Зародились ли уже Гималаи? Скалистые горы? Анды? Барретт знал только приблизительные очертания суши в северной части Западного полушария в конце кембрийского периода. Пробелы же в знаниях нелегко заполнить, когда единственная связь с миром наверху осуществлялась транспортом с односторонним движением. В лагерь "Хауксбилль" переправляли случайно отобранную литературу, и было особенно тошно, что нельзя получить даже ту информацию, которая имелась в любом университетском учебнике по геологии.

Его мысли прервало появление у самой береговой кромки крупного трилобита с заостренным хвостом длиной почти в метр, лоснящимся темно-пурпурным панцирем и полным набором колючих светло-желтых шипов, покрытых щетиной. Казалось, под панцирем у него множество ног. Он выполз на берег, на котором не было ни песка, ни гальки - только базальтовые плиты, и двинулся дальше, пока не оказался почти в трех метрах от воды.

"Ух, какой молодец, - подумал Барретт. - Может быть, ты первый, кто отважился вылезти на сушу и посмотреть, что там. Первопроходец. Пионер".

Барретту пришло в голову, что этот отважный трилобит вполне мог быть предком всех обитающих на суше существ в необозримых будущих эпохах. Мысль эта была биологической чушью, и Барретт понимал это, но его усталое сознание построило в воображении длинную эволюционную цепь, в которой рыбы, земноводные, пресмыкающиеся, млекопитающие и, наконец, человек происходили последовательно и неразрывно от этого нелепого, покрытого панцирем существа, делавшего неопределенные круги у его ног.

"А что, если я наступлю на тебя, - подумал Барретт. - Быстрое движение... Хруст лопнувшего хитина... Отчаянные конвульсии жалкого подобия крохотных ножек... И вся цепь жизни оборвется в самом первом звене".

Погибнет эволюция, жизнь на суше так и не возникнет. С этим грубым движением тяжелой ноги мгновенно изменится и все будущее. Больше не будет ни человеческой расы, ни лагеря "Хауксбилль", ни Джеймса Эдварда Барретта (1968-????). В один миг он отомстит тем, кто обрек его на жизнь здесь и освободит себя от вынесенного когда-то приговора.

Он ничего этого не сделал. Трилобит завершил свое неспешное обследование прибрежных камней и целый и невредимый отполз назад к морю.

Вдруг прозвучал тихий голос Дона Латимера:

- Я увидел, что ты сидишь здесь один, Джим. Не возражаешь, если я составлю тебе компанию?

Появление Латимера встряхнуло Барретта. Он быстро обернулся, внутри у него екнуло от удивления. Латимер спустился так тихо, что Барретт не услышал его приближения. Но он быстро оправился, улыбнулся и предложил Латимеру сесть на соседний камень.

- Ловишь? - спросил Латимер.

- Просто сижу. Грею на солнце старые кости.

- Чтобы погреть старые кости, тебе нужно было спускаться черт знает куда? - рассмеялся Латимер. - Брось. Просто хочешь уйти подальше от всего и, наверное, жалеешь, что я тебя потревожил, но ты слишком вежлив, чтобы велеть мне убраться. Извини меня. Я уйду, если...

- Да нет же. Оставайся. Поговори со мной.

- Скажи прямо - может быть, ты предпочитаешь, чтобы я оставил тебя в покое?

- Я не хочу, чтобы меня оставляли в покое, - сказал Барретт. - Я все равно хотел встретиться с тобой. Как у тебя складываются отношения с твоим новым соседом Ханном?

Лоб Латимера покрылся сложной сетью морщин.

- Весьма странно, - произнес он. - Это одна из причин, почему я спустился сюда вниз, когда тебя увидел. - Он наклонился вперед и испытывающе заглянул в глаза Барретта. - Джим, скажи мне честно, ты считаешь меня сумасшедшим?

- С чего бы это?

- Ну, со всеми этими экстрасенсорными делами - моими попытками пробить брешь в другую сферу сознания. Я знаю, ты человек твердых убеждений и скептически относишься ко всему, что нельзя охватить, измерить и использовать на практике. Ты, вероятно, считаешь, что все это вздор?

Барретт пожал плечами:

- Если ты хочешь услышать грустную правду, то так оно и есть. Я нисколечко не верю, что тебе удастся куда-нибудь нас переместить, Дон. Называй меня материалистом, если угодно, но по мне все это настоящая черная магия, а я никогда не видел, чтобы она срабатывала. Думаю, это полнейшая трата времени и энергии с твоей стороны - сидеть часами, пытаясь воспользоваться своими псионическими способностями. И все же я не считаю тебя сумасшедшим. Я думаю, что ты имеешь право на одержимость и к тщетной по существу затее подходишь вполне разумно. Достаточно честно?

- Более чем достаточно. Я не прошу, чтобы ты вообще хоть сколько-нибудь верил в правильность моих исканий, но я не хочу, чтобы ты принимал меня за полного идиота из-за того, что я пытаюсь найти псионическую возможность пробить брешь из этого места. Для меня очень важно, чтобы ты считал меня нормальным, иначе то, что я хочу тебе рассказать о Ханне, ты не воспримешь всерьез.

- Я не вижу здесь никакой связи.

- Дело вот в чем, - сказал Латимер. - Будучи знаком с ним всего один вечер, я все же выработал мнение о Ханне. Такое мнение могло бы сформироваться у любого параноика. И если ты считаешь, что я чокнутый, то ты скорее всего не примешь в расчет то, что я о нем скажу. Поэтому я хочу прежде всего знать, считаешь ли ты меня нормальным.

- Я не считаю, что ты чокнутый. Так что ты о нем думаешь?

- Он шпионит за нами.

Барретт с огромным трудом подавил в себе взрыв дикого хохота, который, он это знал, разобьет вдребезги хрупкое чувство собственного достоинства Латимера.

- Шпионит? - небрежно произнес он. - Дон, ты, наверное, имеешь ввиду что-то другое. Как можно здесь шпионить? Ведь если бы даже среди нас завелся шпион, как и кому он передаст свои наблюдения?

- Не знаю, - ответил Латимер. - Но он задал мне вчера вечером миллион различных вопросов: о тебе, о Квесаде, о некоторых больных, вроде Вальдосто. Он хотел знать буквально все.

- Ну и что из этого? Нормальное любопытство новичка, пытающегося узнать, кто его окружает.

- Джим, он делает заметки. Я наблюдал за ним, когда он решил, что я заснул. Он сидел два часа, записывая мои ответы в маленькую книжечку.

Барретт нахмурился.

- Может быть, Ханн собирается написать о нас роман?

- Я серьезно, - сказал Дон. - Вопросы, заметки, и сам он такой скользкий. Попробуй-ка выпытать что-нибудь у него!