Тем не менее он был внимателен и добр и не возражал, когда она предлагала прервать экскурсию и вернуться домой. Он, конечно, не рисковал нанести вред ребенку, чрезмерно утомляя его мать физическим напряжением.

– Хорошо, идем домой, и ты понежишься в постели, дорогая, – говорил он.

И как она любила его нежный, заботливый взгляд! Она любила его больше, чем всегда. Это было почти безнадежно. Нет, это не так. Потому что нет двух людей, которые, не будучи верными друзьями и компаньонами, могли так хорошо сблизиться в трудных обстоятельствах – и в жару, и при песчаных бурях, и часто в отвратительных, неудобных постелях. Конечно, ее чувство не равняется тому виду любви, которую испытывал Уильям. С его стороны это была просто любовь по соглашению.

– У нас, – сказал Уильям, – родится мальчик, великолепный, сильный, маленький друг, ему предназначено большое будущее в отличие от его отца.

– Я была бы счастлива, если бы он был похож на тебя, – ответила Беатрис.

Она редко позволяла себе подобные заявления. Если сейчас она и была уверена в своем браке, то все же опасалась утомлять легкомысленного мужа своей преданностью.

Ребенок родился ранним солнечным утром в большой с тонкими спинками кровати английского стиля чиппендейл времен XVIII века. Он был маленький, но здоровый и хорошо сложен. Он должен хорошо расти. Только ее ждало одно огорчение – это была девочка.

Когда Беатрис немного пришла в себя и была в состоянии посмотреть правде в глаза, она призналась, что разочарована, и сказала, что теперь понимает, какие чувства испытывал папа, когда родилась она. С одной только разницей – она была единственным ребенком, а у ее дочери, возможно, появятся братья.

Роды были нелегкие, факт, мучение было адским, и ребенок с трудом появился на свет. Когда Беатрис увидела кровоподтеки на головке девочки, она попросила, чтобы Уильяму не показывали дочь, пока ребенок не будет выглядеть лучше. Она знала, что Уильям патологически не выносит безобразного и страдания. Он действительно предпочитал верить в детские рассказы, будто детей приносит аист – таких прекрасных, бело-розовых и безупречных.

Уильям выглядел очень юным и самовлюбленным, когда склонился над ней, уверяя ее, как он доволен, что у них дочь.

– Это все твой Папа, который писал тебе о нарушении общественного порядка, дорогая. Он имел в виду что-то вроде того, что Боннингтоны не могут иметь сына.

– Нет, следующий ребенок будет в Овертонов, – сказала Беа, погладив пальцами любимое лицо.

– Хорошо… пока ты и я сможем доказать, что это не так… – Уильям залился веселым смехом и поцеловал ее пальцы.

Он целовал ее и прежде – в лоб, но не в губы. Вряд ли это было неожиданностью, пока они были еще сдержаны, разобщены и скрытны.

– Когда я смогу посмотреть на маленькую киску?

– Через день или два. Я, право, предпочла бы подождать, пока она станет чудесной.

– Как скажешь. Извини, тебе было так плохо, бедная Беа.

– Не так плохо. Я уже забыла об этом.

– Няня сказала мне, что ты была великолепна, моя способная девочка.

Способная? Конечно. Она всегда была такой. Что он хотел сказать этой фразой?

– Уильям, иди и отдохни. У тебя слишком усталый вид.

– Я не ложился ночью и был с тобой, дорогая. Нет, это не цветистая фраза, сейчас он говорил то, что думал. Этого было более чем достаточно, чтобы ее душа расцвела.

Девочку назвали Флоренс Александра, в честь принцессы Уэльской, потому что это принесет им счастье, как думала Беатрис, а скорее всего из суеверия (магазин «Боннингтон» еще не добился привилегии заполучить в качестве покупателя принцессу). Церемония крещения состоялась вполне по-деловому.

Беатрис подозревала, что Уильям не хотел устраивать прием по этому поводу и таким способом оправдался перед светскими друзьями. И это было понятно: он гораздо сильнее был связан условностями своего общества, чем она.

А Беатрис не хотела оправдываться перед сотрудниками магазина и решила позвать компанию на обед и музыкальный вечер. Наедине с собой она вздрагивала от этой мысли – устроить близким по духу людям основательный вечер, а не спокойный обед только вдвоем с мужем.

Предпочтительно устроить этот прием в то время, когда Уильям работает над своей книгой.

Разве они не могут чаще устраивать вечера, подобные этому?

Нет, конечно, нет.

Ее фигура снова стала прежней, и Уильям подарил ей новое элегантное платье. Так что она должна быть веселой. Это в обычаях их класса.

Для начала маленькую Флоренс положила в коляску няня, благоразумная, средних лет женщина, которую порекомендовала Хокенс. Беатрис посещала детскую несколько раз в день, но считала, что ей не следует там долго засиживаться. Маленькая девочка была существом, которое объединяло их с Уильямом, но она сосредоточила все свое внимание на муже: его снова стал беспокоить кашель. Нельзя сказать, что ребенок меньше интересовал ее потому, что девочка не унаследовала красоты Овертонов. «Она похожа на дедушку Боннингтона», – сказала миссис Овертон. Маленькое личико, выдающийся подбородок – все было воспроизведением старого Боннингтона. Это казалось смешно, но больше печально, что одна из первых внучек выглядит как лавочник.

Иногда Беатрис казалось, что улица Ханс Крезент находится недостаточно далеко, чтобы избавить ее от свекрови. Миссис Овертон устроила небольшой вечер в очаровательной маленькой гостиной – «достаточной только для мышки», сказала она вежливо. И Беатрис тоже была удостоена вниманием: Уильям мягко настаивал, чтобы она пошла туда. Перед Рождеством он сделал даже какие-то шаги, чтобы облегчить матери возможность сказать: «Я знаю, что вы предпочитаете остаться дома с ребенком, и готова извинить вас». А может, говоря это, он намекал матери, чтобы она не устраивала солидный обед, потому что ему хотелось пообедать сегодня в клубе, да и потом тоже. Муж и жена, находясь постоянно вместе, по существу, не знали друг друга. Уильям любил общество, был членом своего клуба и надеялся, что там кто-нибудь заинтересуется книгой, которую он пишет, поэтому уделял серьезное внимание регулярному посещению клуба.

Беатрис находилась в плену своих мыслей, но понимала, что Уильям время от времени выражает в большей или меньшей степени протест, и пыталась заняться домашними делами. Слуги были хорошо вышколены, ей приходилось делать им лишь незначительные замечания. Она не вышивала, не играла на рояле, не рисовала акварелью. Беатрис могла понянчить ребенка, когда девочка просыпалась, но даже здесь Нэнни смотрела на нее ревнивыми глазами.

Постепенно обнаруживалось, что Нэнни Блэр недостаточно деликатная няня, в ней усиливались собственнические черты характера.

«Так кому я нужна на этом свете?» – удивлялась Беатрис.

Лаура Прендергаст вышла замуж. Кто-то рассказал Беатрис об этом. Теперь у нее не было ни малейших подозрений по поводу отсутствия Уильяма. Только одно немного огорчало их, но не вызывало паники и не выглядело унизительным: она часто уединялась и притворялась спящей, когда он возвращался. Возможно, для него такое положение дел было даже преимуществом, и он приходил все позже и позже. Это не вызывало беспокойства, пока позволяло его здоровье. Да и что она могла сделать? Она не могла зайти в детскую к Нэнни Блэр, не могла поласкать мужа, – это было ясно. Вероятно, надо было что-то предпринимать, чтобы удержать мужа и развлекать его дома. Но как?

К счастью, эта проблема более или менее разрешилась, потому что Беатрис снова забеременела. Она волновалась из-за магазина, тревожилась из-за отсутствия мужа, и теперь стало ясно, что она не может его сопровождать куда бы то ни было. Пришлось просто принимать факты такими, как они есть, и ждать, что она родит сына.

Ребенок ни в коем случае не должен быть опять девочкой.

Эдвин Уильям Овертон родился в конце ноября, в самый разгар отвратительного тумана, который окутывает весь Хис, и ворота, ведущие на улицу, и каждую ступеньку лестницы у входной двери… В этом году туман свалил Уильяма в постель с приступом бронхиальной астмы. И сбежать куда-нибудь в теплый климат не представлялось возможным, потому что Беатрис была не в состоянии, а серьезная болезнь Уильяма могла перейти к его сыну.