Флорио Беневени — Петру
Царь хочет... получить удовлетворение за большие убытки и обиды, причинённые ему в Шемахе, где бунтовщики убили 30 богатых русских купцов и похитили на 3 миллиона рублей казённого товара. Он, Царь, несколько раз посылал туда агентов с требованием удовлетворения, но бунтовщики не только не покаялись, а добавили оскорблений. Между тем состоящий с ним в мире персидский шах не в силах сам подавить этот дерзкий бунт, и потому Его царское Величество вынужден ради собственной славы и интересов своих подданных прибегнуть к силе... Царь отправится в Астрахань с армией и флотом, достаточными для того, чтобы быстро покончить со всеми недоразумениями. Причём, однако же, заверяет, что не намерен делать никаких завоеваний и не возьмёт ни пяди земли у шаха... Сообщая всё это, Толстой, человек очень ловкий, принялся внушать мне, что туркам не только невыгодно впутываться в это дело, но, напротив, самые существенные интересы должны бы заставить их всячески избегать могущей возгореться по этой причине войны...
Кампредон — кардиналу Дюбуа
По мне будь крещён или обрезан — едино, лишь будь добрый человек и знай дело.
Из письма Петра — Абраму Веселовскому, резиденту России при Венском дворе.
Отпиши, Макаров, к астраханскому губернатору, чтоб впредь лишнего ко мне не бредил, а писал бы о деле кратко и ясно. Знать, он забыл, что я многоглаголивых вралей не люблю; у меня и без того хлопот много; или велю ему писать к князю Ромодановскому, так он за болтание его проучит[34].
Ежели бессчастия бояться, то и счастия не будет.
Из письма Петра — генерал-адмиралу Ф. М. Апраксину
Стоило императору отбыть из первопрестольной на марциальные воды, как Москва притихла. Жизнь потекла лениво, как текла она из века в век. Ни потех, ни ассамблей, ни балов, ни смотрин: главный возмутитель спокойствия пребывал в далёком Олонце.
Всяк занялся своим делом, ежели, впрочем, таковое дело имелось. У светлейшего князя Дмитрия Кантемира, сенатора, действительного тайного советника, кроме дел по государственной части были дела свои. Про себя он почитал их важнейшими. То были занятия по учёной части: князь Дмитрий торопился внести последние поправки в сочинённую им «Книгу систима, или Состояние мухаммеданския религии». Он писал её на классической латыни — языке мудрецов и философов. И теперь его секретарь Иван Ильинский[35] спешно переводил её на русский язык, стремясь закончить до низового похода. Таков был наказ Петра.
Велено было хранить тайну похода, хотя бы на первых порах. Но те, кто был посвящён Петром, не могли подвязать языки. И хотя они поверяли тайну одним только верным людям, заклиная их молчать, слух о походе в Перейду с неожиданной быстротой облетел всю Москву, а оттуда уже никем не сдерживаемый полетел по городам и весям.
Князь Дмитрий возрос в Константинополе и, естественно, говорил по-турецки как природный турок. Более того: он как бы проник не только вглубь самого языка, но и в основание обычаев и нравов его носителей. Коран был одной из первых книг, которые сопровождали его в юности.
Столица империи османов была вавилонским смешением языков. В семье Кантемиров говорили по-гречески, ибо квартал Фанар был греческим островом в турецком море. Рядом жили персы, и юный Дмитрий, обладавший удивительной переимчивостью, что позднее назвали способностью к языкам, стал говорить с ними на фарси.
Латынь же была обязательна в школярских занятиях, так же как европейские языки — французский и итальянский. Он совершенствовался в них, проводя время в дипломатических миссиях европейских держав. Кроме того, эти два языка, равно как и латынь, были сродни его исконному языку, языку его отца, да и деда, — молдавскому. Молдавский язык был их близкий родственник, его корни уходили вглубь тысячелетий, в Древний Рим...
К чему это всё? К тому, что царь поручил князю быть готову сопровождать его в походе для общения и увещания восточных народов и собирания разных исторических редкостей, художеств и описания памятников. Пётр намеревался поручить ему заведовать печатней, коя бы тискала обращения к народам, обитающим на берегах Каспийского моря.
И вот наступил благоприятный момент, когда он мог без помех предаться всем этим занятиям.
— Прикажи кучерам запрячь обе кареты и возок со снедью, — сказал князь Ильинскому. — Мы идём в Чёрную Грязь и пробудем там елико можно дольше. Пока не призовёт его императорское величество.
— Скорей всего, пока удержится санный путь, — поправила его старшая дочь Мария.
Князь с беспокойством взглянул на неё. Мария разительно изменилась за последние месяцы. Она норовила уединиться, не садилась за общий стол, а велела носить еду в свой девичий покой. Прежде она была откровенна с отцом, ныне же что-то её стесняло.
Князь Дмитрий не раз пробовал разговорить дочь, вызвать её на откровенность. Тщетно. Однажды она сказала ему:
— Не время, отец. Придёт день, когда я ничего от тебя не утаю.
«Экая наивность, — думал князь. — И ведь умница, любимица, а полагает, что я прост и в женских делах не смыслю. Она уж единожды проговорилась, да я и так вижу: понесла. От царя понесла!»
И князь Дмитрий решился сам открыть завесу и начать разговор. Следовало только выбрать благоприятный момент. А пока что в доме шла предотъездная суматоха: паковались вещи, увязывались сундуки. Князь собственноручно складывал свои бумаги и поручил их нести Ивану Ильинскому. Двери конюшни и каретного сарая были распахнуты настежь и снег во дворе истоптан и унавожен.
Наконец всё было готово к отъезду. Камараш (а вся челядь в доме именовалась как это было в господарском доме), то бишь домоправитель, убедившись, что ничто не забыто, подал знак, и кареты и возок с кладью выехали со двора.
Миновали Земляной вал, будочник скомандовал: «Подвысь!», шлагбаум поднялся, и они оказались в чистом поле. Кое-где курились дымки из крестьянских жилищ, встречь попадались сани, розвальни, однако редко, и каждая встреча в этом зимнем безлюдье радовала.
Экипажи ехали в подмосковную князя Дмитрия, носившую неблагозвучное название Чёрная Грязь. Место было весьма живописно, и князь решил обосноваться там с основательностью истинного вельможи. Он велел снести старые хоромные строения за их ветхостью, вычистить запущенные пруды и укрепить каменную плотину. На месте старого жилья искусные плотники стали возводить загородный дворец по чертежам самого князя. Он был невелик, но окрестные жители приходили на него дивиться. Ещё бы: нигде окрест такого не было. Крыша нависала над двухэтажными хоромами подобно широкополой шляпе, на уровне второго этажа здание опоясывала широкая галерея, украшенная башенками-беседками. Деревянные брусья, из которых были сложены хоромы, князь приказал причудливо раскрасить, так что издали казалось: на высоком берегу пруда стоит сказочный дворец. Само собой были устроены и службы: баня, конюшня, погреба, просторный каретный сарай. А в прошлом, 1721 году князь Дмитрий освятил место, где, по его опять же чертежам, должна стать церковь во имя небесного покровителя священномученика и мироточца Димитрия Солунского, забитого копьями нечестивцев в 306 году за проповедование веры во Иисуса Христа. Спустя сто лет после мученической кончины мощи его были обнаружены нетленными. Более того: они источали благоуханное миро. И в Солунь, ныне называемую Салониками, потекли паломники, дабы поклониться чуду.
Церковь поднималась медленно — недоставало камня: по указу Петра весь камень поставлялся на строительство новой столицы Петербурга и всякое каменное строительство во всей империи было запрещено.
Пятнадцать вёрст до имения они с трудом преодолели за три с половиною часа: столь велики были снега. Управляющий не был предупреждён, и дорогу не размели: разметён был лишь двор.