— Ты очень мил.
— Ах, милейший, — заметил Роллан с энтузиазмом, — какая это женщина, какой ангел, вчера она ездила к сестре и хотя боялась, что ее муж успеет воротиться, а все-таки заехала ко мне…
В эту минуту позвонили.
— Что, если это сам граф Артов, — подумал Октав. Но его предположение не оправдалось.
Камердинер подал Роллану на подносе письмо.
— От нее! — заметил Роллан вполголоса и, взяв письмо, распечатал его и прочел:
«Мой возлюбленный Роллан!
Пишу к тебе в три часа ночи, пока спит мой тиран и все, меня окружающее.
О, мой небесный ангел, над нашими головами бушует буря, и судьба завидует нашему счастью…»
— О-го, нет ли каких-нибудь новостей? — подумал Роллан.
«Вчера я поступила очень неосторожно, написав тебе собственноручно… безумная я, безумная, ты сказал мне, что сжег мое письмо, но ты не сжег конверта, и он попал в руки графа… муж узнал мой почерк. Он приехал вне себя домой от ярости, когда я только что успела воротиться от тебя… О, я думала, что он убьет меня… однако же у меня достало духу солгать, отпереться от всего, сослаться на случайность, что женские почерки бывают иногда похожи друг на друга…
Наконец он поверил мне, но потребовал от меня, чтобы я написала тебе приглашение на завтрашний вечер к чаю.
Он намерен подсматривать, следить за нами…
Роллан, друг мой, будь же тверд, показывай ко мне равнодушие, как будто ты никогда и не видал меня. Я же со своей стороны клянусь, что моя наивность, осторожность и холодность будут больше чем великолепны. О, мы будем спасены, если ты только будешь столь же тверд, как и я…
Прощай, до завтра… или нет, завтра я буду для тебя чужою, совершенно чужою, — но это только до первого удобного случая, когда мы будем иметь возможность остаться с тобой наедине…
Прощай, я люблю тебя…»
Письмо, разумеется, было без подписи. Роллан, как самый отвратительный фат, подал его Октаву.
— Честное слово, — проговорил Октав, — я охотно отдал бы мисс Элен — мою ирландскую кобылу — за то, чтобы быть завтра вечером у графа Артова. Мне, по правде сказать, очень любопытно знать, как ты будешь вести себя там.
Раздался еще звонок, и камердинер вошел снова с другим письмом.
Оно было запечатано печатью с гербом графа Артова и написано рукою Баккара.
— Какая, право, досада, — заметил опять Октав, — что я не знаком с графом… мне так хочется посмотреть.
Ровно в девять часов вечера виконт д'Асмолль и маркиз де Шамери выехали из Вернэльской улицы в отель графа Артова.
— Откровенно говоря, милый Альберт, —сказал Фабьен дорогою, —если бы я не боялся возбудить подозрения бедного графа, я ни за что бы не поехал к нему и, конечно бы, сослался на мигрень нашей дорогой Бланш.
— Отчего это? — спросил наивно Рокамболь.
— Да очень просто — ехать к графу для меня теперь истинное наказание, а целовать руку его жены — одно постыдное лицемерие.
— Следовательно, по-твоему, не следует никуда и ездить?
— О, ты и не думаешь, как я глубоко верил раскаянию этой женщины, как веровал в нее, как чтил эту высокую добродетель, отделившуюся от грязи, как отделяется алмаз от углерода, и что же, через десять минут мне придется стать с ней лицом к лицу и смотреть на ее раскаявшееся лицо и при этом думать: «Эта женщина — воплощенная ложь!»
— Граф — человек безукоризненный во всех отношениях, — проговорил Рокамболь, — и его жена, вероятно, сумасшедшая, если не любит его…
— И предпочла ему этого болвана де Клэ! — добавил Фабьен с горечью.
Карета остановилась у подъезда. Лакей в графской ливрее с гербами поспешно отворил дверцу кареты и откинул подножку.
Молодые люди поднялись по парадной лестнице и вошли в гостиную.
Эта огромная комната с темными обоями и темными картинами испанской и фламандской школ освещалась только двумя лампами под матовыми шарами, которые стояли на камине. Эти лампы вместе с двумя свечами, горевшими на пианино, распространяли в этой комнате какой-то таинственный полусвет. По простой ли случайности или так было подстроено — но освещение это не позволяло Фабьену и Роллану де Клэ приметить маленькой разницы в лице мнимой и настоящей графини Артовой.
Когда виконт д'Асмолль и Рокамболь вошли к графине, то она сидела около рабочего столика в обществе семи или восьми персон.
Баккара рассказывала герцогу де Шато-Мальи про некоторые особенности русской жизни.
Граф Артов сидел на диване и разговаривал вполголоса с одним из гостей.
Он поспешно встал, услышав доклад о виконте д'Асмолле и маркизе де Шамери, и пошел им навстречу.
— А, милости просим, дорогой Фабьен! — сказал он виконту. — Графиня уже думала, что вы нас забыли и не приедете, а ей очень хочется видеть вас…
— Графиня слишком любезна, — заметил Фабьен и, подойдя к Баккара, поцеловал ей руку.
— Любезный виконт, — сказала она, — вы, как видно, сделали очень много хорошего с прошлого года.
— Я женился, позвольте представить вам моего шурина маркиза де Шамери.
Несмотря на свое обычное хладнокровие и самообладание, Рокамболь слегка вздрогнул; он невольно боялся встретиться со взглядом графини. Но он стоял в тени и к тому же великолепно изменил свою наружность и голос.
Баккара взглянула на него совершенно равнодушно, поклонилась и повернулась к двери, откуда входило совершенно новое лицо.
При виде его, при его имени Фабьен содрогнулся — это был Роллан де Клэ.
Он вошел проворной непринужденной поступью и поклонился графине.
Граф пожал ему руку и тихо сказал:
— Здравствуйте, мой противник в картах, вы очень любезны, что пожаловали к нам.
Роллан взглянул на графа, и ему показалось, что взор его был холоден, как клинок шпаги, и несмотря на то, что он был храбр, ему вдруг сделалось страшно, и его тайный страх укрепил в нем решимость согласоваться с секретными наставлениями полученного утром письма. Он поклонился графине и, сказав ей какой-то уже давно избитый комплимент, отошел в сторону.
— Эта женщина обладает редкою и наглою смелостью! — подумал Фабьен.
— Я трепещу, — шепнул ему на ухо Рокамболь, — чтобы Роллан не наделал каких-нибудь глупостей!
В десять часов подали чай, и разговор сделался общим. Роллан смотрел украдкою на графиню и думал:
— Удивительно, она еще никогда не была так прекрасна, она прекраснее, моложе и гораздо изящнее в обращении, чем была вчера. И если подумать, что все это делается единственно для меня!..
Заговорили о путешествиях.
Графиня была очень весела: она рассказала про свое пребывание в Гейдельберге, несчастное приключение на водах Неккара и героизм Роллана, бросившегося в воду спасать ее.
Во время этого рассказа Роллан слегка покраснел и смутился под холодным взглядом графа… Но граф знал, что он писал любовные письма к его жене, и, следовательно, мог приписать этой причине его смущение. Впрочем, Роллан безукоризненно соблюдал приличие и сдержанность: он не подходил близко к графине, не старался сесть около нее и даже целых два часа терпеливо играл в вист.
В полночь Фабьен, сидевший почти все время как на иголках, стал собираться домой. Он подошел к Роллану и шепнул ему:
— Пойдем, умоляю тебя, ради нашей дружбы. Роллан, не возражая, встал с места и взялся за шляпу. За исключением двух английских офицеров, все гости уже разъехались, оставались также Рокамболь, Роллан и Фабьен.
Между тем как граф прощался с гостями, Роллан поцеловал руку графини и шепнул ей:
— Видите, графиня, я в точности исполнил ваше приказание.
Затем он поклонился и ушел, оставив Баккара в недоумении: что он хотел ей этим сказать и какие могла она отдавать ему приказания.
Она тщетно старалась объяснить себе эти слова, когда ей, наконец, пришло в голову, что Роллан, не отказываясь от роли вздыхателя, хотел, вероятно, намекнуть ей, что догадывается, по каким причинам она не приняла его в Гейдельберге, и таким образом приписывал рыцарскую заслугу своей сдержанности.