— Доктор Спенсер, я пришла сюда не для того, чтобы разговаривать обо мне.

Наступила его очередь вздохнуть.

— Айрин слишком много болтает, — недовольно сказал он. — Я знал, что не следует доверять этой ворчливой старой зануде.

Несмотря на сложность предстоящего разговора, Гейл невольно рассмеялась.

— Кто бы говорил!

Спенсер гневно нахмурился.

— По-твоему, я старый ворчун?

— Ну, если содержание соответствует форме… — Гейл оттолкнулась от двери, сделала несколько шагов по потертому ковру и села в пухлое бархатное кресло винно-красного цвета.

Спенсер закрыл журнал.

— Зато я не зануда. Я живу и даю жить другим.

— В самом деле? С каких это пор?

На его губах появилась слабая улыбка. Это зрелище было таким необычным, что Гейл вытаращила глаза.

— Придержи язык, — сказал Спенсер, погрозив ей пальцем. — В конце концов, пока я здесь главный.

Гейл пристально посмотрела на Спенсера. Он не выглядит смертельно больным, он смотрится таким же сильным и кряжистым, как обычно. К несчастью, через несколько недель все изменится и он станет тенью самого себя.

— Что вам сказал онколог?

— Это не онколог, а разбойник с большой дороги. Чтобы протянуть еще немного, придется изрядно раскошелиться.

— Значит, вам предстоит курс лечения? И что он рекомендовал?

Спенсер отвернулся и посмотрел в окно. Прошла целая минута, прежде чем старик снова посмотрел на Гейл.

— Я еще ничего не решил, — тихо сказал он. Его голос, обычно низкий и ворчливый, внезапно прозвучал удивительно мягко.

Гейл закрыла глаза и тяжело вздохнула. Ее сердце сжалось от боли.

— Почему? — спросила она. — Почему вы так эгоистичны? В этом городе многие зависят от вас. Вы нужны им, Барт. А они нужны вам.

Он снова фыркнул, на этот раз неодобрительно.

— Ничего, как-нибудь обойдутся.

Гейл покачала головой.

— Вы кривите душой. Неужели вы забыли, сколько времени эти люди привыкали ко мне? И все равно остались те, кто хочет иметь дело только с вами. Мой контракт скоро кончится, и я уеду в Нью-Йорк. У вас останется время, чтобы пригласить в клинику другого врача? Или вы будете настолько эгоистичны, что дадите клинике закрыться? А о жителях Оуквуда вы подумали?

Спенсер встал и посмотрел на нее сверху вниз. Его брови сошлись на переносице, глаза заблестели.

— Не смей читать мне нотации, девчонка! Я не срываюсь со старта, как нервная скаковая лошадь при звуке колокола! Нью-Йорк… — сердито проворчал он. — Таких малышек, как ты, этот город глотает живьем.

— Барт, речь не обо мне. Речь о вас.

Он отвернулся, подошел к каминной полке, на которой стояли десятки фотографий в рамках, сунул руки в карманы белого халата и несколько секунд смотрел на снимки.

— Я не боюсь смерти, — наконец мрачно сказал Спенсер. — Я старый человек, переживший всех своих родных. Мой сын и слышать не хотел о медицине. У меня чуть инфаркт не случился, когда он сказал, что хочет стать ихтиологом. Больнее мне было только один раз — когда он погиб.

От Айрин Гейл кое-что знала о прошлом Спенсера. Он женился на девушке из Джорджии и привез ее с собой в Оуквуд, унаследовав отцовскую клинику. У них был единственный сын, Джеффри, который в семнадцать лет утонул в Атлантике, когда его яхту перевернул неожиданно начавшийся шторм. Жена Бартоломью пережила сына на год. Спенсер так и остался вдовцом. Правда, Гейл подозревала, что у него был долгий роман с Айрин. Но об этих делах Айрин помалкивала, что было совсем не в ее стиле.

— Мне пора уйти на покой и передать клинику кому-нибудь помоложе. Человеку, который умеет заботиться о пациентах, — сказал Бартоломью, повернувшись к ней лицом. — Как бы ты отнеслась к такому предложению?

У Гейл отвисла челюсть. Спенсер всегда разговаривал с ней свысока, постоянно сомневался в ее способностях, отменял ее распоряжения и подрывал авторитет Гейл в глазах Ширли… Ничего подобного она не ожидала.

Гейл втянула в себя воздух и медленно выдохнула.

— Я не могу.

— Не объяснишь почему?

— Потому что я не семейный врач. Моя специальность — неотложная помощь.

— Что, слишком буднично?

Она покачала головой.

— Дело не в этом. Я…

— Я скажу тебе в чем дело, — сказал Бартоломью, садясь на угол письменного стола. — Ты боишься боли.

— Это смешно, — возразила Гейл.

Он скрестил руки на груди.

— Ты стараешься казаться крутой, но на самом деле мягкотелая. И именно поэтому задираешь нос.

— Когда это я задирала нос? — Разговор у них получался глупее не придумаешь. — Ничего подобного!

Взгляд Спенсера был суровым, но Гейл показалось, что в нем блеснула искра нежности.

— Как по-твоему, чем я занимался с тех пор, как ты приехала в Оуквуд со своими представлениями о медицине, которых нахваталась в университете? Я пытался внушить тебе, что люди у нас простые. Им нужны не роскошные дипломы, а человек, который будет о них заботиться.

Гейл встала.

— Я не хочу этого слышать.

— Сядь на место! — властно велел старик. — Ты хороший врач. А в один прекрасный день станешь чертовски хорошим. Если перестанешь важничать и найдешь общий язык с пациентами.

— Ничего я не важничаю! — начала спорить Гейл.

— Сама знаешь, что мелешь вздор, — чуть мягче сказал Спенсер. — Просто ты боишься пациентов. И прячешься за болезнью, стараясь не видеть людей.

— Нет! — яростно замотала головой Гейл. — Вы ошибаетесь! — Конечно, ошибается. Она никогда не пряталась от людей. Пациенты всегда были для нее главным.

— Ты так думаешь? А разве не поэтому тебе не терпится галопом ускакать в Нью-Йорк и начать работать в отделении неотложной помощи огромной городской больницы?

— Неотложная помощь — моя специальность, — повторила Гейл, на этот раз куда менее сердито.

— Огнестрельные раны. Колотые раны. Попытки самоубийства. Двенадцать машин, столкнувшихся на скоростной автостраде. Передозировка. — Он загибал пальцы. — И ни одного человека, который значил бы для тебя нечто большее, чем отметка в медицинской карте. Поставил галочку, бросил в кучу и пошел к другой жертве разбойного нападения, передозировки или дорожно-транспортного происшествия.

— Это неотъемлемая часть экстренной медицины, — возразила Гейл. — Там оказывают помощь не личностям. В отделении неотложной помощи ничего не повторяется. Ты можешь иметь дело с тремя переломами руки за ночь, но все они будут разными. Поэтому учеба никогда не кончается.

— Пациенты тоже разные, — ответил ей Спенсер.

Внезапно Гейл опустилась на стул, с болезненной четкостью вспомнив разговор, который состоялся у них с Эндрю во время поездки в Лавровую бухту. Он говорил о том же… Эта мысль заставила ее задуматься.

— Гейл, все мы чего-то боимся, — сказал Спенсер. — Может быть, тебе полегчает, если я скажу, что и у меня есть пара тайных страхов.

— У вас? — Она невесело засмеялась. — Чего вам бояться? — Голос Гейл прозвучал скептически. Спенсер не боится ничего. В том числе, по его собственному признанию, и смерти.

— Боли, — решительно ответил он. — Я прихожу в ужас при мысли о страданиях, на которые меня обрекает эта проклятая болезнь. Мы с тобой знаем, что раковому больному может помочь только большое количество морфия. Но я пойду на это, потому что так нужно. Не собираюсь на старости лет превращаться в нытика. Даже если болезнь смертельна.

Гейл вспомнила кошмарные часы, которые ей довелось провести с одним из первых своих пациентов после переезда в Оуквуд. Она сумела немного облегчить ему боль, но в остальном была совершенно беспомощна. Это было невыносимо. Ей бы не хотелось видеть Спенсера на месте того человека.

Она подняла взгляд.

— Я не могу позволить себе остаться в Оуквуде, — сказала Гейл, сознательно отстраняясь от чувств, которые грозили задушить ее. Она хотела бы ощущать лишь небольшое сожаление, но в глубине души знала, что сосущая пустота под ложечкой вызвана вовсе не мыслью об отъезде из Оуквуда, а необходимостью расстаться с Эндрю. Конечно, она будет тосковать по Оуквуду и людям, которые за два года стали ей родными. Но Эндрю? Ее чувство к нему оказалось более сильным, чем думала Гейл. И куда более сильным, чем она была готова признать.