– Что я могу вам ответить? – пролепетал он.

Но Синтия не осознала правду.

– Мы оба виноваты, – мягко произнесла она. – Вы начали шутить на эту тему, а я последовала за вами, но пересолила. Простите меня! Наверное, Робин Обри – ваш родственник?

– Это я сам, – мрачно заявил Робин.

– О! – прошептала девушка. Краска отхлынула с ее щек. Чтобы спрятать это, она закрыла лицо руками. – Какой стыд! Ни за что на свете я не согласилась бы так вас обидеть!

Ее слова тронули Робина. Он шагнул к ней.

– Вам незачем расстраиваться – если кто-то и виноват, то только я. – Юноша испытывал сильное искушение рассказать Синтии обо всех своих мечтах и целях, рабом которых он оставался с детства. Его душа оказалась более неуязвимой для обвинений сэра Френсиса Уолсингема, чем для раскаяния в голосе девушки.

– Я вас не знала – иначе я никогда не стала бы поддерживать такие глупые сплетни. Уверена, что у вас есть основания для вашего поведения, – сказала она. – И если ваш дом заперт и темен, то для этого существует веская причина. О, я не спрашиваю о ней. – Однако взгляд Синтии противоречил словам. В нем светилась мягкая доверчивость и явственный призыв поделиться секретом. – Но если бы вы мне рассказали, то вам было бы приятно сознавать, что у вас есть один друг, который в вас уверен, что бы ни говорили остальные.

Более сильного искушения Робин не испытывал никогда в жизни. Взяв юношу за руку, Синтия усадила его рядом с собой на длинную скамью у клавесина. Он почувствовал, как ее атласная юбка коснулась его ноги. Но Робин слишком ревниво охранял свою тайну много лет, чтобы открыть ее даже ей. Он собрался с силами.

– Это чересчур серьезная история для летнего дня, – ответил Робин, пытаясь говорить беспечно. Но он не осмеливался взглянуть на девушку, боясь увидеть, как призыв в ее взгляде переходит в сомнение, а сомнение – в прежнее недоверие. Однако, если бы юноша это сделал, то увидел бы в глазах Синтии лишь разочарование.

– Скажите, почему я нашел вас разучивающей гаммы в одиночестве, когда все остальные отправились развлекаться?

– Если бы я не осталась в доме сейчас, – ответила она, – то причинила бы муки всей компании, заставив их выслушивать мои упражнения, а этого мне не позволяет доброта. В субботу вечером в длинной галерее мы ставим пьесу-маску, которую должна сопровождать музыка. Николас Булз, музыкант сэра Роберта, будет играть на лютне, моя сестра Оливия – на пандуре,[46] а я, бедняжка, – на клавесине. Впрочем, те, которые будут меня слушать, – в худшем положении, чем я.

Синтия глубоко вздохнула и сыграла гамму.

– В субботу вечером мне понадобится Персей, – заявила она, весело улыбнувшись.

– При первом же зове на помощь меч Персея будет извлечен из ножен.

– Увы, нет! Персею придется не орудовать мечом, а петь как можно лучше под мой фальшивый аккомпанемент.

Робин выпрямился на скамье.

– Мне придется петь в пьесе-маске?

– И более того. Каждый будет должен написать для нее несколько строк. Так что завтра в этом доме от чердаков до погребов будут находится только вздыхающие поэты. К вечеру все должно быть кончено.

– Отлично, – сказал Робин. – Я напишу мадригал для Синтии.

– В маске нет никакой Синтии, – ответила девушка. – Вам придется написать только то, что велит мистер Стаффорд.

– Хорек! – воскликнул Робин.

– Тише! – предупредила Синтия, хотя сама не удержалась от смеха.

– Значит, прозвище к нему подходит, – мрачно заметил Робин.

– Еще как, – согласилась девушка и посмотрела на него с любопытством. – Вы тот самый мальчик с бантом королевы! – внезапно сказала она.

– Я был тем мальчиком, – возразил Робин, гордо выпрямившись; при этом девушка расхохоталась снова.

– Малыш Робин! – поддразнила она его. – Так вас как будто назвала королева. Ну-ну, не вешайте носа! Когда-нибудь вы будете громогласно ругаться и щеголять бородой. Только, сэр, ради Бога, не трите ваш подбородок – от этого борода не вырастет. – Робин поспешно опустил руки и рассеяно улыбнулся. Подшучивая над ним, Синтия в то же время дала ему понять, что другие могут считать его жалким скрягой. Так как мистер Стаффорд по-прежнему проживал в доме сэра Роберта Бэннета, было весьма вероятно, что именно он распространил этот слух, постаравшись сделать его как можно более обидным.

– Я могу придумать какую-нибудь историю о срочном сообщении, – медленно произнес Робин, – и уехать до того, как они вернутся с соколиной охоты.

– По-вашему, это было бы мужественным поступком? – спросила Синтия.

Робин тряхнул головой.

– Это было бы удобно.

– Несомненно, – согласилась девушка. – Но разве вам следует стремиться прежде всего к тому, что удобно?

Робин резко повернулся к ней.

– Вы верите этой клевете?

– Нет.

– Тогда я остаюсь, – заявил он.

– Решать вам, – спокойно напомнила Синтия.

– Вот я и решил, – твердо ответил Робин.

Благодарение Богу, он не нуждается ни в чьих советах по поводу своих действий и в состоянии смотреть в лицо оскорбительным намекам хоть всего графства! Разве он трус, чтобы бежать от них? Конечно, нет! Только пусть они остерегаются, а более всех – любезный мистер Хорек!

– Так это мистер Стаффорд сочиняет маску? – спросил Робин.

– С вашей помощью, – ответила Синтия.

– И я должен играть в ней роль?

– Очень важную. Вы сообщите о начале представления собравшимся в большом зале.

– Значит, я буду герольдом?

– Ну-у, – протянула Синтия, – в некотором роде…

– То есть слугой?

– Да.

– Так я и знал!

Робин с оскорбленным видом поднялся, но тут же снова сел.

– И мне предстоит носить кожаную куртку и широкие штаны, – с возмущением заявил он.

– Малыш Робин, – пробормотала Синтия себе под нос и ответила: – Да, если они будут готовы вовремя.

– Карло Мануччи! – воскликнул Робин.

– Карло Мануччи? – переспросила Синтия. Девушка стойко запечатлевала в памяти странную сценку, происходившую в этой комнате – каждое их слово и движение, начиная с появления Робина. Смеясь над тоскливым лицом юноши, которому предстояло на один вечер снять нарядную одежду, она запомнила и имя Карло Мануччи, что привело к грозным и опасным последствиям. Синтия могла не задерживать на этом имени внимание и позволить ему ускользнуть из памяти. Но она задержалась на нем:

– Карло Мануччи? Кто это?

– Слуга в другой пьесе, – ответил Робин. – Я играл его по распоряжению мистера Стаффорда – и притом играл ужасно.

– В кожаной куртке и широких штанах? – скромно осведомилась Синтия.

Робин мрачно кивнул.

– А Хамфри, конечно, будет принцем Падуанским? – спросил он.

– О, нет, – отозвалась Синтия. – Ведь это маска. В ней действуют только добродетели и аллегории. Хамфри играет Бога Облака.

– Тоже неплохо!

– Он спускается на Землю и женится на Золотой нимфе.

Робин резко повернулся к девушке.

– Если Стаффорд думает, что слуга…

– В кожаной куртке и широких штанах, – напомнила Синтия.

– …намерен робко стоять в стороне, когда… – Он стиснул кулак, но вовремя сдержался. – Я сержусь из-за пустяков. Продолжайте играть на своем клавесине.

В этот момент Синтии следовало упрекнуть Робина за его дерзость или торжественно удалиться из комнаты. Но, по правде говоря, во вспышке юноши не было никакой дерзости. В его голосе звучали искренность и страсть, и Синтия, чувствовавшая, как отзываются на них струны ее сердца, сидела, краснея и бледнея. Она пришла в восторг, когда Робин прервал ее упражнения своим романтическим юмором. Но… но не прошла бы эта неделя спокойнее, если бы он не вошел в комнату? Вспыльчивого молодого человека охватил гнев при одном намеке на то, что Хамфри Бэннет женится на ней хотя бы в пьесе! А ведь не прошло и пяти минут, как он раздумывал, оставаться ему здесь или улизнуть под каким-нибудь предлогом, прежде чем остальные вернутся с соколиной охоты! Одно ее слово – и он бы ушел. Но это слово было бы лживым, и она удержала его…