Уолсингем заметил смущение Робина.

– Ты нуждаешься в пище, – сказал он.

– Нет, благодарю вас, сэр, – ответил юноша.

– Тогда выпей вина. – Уолсингем позвонил в колокольчик и, глядя на бледное лицо Робина, приказал лакею: – Чарнеко.

Слуга принес графин из венецианского стекла, наполненный темно-красным вином, напоминающим портвейн, и небольшие бокалы.

– Пей, – мягко произнес он. – У меня есть для тебя новости, и чтобы их выслушать, тебе понадобятся силы.

Робин медленно пил вино. Ему нужно было время, чтобы к нему вернулась энергия, необходимая юноше, если он намерен настаивать на своем. Но он пребывал в том возрасте, когда истощение и прилив энергии разделяют всего несколько минут. Поставив бокал, Робин обернулся к Уолсингему. Министр повернул свой стул так, чтобы они сидели друг против друга, и свечи находились ровно посередине между ними, дабы никто не имел преимущества.

– У вас для меня новости, сэр Френсис?

– Да, а кроме того, я в тебе нуждаюсь. Час пробил, – серьезно произнес секретарь.

– Прошу прощения, сэр Френсис, – быстро прервал Робин, – но у вас под рукой более подходящие люди, чем я.

Уолсингем покачал головой.

– Об этом судить мне. Как я говорил тебе четыре года назад, у меня нет новостей из Испании, и я не знаю никого, кто бы мог снабдить меня ими лучше, чем ты.

Робин к этому времени начал успокаиваться. Это был старый спор, но у него теперь имелись большие основания для сопротивления, чем четыре года назад. Тогда это была только мечта, а теперь крылатые сандалии Меркурия были уже на ногах.

– У меня есть планы, сэр, которые, возможно, пойдут на пользу королевству.

Робин понимал, что эти слова, даже произнесенные почтительным тоном, отдают мальчишеской самоуверенностью. Но сэр Френсис не засмеялся и не выразил презрения.

– Я хорошо это знаю, – спокойно ответил он. – Превосходные пять кораблей… – При этом Робин вскочил, с трудом сдержав крик, и сел снова.

– «Экспедиция», пятьсот тон, сейчас стоит на рейде в Пуле – отличный корабль, Робин, и полностью готов к отплытию. «Морской цветок» и «Милость Божья» в Уэймуте, «Золотой реал» в Фалмуте и пинас «Лион» в Фое. Экипажи укомплектованы, орудия – в портах,[80] а порох и ядра – в складах.

В тоне министра звучали восхищение и сочувствие, однако, они остались незамеченными Робином. Но даже в противном случае они ни на унцию не уменьшили бы его разочарование. Порох и ядра! В теле этого человека их было куда больше, чем во всех арсеналах Плимута![81]

– Значит, вам было известно, чем я занимаюсь? – запинаясь, произнес юноша. А ведь он был так доволен своим умением хранить тайну! Он использовал не связанных друг с другом агентов, строил корабли в разных портах, придумывал различные имена их владельцев, объясняя их сооружение мощной вспышкой торговли, посылавшей купцов в Белое море, Китай, Ливан и Индии! И все-таки Уолсингем, с головой погруженный в бумаги в Уайтхолле, умудрился глядеть через его плечо, когда он изучал чертежи, и составлял ему компанию, когда он ходил по палубам. Неудивительно, что тень на стене показывала его чудовищным бородатым демоном, тащившим беспомощного младенца. – Вы знали об этом все время!

Сэр Френсис не остался нечувствительным к благоговейному изумлению Робина.

– У меня нет новостей из Испании, но зато много хороших новостей из Англии, – сухо заметил он.

Робин стукнул кулаком по подлокотнику стула.

– Я вложил все свое состояние в эти корабли, – в отчаянии воскликнул он, – мечтая только об одном!

– Корабли, несомненно, понадобятся ее величеству. Она уже нуждается в них. Пять отличных военных кораблей, Робин. Хокинс договорится с тобой и ты не пострадаешь.

– Не пострадаю? – крикнул Робин, вскакивая: – В смысле денег? Но они значат для меня меньше всего! Вам известно о моих кораблях, сэр Френсис. А для чего они построены, вам тоже известно?

Сэр Френсис хорошо разбирался в тогдашних авантюрах. От больших компаний в лондонском Сити до сквайров Западной Англии – все были озабочены одним: напасть на какое-нибудь испанское поселение, ограбить в океане испанский флот и вернуться на корабле, набитом монастырскими сокровищами и золотыми слитками. Однако, в Уолсингеме было чересчур много от пуританина, чтобы высоко оценивать подобные предприятия с точки зрения морали. Конечно, он не возражал, чтобы Англия обогащалась за счет Филиппа Испанского, но бывали времена, когда королевству приходилось останавливать искателей приключений. И сейчас наступило одно из них.

– Я могу догадаться, – промолвил секретарь, откинувшись на стуле. Проникая в секреты других, он строго охранял свои собственные. – Но ты сам расскажешь мне, Робин.

Для великого министра последовали пять весьма унизительных минут, в течение которых он понял, как самый изощренный ум может заблуждаться в суждении всего лишь о подростке. В Итоне ему казалось, что Робин, преисполнившийся тщеславием из-за королевской милости, мечтает о победах в дамских гостиных.

Уолсингем считал, что Робин, словно купец, снарядил флот из пяти превосходных кораблей, чтобы другие рисковали жизнью, добывая для него сокровища, покуда он, разряженный в пух и прах, будет флиртовать при дворе. Сэра Френсиса бросало в холод и в жар, когда он вспоминал о своей несправедливости. Ибо теперь этот юноша, стоя перед ним с бледным и напряженным лицом, рассказывал ему о погребальном костре, который должен вспыхнуть в Атлантике в память о его отце, и чьи отблески заметит даже король Филипп, молящийся в галерее Эскуриала.[82]

– Я плохо думал о тебе, Робин, – виновато произнес он, когда юноша закончил рассказ. – Умоляю простить меня.

Робин привык к тому, что люди думают о нем плохо. Но он был молод и великодушен по натуре, а извинения великого человека, занятого великими делами, смутили его.

Улыбаясь, он покачал головой.

– Я хотел, чтобы вы думали обо мне плохо, сэр Френсис. Таким образом мне было бы легче ускользнуть от вас. Но, увы, этого не произошло.

В глазах Робина светилось такое восхищение, что тщеславие Уолсингема не могло не быть удовлетворено.

– Да, мой мальчик, этого не произошло, – подтвердил он, довольно поглаживая бороду. – Ведь я, словно хороший лекарь, держу пальцы на пульсе времени и при каждом нарушении ритма доискиваюсь до его причины. – Уолсингем рассмеялся, и Робин присоединился к нему.

– Мне не следовало надеяться обмануть вас! – воскликнул он.

– Да, Робин. Тут ты абсолютно прав.

– Тогда позвольте мне ехать! – взмолился Робин. – Вы наблюдали, как я строю свои корабли и закупаю порох в Голландии… – Завидев, что Уолсингем стал серьезным и поднялся со стула, юноша с надеждой протянул руки к министру. – Вы ведь не будете препятствовать мне?

– Погоди!

Сэр Френсис повернулся к шкафу у стены, отпер ящик и вынул из него пожелтевшее от времени письмо, написанное мелким почерком.

– Ты сам воспрепятствуешь себе, Робин.

С письмом в руке он вновь сел, взял графин и наполнил бокал юноши.

– Выпей!

Его торжественность обескуражила Робина. Он медленно опустился на стул, не сводя глаз с Уолсингема, взял бокал, не глядя на него, так что вино расплескалось, и выпил, не переставая наблюдать за секретарем над ободком бокала.

– У меня нет новостей из Испании, – повторил Уолсингем, – но я получаю письма от иностранных друзей, из которых извлекаю немало полезного. Вот одно из них. Оно пришло от генуэзского банкира, ездившего в Мадрид, чтобы обсудить заем с королем Филиппом. На этого человека можно положиться. – Повертев письмо в руках, словно не желая с ним расставаться, он внезапно протянул его собеседнику.

– Читай! И если ты поверишь написанному, то поймешь, что Ричард Браймер, капитан корабля «Кэтрин» из Лайма, который со слезами на глазах поведал греющемуся на берегу мальчику историю об аутодафе на площади Сан-Бернардо, в некотором отношении сгустил краски.