К черной доске подошли мужик со стремянкой и худенькая незаметная барышня. Она влезла вверх по ступенькам, стерла все предыдущие надписи и аккуратным ученическим почерком вывела мелом в графе «температура воздуха» число 32, «температура воды» – 24, а волнение моря, явно прикинув на глаз, оценила в три балла. Тут Франсис бы поспорил. С тремя баллами он бы не наглотался столько воды, пока доплыл.

Но Поль, скотина! Вчера Франсис ждал его с таким нетерпением, что совершенно не следил за картами и в результате проиграл почти двадцать монет матросу Жуку, тоже загулявшему накануне. Лейтенант не сомневался, что Жук передергивал, но какое это имело значение, когда вот-вот должен был вернуться Поль и рассказать… Вернулся. Рассказал, черт возьми!

И сначала Франсис поверил.

Равнодушные глаза из-под гладкой челки. «Как вы сказали? Лейтенант Брассен? Да, что-то припоминаю… но у меня совершенно нет времени разговаривать о таких мелочах. Простите». И узкая рука на локте белого смокинга. И Поль, глупо хлопающий ресницами.

А что, вполне правдоподобная картинка. Это же Лара Штиль, она могла повести себя так. Даже после того вечера в парке и на набережной. Даже после спасения из бушующих волн, честь которого уступил ему по непостижимым мотивам Альберт Сон… А может, она узнала? Может быть, вдоволь нахохотавшись над раскатавшим губу лейтенантом, этот двухметровый столб ненавязчиво нагрянул к ней на следующий день: «А знаете, вчера я пошутил, госпожа Штиль. А тот пацан, как его, Брассен, он даже не нашел в себе смелости признаться…»

И потухшим голосом Франсис скучно спросил:

– А письмо?

Поль усмехнулся.

– Порвала, не читая. В мелкие клочья.

Франсис прикусил губу, примерился и без всякого предупреждения заехал Полю прямо между его честных глаз.

Матрос Жук поспешно собрал карты, укоризненно покачивая головой и цокая языком, а уходя, повертел напоследок пальцем у виска.

Ну и гад же Поль! И последний идиот к тому же. Представить себе Лару, рвущую в мелкие клочья письмо от какого-то лейтенанта Брассена, да еще в присутствии какого-то лейтенанта Риволи… Надо уметь врать, ты, друг называется! Разумеется, Поль сделал это из самых лучших побуждений, спасая его, Франсиса, от необдуманных преступлений перед воинской дисциплиной и маячащего на горизонте трибунала. Разумеется. Постоянные шастанья на премьеры шедевров великого режиссера Витти и с десяток фотографий недосягаемой звезды Лары Штиль на стене в каюте тут совершенно не при чем.

Однако понятия о чести у Поля имелись. Франсис знал об этом и не допускал мысли, что друг вообще не брался за его поручение. Без сомнения, он видел ее и передал письмо. Она взяла, иначе Поль вернул бы его.

Взяла – значит прочитала.

Прочитала – значит, может быть, хоть на одну десятую процента вероятности,

– придет.

И он обязан ее ждать. Слово, данное женщине, нельзя нарушать под страхом смерти, – кроме тех случаев, когда обещаешь провести рядом с этой женщиной остаток жизни. И вероломство лучшего друга, не договорившегося, естественно, насчет лодки к борту, не могло остановить Франсиса. И шторм – четыре-пять баллов, никак не меньше! – тоже не мог.

Вот только плыть в полном обмундировании с кортиком включительно – удовольствие ниже среднего. Да и вид после такого заплыва не ахти.

… Франсис облокотился на чугунную решетку и вытянул ноги, подставляя сырые джинсы жаркому солнцу. Гражданской одежды он не носил уже целую вечность: а что прикажете делать, если женщины всего мира, как известно, предпочитают мундир? Даже в отпуску лейтенант Брассен не был намерен терять столь важную составляющую своей популярности. Так что ему с большим трудом удалось отыскать эти шмотки на самом дне шкафчика. Певица, чьи элементы осыпались с футболки, сошла с эстрады лет семь-восемь назад, а рассчитанные на юношескую талию джинсы слегка жали в поясе. Зато свежий ветерок беспрепятственно обдувал тело, нейтрализуя увековеченные хлипкой барышней тридцать два градуса, ничто не мешало расправить как следует плечи, и вообще, Франсис давно не испытывал настолько фантастического чувства раскованности, всемогущества и не знающей преград свободы!…

Если Лара не придет, он не потащится к ней в коттедж и не будет больше торчать, как дурак, на съемках. Он придумает что-нибудь такое… ну, придумает что-нибудь. В конце концов, ни на одной женщине на свете этот самый свет еще ни разу не сходился клином. К его, лейтенанта… нет, сегодня просто Франсиса Брассена, услугам весь южный, красочный город, который они покидают послезавтра, чтобы уйти на север, к зиме, холоду и снегу. И если уже пришлось сбежать из-под ареста в самоволку, можно найти тысячу способов провести ее так, чтобы запомнилось и самому, и всем, кто ему сегодня повстречается. А ну ее, эту Лару Штиль! Надо было уступить ее Полю.

Он потянулся. Плечи еще болели после плавания.

– Франсис, вы будете богаты. Я не узнала вас.

Он даже вздрогнул. И только потом ослепительно улыбнулся ей навстречу.

На Ларе было простое сине-белое платьице, стилизованное под матроску, и здоровенные темные очки на пол-лица. Честное слово, он бы тоже не узнал ее. Шестнадцатилетняя девчонка, неумело изображающая важную даму, желающую остаться неизвестной. Родинка подрагивала над смеющимися ненакрашенными губами, край челки прятался за оправой очков, отражавших море и всю набережную. Франсис припомнил свои только что оборванные появлением Лары мыслишки. Ну и дурак.

– Думаете, мне было легко вырваться? – тем временем весело щебетала она. – Я провернула операцию, как агент иностранной разведки. С утра мы были на пляже, а потом я отправила Фрэнка домой, чтобы он не сгорел: трогательная забота, правда? Но он действительно сгорает на открытом солнце, – и вы тоже, кстати, у вас уже вся шея малиновая, и руки! – давайте отойдем в тень, Франсис. Так вот, сама я осталась еще на полчасика, а потом пошла к вам. Оставила мужу записку углем на нашем плоском камне, – видите, какая я жестокосердная авантюристка? Не стоило вам связываться с такой женщиной. И все-таки ужасно жаль, что вы уезжаете. Я не могла не попрощаться с вами, а вообще-то в три у меня съемки, да и Фрэнк будет волноваться, вдруг он не найдет мою записку? Там такой шторм, ее может смыть. Так что, Франсис…

Никогда раньше он не слышал, чтобы она вот так болтала без умолку.

Совершенно непредсказуемая женщина.

Он галантно предложил ей руку, но Лара проигнорировала согнутый локоть и по-детски протянула открытую ладонь. И в самом деле, офицерская галантность как-то не шла к старой футболке и просоленным джинсам. И Франсис взял маленькую прохладную ладошку девочки в матроске, и их пальцы переплелись дружески-бесхитростным замком.

– Жарковато, – начал Франсис, кивая на черную доску. – Может, посидим где-нибудь? Я знаю отличное местечко, там есть кондиционер…

Лара замахала руками.

– Ни в коем случае! Вы даже не представляете, как мне надоели все эти «отличные местечки»! Вчера мы с Фрэнком… ну да ваш друг вам, наверное, рассказывал. Вам жарко, Франсис? Мне не очень. Давайте пройдемся вдоль набережной, если вы не возражаете, как тогда…

Что ж, он не возражал.

И они зашагали по ракушечным плитам, держась за руки, словно парочка влюбленных подростков. Лара то и дело пускалась вприпрыжку и даже пританцовывала, и еще он заметил, что она старается не попадать ногой на стыки между плитами. За очками не было видно ее глаз, и все равно ощущалось, что они постоянно улыбаются, даже когда оставались серьезными губы. Девчонка! Через пару десятков метров Франсис предпринял попытку обнять ее за талию и не встретил сопротивления. Более того, он почувствовал, как узкая рука скользнула ему за спину, и большой палец удобства ради зацепился за петлю для пояса на джинсах.

А море было синее-синее, у берега сине-зеленое, почерканное белыми пенными гребнями и сверкающее от бликов на спинах волн. Море пестрело разноцветными парусами прогулочных яхт, нанятых отважными или попросту неопытными и доверчивыми туристами.