Пожилая дама сразу же пришла в себя: "Вы правы. Я буду спокойна, даю вам слово".

Тут нас отбросило в угол купе, и все замерло. "Худшее уже позади. Опасность миновала, - сказал я. - Пожалуйста, не двигайтесь, пока я не вылезу через окно". Обе с готовностью согласились, и я вылез, не имея ни малейшего представления о том, что случилось. К счастью, я действовал с величайшей осторожностью и, оказавшись снаружи, замер на подножке. Взглянув вниз, я увидел, что мост исчез, а подо мной не было ничего, кроме повисших в воздухе рельсов.

Пассажиры двух других купе делали отчаянные попытки выбраться через окна, не подозревая, что внизу, на расстоянии пятнадцати футов, болото!

На уцелевшем конце моста метались два кондуктора (у одного было сильно порезано лицо). Я крикнул: "Послушайте! Остановитесь же наконец и посмотрите на меня! Вы меня узнаете?" - "Конечно, мистер Диккенс", - ответил один. "В таком случае, уважаемый, дайте поскорее Ваш ключ от вагона и пошлите сюда одного из тех людей, которые работают в поле. Я хочу выпустить пассажиров".

Подставив две доски, мы без осложнений освободили людей. Только после этого я осмотрелся и увидел, что сталось со всем поездом, за исключением нашего и двух багажных вагонов. Быстро вернувшись в купе и захватив фляжку с бренди и, за неимением кружки, свою шляпу, я сполз по кирпичной ферме моста и зачерпнул в шляпу воды.

Сначала мне попался шатающийся, залитый кровью мужчина (думаю, что его выбросило из вагона), на голове его зияла такая ужасная рана, что страшно было смотреть. Я смыл с его лица кровь, дал ему воды и заставил выпить несколько глотков бренди. Когда я уложил его на траву, он прошептал: "Все кончено", - и умер.

Затем я наткнулся на женщину, лежащую у деревца. Кровь так и струилась ручьями по ее посеревшему лицу. Я спросил, в состоянии ли она глотнуть немного бренди, она лишь кивнула головой. После этого я продолжал поиски. Когда я вторично проходил мимо этого места, женщина уже была мертва.

Потом ко мне подбежал мужчина, который давал вчера показания на следствии (по-моему, он даже не мог вспомнить, что произошло), и начал умолять помочь разыскать его жену. Позднее ее нашли мертвой.

Невозможно представить себе эту груду искореженного металла и дерева, эти тела, придавленные и изуродованные обломками, эти стоны раненых, валяющихся в грязной воде.

Я не хотел бы давать свидетельские показания, не хочу и писать об этом. Все равно ничего уже не изменишь. О своем состоянии я предпочел бы не рассказывать. Сейчас я как-то сник. Однако, отличаясь присутствием духа, свойственным, пожалуй, только государственным мужам, я ничуть не растерялся во время катастрофы. Вспомнив, что забыл в вагоне рукопись одного из номеров, я вернулся за ней.

Все же эти воспоминания удручают меня, и я должен поставить здесь точку.

Искренне Ваш.

151

СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ

Редакция журнала "Круглый год",

четверг, 6 июля 1865 г.

Дорогой Бульвер-Литгон,

Кент, вероятно, уже сообщил Вам, что приехал сюда вчера после моего возвращения в город, а также, что я не знаком ни с кем из господ Новелло, хотя хорошо знаю Клару. Более того, я имею основания полагать (судя по тому, что я недавно узнал от одного друга из Генуи), что они будут голосовать за противоположную сторону - если будут голосовать вообще.

Я искренне рад, что Вас не было в этом ужасном поезде. Кстати, могу заметить, что если бы я был одним из избирателей Милнера Гибсона, он бы в день выставления своей кандидатуры непременно услышал от меня кое-что весьма не в свою пользу. С каждым днем я все больше и больше думаю о том, как дурно управляется наша страна и до чего дошла наша политическая система. Здесь без всякого руководства выросла эта огромная железнодорожная анархия, и теперь ее злоупотребления представлены в парламенте таким мощным союзом директоров, подрядчиков, маклеров и иже с ними, что ни один министр не смеет ее затронуть.

Не сомневаюсь, что Вы будете избраны, если только хартфордшнрцы не опозорятся настолько, чтобы убедить меня в обратном.

Искренне Ваш.

152

ЭДМУНДУ ЙЕТСУ

Отель дю Гельдер, Париж,

суббота, 30 сентября 1865 г.

Дорогой Эдмунд,

Ваша новая повесть меня совсем доконала. Я не вижу способа из нее выпутаться. В ней не хватает свежего воздуха, и я никак не найду точки опоры, где можно было бы установить рычаг Архимеда. Не понимаю, чего добиваются Ваши персонажи, и они мне не нравятся. Митфорд с самого начала такой плохой, что Вы уже не можете сделать его хорошим. А потом он становится таким хорошим, что Вы не можете снова сделать его плохим. Полковник так часто ловил этих пони, что теперь ему, право же, пора бы заняться чем-нибудь другим, а таинственная молодая женщина слишком напоминает героиню Уилки. Игра Гаррика не стоит свеч - для публики или для кого бы то ни было, _кроме самого_ Гаррика, - и за всем этим я не вижу свободного пространства, где могла бы разразиться схватка, которая закончилась бы победой. Я совершенно сбит с толку. Решив было, что я не в своей тарелке, я попытался начать сначала. Но во второй раз мне стало еще хуже, а теперь, когда я это пишу, совсем плохо.

Я уезжаю отсюда завтра и намереваюсь быть в редакции в субботу вечером. Всю следующую неделю я буду там или в Гэдсхилле, поэтому лучше всего писать на адрес редакции.

По эту сторону Ла-Манша очень жарко, и в прошлый четверг у меня был небольшой солнечный удар; пришлось вызвать врача и пролежать целый день в постели, но, слава богу, я уже поправился. Человек, который продает tisane {Целебный отвар (франц.).} на бульварах, никак не может отогнать мух от своих бокалов, которые висят у него на красных бархатных тесемках. Мухи добираются до самого края бокалов, а потом пытаются вылезть оттуда и пощекотать продавца. Если бы мушиная жизнь была достаточно продолжительной, я думаю, что в конце концов им бы это удалось. В прошлый понедельник трое каменщиков в блузах явились на наш угол чинить мостовую. Они разрыли часть улицы, сели полюбоваться на свою работу и тут же уснули. Во вторник один из каменщиков поплевал на руки и, казалось, хотел начать работать, но не начал. Двое других не подавали никаких признаков жизни. Сегодня утром трудолюбивый каменщик съел каравай хлеба. Можете считать это последними известиями из французской столицы.