Семен отступал, стараясь сохранить достоинство.

— Не кричи! Что за истерика, не понимаю! И почему Федор? Кстати, я в туфлях.

В реве Славы зазвучало торжество:

— Правильно, не Федор. Обознался, прошу прощения, Семен Апполинарьевич! И, можно сказать, душевно ликую, господин штабс-капитан, что повстречались вне полка. Должок за вами, достолюбезный друг. Помню, вы изящно выразились насчет ловкости рук в том банке, который я взял. А вызова не приняли, хоть вызов от графа Лукомцева вам по худости рода за честь считать бы. Высочайшим указанием дуэли, мол, запрещены, такая была от вас аттестация. Но насчет оплеух государева запрета нет, так что с благоволением примите!..

И Слава отвесил Семену свирепую пощечину. Не ожидавший расправы Семен отшатнулся и упал. Вовочка и Шурик с двух сторон кинулись на Славу, но он двумя толчками отбросил их. Слава ощущал боевой дух и воинскую ловкость, каких еще никогда не знал за собой.

— Лакеев своих позвали, господин штабс-капитан! — победно орал он. — На графа Платона Григорьевича Лукомцева, поручика Гренадерского второго полка!.. Хамье, как оружие держите? Не обессудьте, рука у всех Лукомцевых отменная, славной памяти фельдмаршал Миних многократно сие отмечал. Да и удар хорош — на всю жизнь пожалую!

Выкрикивая все это, Слава с изяществом выхватил из угла палку от щетки и стал в позицию. Валя в страхе отбежала к окну. Трое противников, понимая, что нападения взбесившегося “научного кролика” не избежать, тоже вооружились. У Шурочки в руках был паяльник, Вовочка вознес вверх стеклянную трубку от перегоревшей лампочки дневного света. Тяжелое оружие было только у рослого Семена, — вставая, он ухватился за вращающуюся табуретку и держал ее не то как щит, не то как своеобразное оружие нападения.

В мозгу Славы пробудились онемевшие было голоса других предков:

— Руби их в капусту! — радостно вопил шелапут-дьякон. — Крести язычников во славу господню!

— Насчет ситуации соображение надо! — советовал осторожный Ферапонт. — В реляции на имя полковника непременно укажите, граф, что они, так сказать, первые, а мы саблю обнажили законной обороны для!

— Ой, мамочка! — ныл Павлуша. — Не надо драться, не надо…

— Это с кем же я должен жить в одном теле? — вслух, голосом Лукомцева, возмутился Слава на Павлушу. — Вперед, гвардия!

Преимущества обученного солдата перед ополчением проявились сразу — молниеносным выпадом Слава поразил Семена в солнечное сплетение. Второй удар согнул Семена пополам, да так, что он с грохотом ткнулся лицом в сидение собственного оружия и выбыл из строя до конца схватки. Шурочка грозно взмахнул паяльником, Слава сделал выпад, и паяльник, жужжа, пересек комнату, высадил стеклянную дверцу лабораторного шкафа и исчез в его недрах — несколько мгновений оттуда несся треск и мелодичный звон сокрушаемой посуды. Шура ошалело проследил взглядом за полетом паяльника, но тут же с воплем схватился за руку — Слава ударил по ней тем самым Лукомцевским ударом, который был обещан.

— Не гневайтесь, барон, но дело о чести дамы, в таких обстоятельствах граф Лукомцев непреклонен и беспощаден, — говорил Слава, нападая на последнего противника: довольно полный Вовочка хоть и не мог ударить Славу стеклянной трубкой, но и ее не подставлял под палку, а сам с неожиданной ловкостью ускользал от поражения. И забыв, что еще недавно он честил своих противников хамьем и лакеями, Слава, фехтуя, одновременно доброжелательно объяснял произведенному в бароны физику:

— И в согласии с дворянской честью и достоинством гвардейца… Ибо княгиня Белозерская и по родовому благородству, и особливо по личным отменным достоинствам… Ради княгини Полины готов на огонь, на плаху, в тюрьму! Стало быть, барон, только кровью, единой кровью искупится нанесенная вами обида!

Валя, выйдя из растерянности, поняла, наконец, что происходит, и рванулась к сражающимся.

— Ребята, прекратите драку! Я вам все сама объясню. Слава, перестань!

Она крепко прижалась к Славе. Он сделал движение вырваться, но она не отпустила.

— Только ради вас, княгиня. И впрямь, не мне сражаться с хамьем, много им будет чести. — Слава опять забыл, что один из противников был недавно произведен в бароны. — Правда, дед мой, Федосей Лукомцев, усмирял холопа Булавина, самозванца и прохиндея, за что и был пожалован его Императорским Величеством золотой табакеркою.

— Вот я тебе покажу Булавина! — со слезой в голосе пригрозил Шура. — Вылетишь на улицу и костей не соберешь!

— А кто заплатит за разбитую посуду? — мрачно поинтересовался так и не разогнувшийся до нормы Семен. — Если каждый подопытный кролик будет превращаться в тигра…

— Ребята, ребята же! — умоляла Валя. — Вы же не о том! Он же больной. Ему помочь надо, а не драться.

Вовочке меньше всех досталось в драке да и по характеру он был добрей. Он первый осмысленно внял мольбам Вали.

— А ведь правда, братья-разбойники: Слава вроде не того… Смотрите, какие бессмысленные глаза! Перенесем его на старый диванчик в задней каморке, пусть успокоится.

Трое физиков с опаской приблизились к Славе. Но ему было уже не до них. Он впал в расслабленность. В нем, высвобожденные от запрета молчать, спорили голоса. И с ними забавно переплетались реплики физиков и Вали. Он уже не знал, какие настоящие и звучат вслух, а какие только мерещатся. Его взяли под руки, осторожно подталкивая к хозяйственной каморке, примыкающей к лаборатории. Трое экспериментаторов и Валя разговаривали, не отходя от дивана. Слава закрыл глаза и лежал, не то подремывая, не то вяло прислушиваясь к беседам в себе и вне себя.

— Ну, и в компанийку я попал, — скорбел Ферапонт Иванович. — Да, живоглот и кровопивец Самсонов, первой гильдии Яков. Лукич, вечная ему память и земля пухом, сколько раз наказывали: таким драчунам и шулерам, как его сиятельство граф, ни полушки в долг после самого кромешного карточного прогара. И как его угораздило в кровные к нам родственнички записаться?

— Молчи, холопья душа! — ответствовал граф. — Какая ты мне родня? Только если по оплошке с корчмарихой переспал где на постое, либо у торговки блинами по случаю непогоды когда засиделся. Вот твой батенька либо дед еще, совсем ненужно объявились в свете. А твоего первой гильдии Самсонова я со всеми потрохами мог купить.

— Слава корчмам и блинным! — мощно возгласил дьякон. — Ибо всякое дыхание жаждет рюмки и хвалит господа!

— А ты не преувеличиваешь, Валя? — усомнился Щура. — Ведь это так маловероятно! И не отвечает цели эксперимента.

— Цели не отвечает, зато согласуется с природой как эксперимента, так и подопытного объекта, сиречь, Славы, — горячился Вовочка. — Сейчас я это вам убедительно обрисую.

— Ох, маменька, все косточки болят! — пожаловался Павлу-ша. — Драться с холопьем заставили, еле отбился!

— Спать-то с разными проходимками вы были горазды, ваше сиятельство, — не унимался Ферапонт. — Княгиням ручки целовали, а за дворовую девку богу душу отдали, того не гадаючи. А, возможно, не богу, а черту, вы ведь правды о себе не скажете, где ныне обретаетесь.

— Сказано: не сотвори прелюбодеяния, грех сие великий, — громыхнул дьякон. — А спать с кем попало — тоже божью заповедь нарушать. Лучше уж с кем попало пить, писание того не запрещает. Грехи, грехи на вас, ваше сиятельство.

— Грехи ты, расстрига, замолишь, — огрызнулся граф. — Исправлять ошибки твоя святая обязанность.

— Исправлять ошибки наша святая обязанность, — рассудительно говорил Семен. — Что мы виноваты — неоспоримо. Но как исправить? Аппарат вышел из строя. И потом — по-прежнему не представляю себе методику нового эксперимента.

— По-прежнему не представляю себе, как мы соединились в одном теле! — сердился граф. — Но коли так случилось, делать нечего. Однако прошу не забывать, кто вы и кто я. Послушайте, вы… Как вас там? Ферапонт Негодяич, так? Впредь потрудитесь, голубчик, не вылезать, пока я не разрешу.

— Пока я не разрешу у начальства вопрос о финансировании второго эсперимента…