Хамфри стоял с искаженным злобой лицом, сжимая и разжимая кулаки. В эту минуту он ненавидел Синтию почти так же, как Робина.

– Он научил ее хитрости, – вновь заговорил Стаффорд. – У него самого ее было в избытке. Прекрасная романтическая история о маленьком флоте, снаряжаемом для мести за отца! Какая смелость! Какое благородство! Какой достойнейший образец сыновней почтительности! А тем временем он шныряет по докам Филиппа, выдавая себя за итальянского дворянина!

Хамфри громко выругался.

– Считает, словно бакалейщик, баррель за баррелем…

– И кулеврину за кулевриной, солдата за солдатом, покуда полностью не завершит свой список, – добавил мистер Хорек голосом, несколько утратившим радостное возбуждение. – В результате Четем кишит корабельными плотниками, а Уолсингем едет в Плимут!

– Господи, и все мы должны разбиться о такое ничтожество, словно о скалу! – крикнул Хамфри. – Он одурачил нас! Распустил слух, что собирается стать вторым Дрейком, а мы развесили уши!

– Да, но в его истории есть одно слово правды, – возразил Стаффорд, несколько воспрянув духом, – и это может нас утешить. Он ведь собирался устроить аутодафе, не так ли? Ну что ж, с помощью Кристофера Воуда аутодафе состоится, только не в Атлантике, а на Кемадеро в Мадриде!

В картине сожжения Робина, представшей перед его глазами, мистер Стаффорд обрел поистине великое утешение.

Но сэр Роберт Бэннет побарабанил по столу и промолвил:

– Вы рассуждаете как дети.

Уже некоторое время он почти не обращал внимания на то, что говорили его сын и секретарь. Они сыпали словами, полными злобы и бешенства, злорадно предвкушали то, что могло никогда не произойти, в то время как к дому, где они находились, все ближе подступала смертельная опасность, для отражения которой, если оно вообще возможно, требовались величайшие хладнокровие и рассудительность.

– Твоя мальчишеская страсть, Хамфри, и ваше оскорбленное самолюбие, Стаффорд, нам не помогут, – заявил старик, и оба собеседника с удивлением взглянули на него. Лицо его было напряженным, взгляд – затравленным.

– По-вашему, вы поступили очень умно, Стаффорд, отправившись в музыкальную комнату со списком певцов и лютнистов? «Карло Мануччи? – Это роль в пьесе!» Девушка дала ответ, не задумываясь, и вы сразу же поняли, что Карло Мануччи в действительности Робин Обри! Отлично! Он у нас в руках! Но что думает Синтия, сидя в комнате?

Этот вопрос явно не приходил в голову ни Стаффорду, одержимому злобной радостью, ни Хамфри, охваченному гневом.

– Вы полагаете, она не поняла, что ваш перечень певцов – ловушка? Да, девушка в нее попалась, но вместе с ней вы затащили в западню и нас всех! Теперь Синтии известно, что вы знаете, кто такой Карло Мануччи. Но почему вам понадобилось это знать? По доброте душевной? И как вообще вы услышали о Карло Мануччи? Откуда вы знаете, что человек, носящий это имя, представляет какой-то интерес? Я вас спрашиваю, мистер Стаффорд! Если Синтия Норрис любит этого парня, Робина Обри, как она, по-вашему, поступит? Теперь девушка в каждом углу этого дома будет чуять опасность для своего возлюбленного. Что же она сделает для его спасения?

– Она не может его спасти, – упрямо возразил Стаффорд. – Воуд будет в Пуле, и доберется до Франции, прежде чем его смогут задержать. Для Робина Обри нет спасения, сэр Роберт!

– А для нас есть? Робин Обри – агент Уолсингема в Испании. Думаете, Синтии об этом неизвестно? Она не разделяла эту тайну целый год с Фелиппесом и Уолсингемом?

– Безусловно, нет, сэр, – упорствовал мистер Стаффорд. – Общеизвестно, что Уолсингем хранит свои секреты при себе.

– Во всяком случае, она знает, что Уолсингем – друг Робина и был другом его отца. Это известно всему графству. А благодаря вам, девушка теперь осведомлена о том, что парню грозит опасность. Несомненно, она станет искать Уолсингема, чтобы поведать ему о вашей хитроумной западне с певцами и лютнистами!

Хамфри встрепенулся. Последний горький упрек отца пробудил в нем надежду.

– Ей это не удастся! – заявил он.

– Почему же?

– Потому что Уолсингем на рассвете отправляется в Плимут, а Синтия Норрис – здесь, в Хилбери-Мелкум.

Когда он говорил, старший Бэннет поднял руку, призывая к молчанию. Все прислушались, застыв, как зачарованные. Внезапно сэр Роберт с проклятием вскочил и распахнул окно. Ночь была очень тихой. Не слышалось шороха листвы, звезды сияли на бархатном безоблачном небосводе, и можно было подумать, что весь мир погружен в сон за исключением этих трех встревоженных людей.

– Я только что слышал… – испуганно прошептал старик.

– Что, сэр? – также шепотом спросил Хамфри.

– Ничего не слышно, – заявил Стаффорд.

Однако, секундой позже раздался ясный и резкий, словно колокольный звон, стук копыт скачущей галопом лошади. Эти звуки были подобны роковому стуку судьбы. Никто не шевелился, пока они не замерли вдали. Затем Роберт Бэннет в бешенстве захлопнул окно.

– Она ускакала по газону вдоль аллеи, как Воуд! – воскликнул он с жутким смехом. Хамфри и Стаффорд в ужасе смотрели на него. Всегда хладнокровный и сдержанный сэр Роберт словно потерял рассудок!

– Одних учит предательство, других – любовь!

Склонившись над столом, старик судорожно схватил лежащие на нем списки гостей и планы увеселений.

– Ну что ж, по крайней мере мы избавлены от хлопот! – воскликнул он, разрывая их в клочки. – Мы не станем принимать гостей, чтобы отпраздновать тридцатилетие царствования нашей милостивой государыни! И знаете, почему? Потому что не будет дома, где мы сможем их принять!

В этот кризисный момент казалось, что сэр Роберт и его сын поменялись местами. Старик упал в кресло с изможденным лицом и остановившимся взглядом. Даже гнев на секретаря оставил его. Еще недавно так ловко управлявший кораблем, что его не могла застигнуть врасплох никакая перемена ветра, он думал теперь лишь о гибели своего дома. Поэтому инициативу пришлось брать на себя Хамфри, что он и сделал в меру своих возможностей.

– Надо убедиться, что это ускакала она, – сказал он и открыл дверь в большой зал. Свечи в настенных канделябрах были потушены, и повсюду царил полумрак. Хамфри вернулся в библиотеку и зажег свечу.

– Ступайте потише, – властно прошептал он. Держа свечу над головой, юноша вышел в зал и прислушался. Следом сквозь дверной проем скользнул Стаффорд, а за ним появился держащийся рукой за стену сэр Роберт Бэннет. Хамфри поднял руку, призывая к молчанию, и на цыпочках направился к двери музыкальной комнаты. Без единого щелчка повернув ручку, он медленно приоткрыл дверь дюйма на два, затем внезапно толкнул ее, и она, скрипя петлями, распахнулась настежь. В комнате было темно, но огонь еще потрескивал в камине.

– Они ушли спать, – прошептал за плечом Хамфри мистер Стаффорд.

– Полковник и миссис Норрис – несомненно, – откликнулся юноша.

– Все трое, – упорствовал Стаффорд.

– Тогда кто скакал прочь от дома? И притом по газону, словно стараясь сохранить отъезд в тайне?

– Один из конюхов отправился на свидание. Наши девушки не так робки, чтобы деревню можно было принять за женский монастырь.

Хамфри при пламени свечи устремил взгляд на бледное лицо секретаря, пытавшегося изобразить улыбку.

– Надо убедиться, – снова сказал он.

Массивный серебряный канделябр поблескивал на круглом столе в центре зала. Хамфри бесшумно, словно тень, приблизился к нему и зажег своей свечой еще две. Загасив свою свечу, он бросил ее на полированную крышку стола, поднял канделябр и, подойдя к большим дверям, отодвинул засовы и повернул ключ в замке. Открыв двери, юноша выскользнул на гравиевую площадку перед домом. Секретарь на цыпочках последовал за ним, туда же нетвердой походкой двинулся сэр Роберт, издав хнычущий звук, словно ребенок, боящийся остаться в одиночестве.

– Вам, сэр, не обязательно идти с нами, – с неожиданной мягкостью обратился к нему Хамфри.