У Байбакова Абай познакомился с Сергеем Ивановичем, человеком незаметным. Тот пообещал ему пропуск в библиотечный спецхран и свое обещание выполнил. Теперь Абай мог любовно листать выцветшие масонские книжечки позапрошлого века и вгрызаться в отчеты по свежим исследованиям паранормальных явлений, которые выписывались из Америки. Сергей Иванович намекнул, что может свести его с людьми, проводящими такие же эксперименты у нас — все это под секретом. Абай дал обещание и даже подписал соответствующую бумажку, а через месяц-другой присоединился к одному закрытому проекту как специалист по Востоку.

В жизни его появилось новое измерение: он встретил несколько странных людей, каждый из них нес в себе уникальный дар, но также — и его пределы. Некоторых он уже знал по спиркинскому семинару. Обычные и даже скучные в жизни, они совершали чудеса: передвигать на расстоянии незначительные предметы, находили спрятанные вещи, угадывали карту, читали немудренные мысли. К каждому из них был приставлен штат лаборантов с приборами, а в это время теоретики разрабатывали для них программы и писали отчеты, которые засекречивались на стадии рукописей.

Работа проходила в пансионатах, огороженных высокими заборами с колючей проволокой. Жили по принципу общества посвященных — секрет их казенного служения прятался в тайниках системы. Система работала уверенно. Сбоев не было, но эффективность оставляла желать лучшего. Получали деньги под одно, делали другое, писали в отчетах третье. Главное требование: не болтать лишнее, в состоянии опьянения особенно. Между тем уже дул ветер перемен, и дул на Восток.

Летом Абай под убедительным предлогом организовал экспедицию в Среднюю Азию, то есть попросту собрал группу друзей и отправился с нею искать просветленного мастера. Выбрали маршрут по гробницам мусульманских святых, переезжали на автобусах, часть пути на объектах проходили пешком.

Приехали в Султан-бабу вечером, оставили рюкзаки в автобусе, пошли осмотреться. Темнело. Мавзолеи маячили на горизонте, вокруг сновали какие-то подозрительные личности. Абай построил спутников цепочкой, пошел впереди. Прошли с полчаса. Идет и чувствует: ноги будто налились свинцом, заплетаются. Вскоре он оказался в хвосте цепочки. Видит: в придорожной пыли сидит старик-бродяга и улыбается ему:

— Вот, — говорит — сижу Ленина читаю.

…Старик привел их в мавзолей, запер скрипучую дверь на палку, развел огонь в сводчатом зале, вытащил из сумки лепешки и угостил их. Поели, хотели возвращаться, палку никак не вытащат из двери. Бились-бились, старик тоже вроде старался, и не смогли. Пришлось заночевать в мавзолее. Пристроились, кто как смог по углам. Бродяга тоже лег в уголке и затих.

Абай долго не мог заснуть, а потом неожиданно провалился в сон. Увидел во сне Сергей Ивановича, похожего на шофера из далекого детства, — с длинным ножом в руке он свежевал живого барана. Баран лежал перед ним неподвижно и только постанывал. Занимался он этим поглощено, не глядя по сторонам. Потом вдруг повернулся к Абаю и хмуро усмехнулся. Абай мгновенно понял, что будет дальше. Душа его ушла в пятки. Хотел бежать, но ноги одеревенели. В ужасе он вынырнул из сна, открыл глаза, не соображая, где он. Увидел перед собой физиономию бродяги.

— Что — испугался? — сказал ему тот на местном наречии, которое Абай понимал с детства, и заговорщицки подмигнул. — Ты с этим начальником лучше развяжись. Другая жизнь у тебя начнется.

Абай вспомнил странные события предыдущего вечера, узнал старика с обочины и — провалился в новый сон.

Теперь он сидел на диване в пальто с поднятым воротником в незнакомой комнате, наполненной людьми. С потолка свисал плетеный соломенный абажур и тень его образовывала огромный — на весь потолок — узорчатый цветок. У ног его на разостланном ковре стояли блюда с пловом, сырами, колбасами, бутылки водки. Он был нездоров, и ему было дурно. Преодолевая тошноту, монотонно он отдавал распоряжения. Все присутствующие были прозрачны и податливы, и только один смуглый красивый человек поставил между ним и собой непреодолимую преграду. От раздражения в нем поднялась волна дурноты. Абая стошнило фонтаном прямо на персидский ковер. На секунду он вырубился и почувствовал, что кто-то трясет его за плечи.

Он очнулся: два его спутника будили его с тем, чтобы вернуться в автобус. Светало, из щелей в душное помещение наползал сизый туман. Стали искать остальных. В соседнем помещении нашли одного. Остальные как будто растворились. Бродяжку тоже не могли найти. С трудом отыскали дверь, начали вытаскивать палку из запора: палка не шла ни взад, ни вперед. Не было ни топора, ни лома, чтобы сломать запор. Провозившись с час, пошли еще раз в обход в поисках товарищей. В одном из коридоров наткнулись на старика и трех своих людей, разводивших огонь. Теперь уже в полном составе вернулись к двери, стали опять возиться с запором. Старик снова попробовал вытащить палку и снова безуспешно. Один из спутников начал пилить ее ножом, остальные готовили чай, благо заварка и котелок у старика были. Бродяга нервно суетился, помогал, подсказывал. Наконец, вода в котелке начала пузыриться. Сели пить чай. Возбужденный, сияющий, старик сидел среди них и, не закрывая рта, лопотал чепуху, внося странное оживление в угрюмую компанию невыспавшихся раздосадованных москвичей, влипших в глупую историю. Чай с дымком несколько примирил их с действительностью.

Прислонившись к стене, обжигаясь крутым из оловянной кружки кипятком, Абай оцепенело смотрел на огонь, перебирая в уме два приснившихся ему сна. Первый сон был прозрачен, однако причем тут старик-бродяга? Кроме того, он не мог понять, видел он ли старика наяву или во сне. Второй сон был темен и тревожен. Он попробовал вспомнить лица людей в незнакомой комнате с соломенным абажуром — и не смог. В нем снова поднялось раздражение на смуглого человека, противящегося его воле — где-то он встречал его, но где? «Сердиться не надо — учиться надо,» — проговорил как бы про себя сидящий с ним рядом бродяга и подлил чаю в его оловянную кружку. Приглядевшись к соседу, Абай вдруг обнаружил в нем крепкого и совсем не старого человека. Тот хитро подмигнул ему, как во сне, и сказал на этот раз по-русски: «Ленин что говорит? Учиться надо. Человек хочет учиться — не может. Почему?» Бродяга весело рассмеялся и добавил: «Всегда пилюс, никогда минус». И Абаю стало вдруг весело. Он подумал, а не пожить ли ему немного рядом с бродягой.

Тем временем и дверь поддалась: палка вдруг выскочила из запора. Вышли из мавзолея на свежий воздух и увидели: огромное солнце вставало над покрытыми кустарником холмами. И сразу навалилась жара.

Первое время Абай непрерывно сравнивал то, что происходило с ним сейчас с тем, что он узнал за полгода, проведенные им у старцев на Сулеймановой горе. Старцы с Сулеймановой горы учили его чистоте помыслов и почитанию Аллаха. Здесь же ничего такого не было. Его никто ничему не учил. Мирза жил своей обычной жизнью, боролся на базарах, на свадьбах, бродяжничал, просил милостыню, пил водку. И Абай сидел вместе с Мирзой возле мусульманских и зороастрийских гробниц, ел плов и шурпу, бормотал вместе с Мирзой молитвы по просьбе поминальщиков, или переходил с одного места в другое, ночуя где придется, встречал факиров и таких же как они бродяг, слушал их истории, их бред, рассказы о чудесах, видел чудеса, которые совершались буднично и невидно, без скептических наблюдателей и измерительных приборов. И Абай пил водку с Мирзой и его дружками, людьми с бычьими шеями и кривыми ногами, которые боролись друг с другом на потеху зевакам на базарах, на праздниках и свадьбах, а когда не было работы, бедствовали, промышляли кто чем горазд, пили вместе и, опьянев, наваливались все на одного, били долго и методично в самые чувствительные места, пока тот не терял сознание, а потом, когда он приходил в себя, били снова. Абай пил вместе с ними, слушал их разговоры, шатался с ними по базарам, по мавзолеям, приглядывался к людям, и в нем пробуждалось знакомое детское ощущение монотонной вечности, когда все вокруг становилось странным и чужим, как будто он заброшен на незнакомую планету, в какое-то незнакомое время: на миллионы лет назад или вперед, — и время ничего не значит. И удивительное веселье овладевало им, будто бы он удрал из тюрьмы, в которой провел много лет, может быть целую жизнь, и теперь он спасен, тела больше нет, и ему ничего не страшно.