Кто видел когда-нибудь это загадочное существо - "человека"? Мы встречаем земледельцев, ремесленников, писателей, чиновников - но что такое "человек"? Даже ресторанный "человек" - специалист известного труда. Если юноша совсем не специалист и ничем его назвать нельзя, то будьте уверены, что это бездельник, творение самое несчастное на земле. Именно таких бездельников готовит наша государственная школа. На государственный счет одно поколение за другим проводит образовательный свой возраст в том, чтобы прикоснуться ко всему и не научиться ничему. И это называется образованием! Но я думаю, что именно такая школа не дает никакого образа духа, никакого образования. Только определенный труд, притом доведенный до степени искусства, образует человека, дает душе физиономию. Дилетанты же нашей школы, ничему не научившись, выходят ничем. Не земледельцы, не ремесленники, не художники, не военные - кто же они? Никто, nihil. И именно этот nihil, тщательно культивируемый государством, подготовляет почву для революционного нигилизма. Юноша, окончивший сословную, профессиональную школу, хоть что-нибудь знает, а знать - значит признавать нечто и чаще всего любить. Окончив бессословную школу и ничего не зная, юноша, естественно, ничего не признает и ничего не любит. Единственно, чем остается ему быть, это или бездельником, если он бездарен, или революционером, если он хоть чуть-чуть не глуп. "Отречемся от старого мира", - орут молодые невежды. Как не отречься! Раз вы не знаете китайского языка, вам поневоле приходится отречься от него. Если бы вы знали немножко старый мир, вы непременно любили бы его и не отреклись бы. Если бы хоть одним ноготком, хоть одной трудовой привычкой юноша завяз в старом мире, он не отряхнул бы с такой грацией "прах с своих ног". В самом деле, если школа в течение десяти лет только и оставляет на юноше, что прах на его подошвах, - дуновение ветра - и нет его. Юноша болтается в пространстве, вне общества, вне родины, вне истории. Десятки и сотни тысяч таких деклассированных, сорванных с корня молодых людей ежегодно приготовляются самим государством, и последнее простодушно изумляется, видя в этой ходячей анархии своего врага. Но каким образом бездельные молодые люди, не втянутые ни в какую профессию, не зацепившиеся в обществе ни за один серьезный интерес, сочтут себя в родном обществе дома?

Вот основная причина глубокого недовольства, отравляющего молодежь. Они в большинстве бездельники и лентяи, притом невольные. В самый лучший трудовой возраст, когда сил избыток, они чувствуют праздное томленье, неспособность ни за что взяться. "Вся тварь разумная скучает", - сказал бес, и это верно. При условиях, в которых бесы поставлены, то есть при обеспеченном пансионе в аду и при отсутствии каких-либо честных обязанностей, им нельзя не скучать, и отсюда их бесчисленные пакости, творимые над людьми. Дай Творец г-дам Мефистофелям сколько-нибудь серьезные обязанности, им не пришло бы в голову разрушать мир. Сумей наша государственность посредством трудовой, сословной, то есть профессиональной, школы втянуть молодежь в упорную работу - не было бы нигилизма, озлобленности, стремления делать мерзости и разрушать. Взгляните, как скучают молодые животные без занятий. Но совершенно то же самое человек. Сотканный из мускулов и нервов, весь машина, человек вне труда чувствует себя несчастным, и всего несчастнее, мне кажется, Обломовы, записные лентяи. Как юношеству быть довольными таким порядком вещей, который лишает их высшего счастья - увлекательного труда?

Нетрудно было бы доказать, что не только учащаяся молодежь деморализована бездельем, но тем же пороком страдает и учащий состав. Кто они, преподаватели и профессора? Те же недавние студенты, не очень давние гимназисты, прошедшие ту же изнуряющую душу школу. Вот отчего, попробовав вначале слабо сопротивляться школьным бунтам, забастовкам, обструкции и т. п., преподаватели и профессора кончили тем, что большинство их примкнули к этому будто бы "освободительному движению". И старые, и молодые ленивцы, гнетомые праздностью, нашли в политическом бунте оправдание своему злосчастному неудачничеству. Оправдание перед собой и людьми, а также возможность сорвать сердце на общем козлище отпущения - правительстве, которое в данном случае не напрасно несет на себе грехи мира.

12 августа

 Быть или не быть сильной власти - это то же самое, что быть или не быть России. Вот почему я считаю долгом возвращаться к этому тяжелому вопросу. Речь идет о страшной государственной болезни, которую можно сравнить с перерождением сердца. Болезнь эта появилась у нас давно; может быть, она унаследована в самом зачатии государственности. "Наше государственное тело велико и обильно, но нет соразмерного двигателя внутри. Придите быть нашим сердцем", - говорили новгородцы варягам.

Слабость центрального мускула в своих средних стадиях не смертельна, однако в последнее столетие обнаружились слишком зловещие признаки. Кроме страшной отсталости культурной и ее следствия - нищеты, мы пережили две позорные войны, и последнюю с врагом, физически втрое слабейшим. Мы переживаем постыдные годы бунта, где народные отбросы в союзе с инородцами терроризируют власть, срывают парламент, лишают возможности культурного законоустройства, предают трудовую часть нации разгрому и грабежу. Все это явления, не обещающие ничего доброго. Я не могу скрыть от читателей своей тревоги и не могу не говорить того, что составляет мое глубокое убеждение. Нам нужна не какая-нибудь, а непременно сильная власть. Нам необходимо могучее сердце, иначе мы пропали. Это сердце и теперь, как на заре истории, может быть создано народным организмом. Оно должно быть создано! Если у больных людей есть методы укрепления сердечной мышцы, то, несомненно, есть способы укрепления государственной власти, и нужно поспешить с ними, нельзя с этим откладывать! Россия гибнет от усталости сердца - неужели мы, живое поколение русских людей, настолько ничтожны, чтобы не помочь родине в черные ее дни? Неужели мы как племя настолько выродились, что не способны восстановить жизненно необходимый орган?

Множество моих противников ослеплены опасным заблуждением, будто гипертрофия власти означает ее силу. Кричат, что власть у нас чрезмерно сильна, что для спасения России необходимо обуздать эту силу, связать ее общественным противовесом. Под силой власти они понимают произвол, жестокость, бессмысленность, те черты тирании, которые вульгарно приписываются самовластию. А. А. Столыпин [4] , вероятно, сделает мне честь признать за мною иное понимание существа власти. Если бы речь шла о машине мертвой, например о заряженной пушке, то силу ее было бы допустимо определять количеством разрушения, на которое она способна. Но власть - машина живая; как всякое живое тело, она существо отчасти духовное. Сила правительства определяется способностью достигать своих целей, цели же эти, конечно, не только разрушительные, но и творческие. Даже лютый враг нашей власти не станет отвергать благих ее намерений. Но даже пламенный поклонник власти согласится, что благие намерения не выполнялись. Сама власть не отвергает последнего, иначе она не взяла бы на себя почин переворота. Именно в том-то и суть несчастий наших, что государственная власть потеряла способность осуществлять свои намерения. Разве можно такую власть назвать сильной?

Раз вещь перестала достигать своих целей, она перестала быть сама собой, она превратилась в нечто другое. Достаточно в тысячесильный паровоз попасть горсти песку, чтобы он остановился. Но если он остановился, какой же он паровоз? На все время бездействия - он тело мертвое, груз, который сам нуждается в двигателе. Сила власти не в намерении, а в исполнении. Наше правительство - кроме подозрительных господ, втершихся в министры, чтобы при первой беде власти перекинуться в кадеты, вроде г-д Федорова, Кутлера и др., - наше правительство искренно желало иметь счастливый народ и имеет народ голодный и недовольный. Желало иметь победоносную армию - и довело армию до Мукдена. Желало иметь сильный флот - и довело флот до Цусимы. Желало законности, тишины, порядка - и довело до "позора непрекращающихся убийств". Скажите, можно ли государственную власть назвать сильной, если она достигает как раз обратных целей? А. А. Столыпин, конечно, не менее других русских публицистов осведомленный в намерениях власти, пришел к мысли, что с политическим террором может справиться "только само общество". Но ведь это значит манифестировать бессилие правительства несравненно решительнее, чем мог бы сделать я.