ. Очевидно, для детектива это заявление не было неожиданным.

– Вы неважно себя чувствовали? – осведомился он.

– Дело не в том, – ответила Энн. – Но у нас с Бетти было… я бы не сказала – правилом, но чем-то вроде соглашения, которое действовало со времени моего прибытия в Мезон-Гренель. Мы не посягали на независимость друг друга. У каждой из нас своя гостиная. Не думаю, что Бетти когда-либо заходила в мою, а я была в ее гостиной только один или два раза. У каждой есть свои друзья. Мы не надоедаем друг другу вопросами о том, где мы были и с кем. Короче говоря, ни одна из нас не ходит тенью за другой.