— Когда?

— Кажется, первого апреля.

Это было устроено с оговоркой, что твое имя не появится ни в каталоге, ни в карточке. В конце марта бюст был закончен и отправлен в галерею, а Пол с несколькими сотнями долларов твоих денег в кармане и со счетом, открытым на его имя в Париже, уехал. Между вами так и не появилось никакой близости — он был слишком умен, чтобы скрывать, ты имел значение только как счастливая находка, которой он был обязан улыбнувшейся удаче и преданной матери. Чем больше ты находился с ним, тем больше чувствовал себя чужим этому беззаботному и самоуверенному попрошайке, чьи взгляды на жизнь и слова целиком противоречил тем ценностям, которым ты себя посвятил.

Дважды ты посещал галерею «Гринвич», чтобы увидеть свою голову и лицо в мраморе, выставленные на всеобщее обозрение, и посмотреть, как остальные пялятся на него, тогда как ты сам притворялся, что смотришь на какие-то другие работы. Твой бюст был помещен на центральном подиуме в просторном переднем зале. Ты находил в скульптурном портрете большое сходство с собой; определенно работа была интересной и мастерски выполненной: крупная, хорошо вылепленная голова, чуть откинутая назад и вбок, стройно выступала из грубоватой неотесанной глыбы мрамора. Ты и боялся и надеялся, что кто-нибудь узнает в тебе оригинал.

Потом эти бестолковые идиоты, совершенно забыв тщательные инструкции Пола, чтобы по окончании выставки они держали работу у себя, пока ты сам ее не заберешь, прямо в день закрытия выставки доставили ее тебе на Парк-авеню. Когда вечером ты вернулся из офиса, бюст стоял в середине большого стола в библиотеке, с венком из папоротника и красных роз на голове и с ожерельем из желтых маргариток на шее. Эрма, едва успев закончить эту декорацию, усаживалась за пианино. Она ударила по клавишам, как только ты вошел в дом, и при твоем появлении в библиотеке заиграла военный марш.

Ты хотел рассмеяться, но ее шутка была слишком жестокой; тебя охватила ярость, которую ты пытался скрыть, но было слишком поздно: Эрма следила за твоим лицом. Затем она вдруг встала из-за пианино и подошла к столу, около которого ты замер.

— Я старалась сделать все как можно красивее, — сказала она, делая вид, что поправляет ожерелье из маргариток. — За ним приходили уже три человека, чтобы забрать его в Зал славы, но мы с Джоном прогнали их.

Билл, дорогой, это великолепно — эта неукротимая воля, этот изящный поворот головы, — я решила назвать этот бюст Уильям Завоеватель.

Ты резко повернулся, покинул комнату и ушел из дома. Весь вечер ты провел в клубе.

Днем уже стало полегче, особенно в отношении Эрмы.

Возможно, она была жестокой и безжалостной, может, даже злой, но была права. Она нашла единственно верный подход к этой истории. И все-таки ты чувствовал неуверенность, когда прошел в конец коридора и постучал в ее дверь.

Вошел с возгласом:

— Да здравствует Уильям Завоеватель!

Она выслушала объяснения по поводу происхождения бюста и налила тебе чашку чаю.

— Твой юный скульптор или совершенно глуп, или тонкий сатирик, — сказала она. — Жаль, что он уже уехал, почему ты не привел его к нам? Он великолепно посмеялся над тобой, Билл. Это меня огорчает. Ты единственный человек, которого невозможно провести. Ты помнишь памятник из гранита Гаспару де Колиньи на рю де Риволи, за железным забором? Рядом со статуей каждого человека, изображенного со сложенными на груди руками и выглядящего таким уверенным, нужно помещать другую, изображающую его в приемной у дантиста, или страдающим морской болезнью, или изнывающим от безответной любви.

— Но они действительно уверенные люди, — заметил ты.

— И среди них нет ни одного с чувством юмора, — ответила она, — а у других оно проявляется только тогда, когда неблагоприятные обстоятельства, с которыми они сталкиваются, становятся еще хуже. Разумеется, ты вовсе не самоуверенный человек, в твоей жизни не было ни минуты, когда бы ты не был готов сбежать, если кто-то сделает тебе страшную мину. Вот почему Уильям Завоеватель такой замечательно смешной. В стиле елизаветинской эпохи. «Как похож на демиурга!» Нет, тогда это понимали! Слушай, ведь я думала, что у тебя-то действительно есть чувство юмора, а ты сидел там день за днем и позволял ему вытворять над собой этакое!

Ты хотел ей небрежно заметить: «Видишь ли, это был мой сын, и мне хотелось, чтобы он развлекся». Это могло остановить ее. Она, которую ничем невозможно поразить, ошеломленно распахнула бы глаза, узнав, что у тебя есть вот такой, уже взрослый сын да еще подающий надежды скульптор. Ты чуть было это не сделал, но в последний момент удержался и просто налил себе еще чаю, предоставив ей производить дальнейший анализ твоего характера.

В тот же вечер Уильяма Завоевателя затолкали в самый дальний уголок стенного шкафа в твоей туалетной комнате.

Ты никогда не говорил себе правды об этом, скрывая ее глубоко внутри. Это казалось совершенно простым: вот он, мраморный бюст, который изображает тебя, но на самом деле вовсе не тебя. Это тот ты, которым ты мог быть, обладай ты волей Дика и искренней доверчивостью Джейн. Что ж, это не ты, и нечего об этом говорить.

Портрет человека, довольно похожего на тебя, и несходство гораздо более неуловимое и глубокое, чем если бы у изображенного человека был крючковатый нос или двойной подбородок. Но самое обескураживающее было в том, что, сколько бы ты это ни повторял, ты не совсем в это верил. Какого черта, что это означает?! Зачем ты пытаешься обмануть сам себя? Или ты втайне думал, что твой сын, будучи гением, угадал правду, больше ни для кого не доступную? Осел! Самоуверенный осел! Называй себя как хочешь и шути над этим сколько влезет, но ведь в глубине твоей души действительно прячутся подобные идиотские мысли, которые разъедают тебя…

Ты переставил бюст в угол комнаты, чтобы его не было видно. Поместить его на стол тебе не хватало смелости, но ты не стал прятать его в стенном шкафу. Иногда, когда ты раздевался, тебе доставляло удовольствие сказать ему: «Ах ты, старая башка, пригодись хоть на что-нибудь!» — и набросить ему на отполированный лоб рубашку или трусы.

Ты не смог победить желание показать бюст Джейн, взяв с нее слово хранить это в тайне. Ты подтащил его ближе к свету и насмешливо представил как Уильяма Завоевателя, объяснив, что так его назвала Эрма. Она оглядела бюст со всех сторон, затем уселась перед ним на пол и подняла на тебя глаза.

— Портрет замечательный, — сказала она, — но это не твой портрет.

— Нет? Почему же?

— Он слишком… — Она нерешительно помолчала. — Он слишком глуп. Он такой, каким ты был бы, если бы ходил по улицам, расталкивая людей.

Несомненно, Гаспар де Колиньи так поступал.

Это произошло в твой день рождения. Тебе исполнилось сорок лет. Еще один из неожиданных поступков Эрмы. Боже, семья — такая комедия, ты только взгляни на этих людей, собравшихся за столом! Джейн и Эрма, Ларри и Роза, Маргарет и Дик, Виктор и Мэри. Мэри Элейр Керью Беллоуз была последним штрихом. Она едва притронулась к супу из-за больной руки, объяснив, что упала с лошади.

— Вероятно, ее подхлестнул Дик, — услышал ты слова Эрмы, обращенные к Розе.

Виктор с Эрмой затеяли спор о воспитании детей, Эрма оказалась для него слишком находчивой, так что настолько вывела его из себя, что он потерял аппетит.

— Во всяком случае, у них больше шансов, чем у тех, кто выскабливается! — крикнул он ей.

Мэри была шокирована, а Роза захихикала; Эрма ласково улыбнулась ему и сказала:

— Полагаю, ты не имел в виду никого лично, верно?

Видишь ли, я бесплодна.

Это было ложью; она могла бы иметь дюжину детей, если бы хотела. Но я не считал это важным.

И вот они сидели вокруг тебя, люди, составляющие твой круг, собравшиеся в честь твоего дня рождения, самые знакомые и любимые тебе лица. Если на свете существовали для тебя счастье, надежность и любовь, то вот они. Вот они! Ларри с насмешкой отверг тебя и отделился. Джейн тебя обманула, освобождаясь иронией.