Субъективный же опыт говорит, что несчастного случая не произошло.

Взять хоть пузырек с клоназепамом, который всегда наготове у моего изголовья. Шесть раз я за ним тянулся с намерением себя прикончить и все шесть раз останавливался.

По большому счету, во всем необозримом множестве миров я, наверное, раза четыре из шести исполнил задуманное. Четырежды мое остывшее, выпачканное рвотой тело предавали земле или огню, а немногочисленные знакомые изображали для порядка скорбь.

Но со мной всего этого не происходило. Личность, по самому определению, не может приобрести опыт собственной смерти. Ибо смерть — конец сознания. А сознание вечно. Закон сохранения сознания, говоря языком физики.

Я — это тот, кого ждет ежеутреннее пробуждение. И так будет всегда. Утро за утром.

Я не умираю. Просто становлюсь все менее вероятен.

Следующие несколько дней я смотрел телевизор, перебирал одежду, приводил в порядок ногти. Пребывал в праздности.

Книжку Созиера я забросил в угол и делал вид, что знать о ней не знаю.

А потом перестал играть сам с собой в прятки и отправился к Дейрдр.

Я даже не представлял, имя это или фамилия. Зато она читала Созиера и умудрилась сохранить здравый рассудок. Мне хотелось подзанять у нее скепсиса.

У Дейрдр был обеденный перерыв. Зиглер не спускался к прилавку, чтобы подменить помощницу; просто дверь его магазина с полудня до часу оставалась запертой.

Жара спала, небо было приятно-голубым, воздух упоительным. Мы с Дейрдр выбрали столик на террасе закусочной.

Фамилия моей собеседницы оказалась Франк. Пятьдесят лет, не замужем, имела собственный магазин, потом в связи с финансовыми затруднениями была вынуждена выйти из бизнеса. Работая в «Файндерз», она одновременно пыталась по-новому организовать свою жизнь. Причины моего прихода были ей ясны.

– Читая подобные книжки, — сказала она, — я проверяю их простыми тестами. Первый: способна ли книжка изменить чью-то жизнь к лучшему? Вопрос сложнее, чем кажется на первый взгляд. Многие будут вас уверять, что нашли счастье в сайентологии или мунизме. На самом деле у них просто сузилось сознание, они не видят дальше решеток своей клетки. Хотя «Ты никогда не умрешь» и не культовая книга, я сомневаюсь, что она сделает хоть кого-то лучше.

Второй важный вопрос: есть ли способ проверить утверждения автора? Должна признать, что здесь Созиер на высоте. Он твердит об отсутствии субъективного опыта смерти: умирает ваша семья, друзья, школьные учителя, принц Уэльский, только не вы сами. Как такое доказать? Никак! Вместо доказательств Созиер предлагает умозаключения на основании квантовой физики. Это не теория, а воздушный шарик: плывет себе над землей, ни с чем не соприкасаясь.

Боюсь, я сидел перед ней красный, как рак.

– А вы отнеслись ко всему этому серьезно? Или наполовину серьезно? — спросила моя собеседница.

– Скорее, последнее. Я ведь не совсем дурак. Но идея привлекательная.

– Привлекательная? — Она удивленно расширила глаза.

– Мне не хватает многих умерших. Приятно думать, что они есть что они живы, пусть мне до них и не добраться.

– Что вы! — В ее голосе звучал непритворный страх. — Созиер написал не детскую сказочку, а книгу ужасов.

– Простите?

– А вы пораскиньте мозгами! Сначала это смахивает на рекламу самоубийства. Вам не нравится ваша конкретная ипостась? Дуло в рот — и гуляйте себе в более приятных местах, даже если вероятность успеха всякий раз чуть снижается. Взять хоть ваш собственный пример. Вам, наверное, лет шестьдесят. Сейчас вы обитаете во вселенной, где здоровый человек может дожить до шестидесяти, но что дальше? Вдруг уже завтра утром вы проснетесь и узнаете, что побежден рак или сердечно-сосудистые заболевания. Значит, вам уже не место во всех мирах, где Уильям Келлер умирает от рака толстой кишки или от аневризмы. Что потом? Вам сто, сто двадцать лет — не превратитесь ли вы в уродца? Во что-то настолько маловероятное — в том смысле, в котором употребляет это понятие Созиер, — что вас начнут показывать на ярмарке или превратят в подопытного кролика? Может, для вас получат методом клонирования свеженькое тельце? Или вы станете киборгом, а может, мозгом в лабораторной колбе? Мир вокруг вас будет тем временем меняться, все знакомое исчезнет, вы станете свидетелем смертей — возможно, многих миллионов людей! Может быть, сам род человеческий вымрет или приобретет другое обличье, а вы останетесь жить, заставляя Вселенную стонать под грузом вашей низкой вероятности. Положение безвыходное: каждая ваша смерть — всего лишь новая ступенька вверх по лестнице уродства и убожества… Об этом я, честно говоря, не думал.

Низведенная до абсурда, теория Созиера превращалась в релятивистский парадокс: по мере того, как жизнь наблюдателя становится все менее вероятной, он все более отчуждается от окружающего мира. Если заплыть по неизведанному руслу реки смертности в головокружительную даль, можно добраться до стойбища каннибалов. Или до Золотого Храма.

Но не чрезмерен ли пессимизм Дейрдр? Вдруг в толщу маловероятных миров все же затесался один, где Лоррен не умерла от рака?

Может быть, этого стоит дождаться? Стоит поискать, пренебрегая последствиями?

Новости вечера:

 «Нейроимплантация восстанавливает зрение пятнадцати пациентам».

 «Коктейль теломеразы» делает лабораторных мышей бессмертными».

 «НАСА предупреждает: нейтронные звезды-близнецы потенциально опасны».

Я отягощен грехом.

Речь не о человеческом горе. Горе — не грех, к тому же от него никуда не деться. Да, я горевал по Лоррен, горевал долго и тяжко. Мне по-прежнему ее недостает. Иначе не может быть.

Но слишком уж быстро я поддался вульгарной тоске. Оплакивал молодость, лучшие деньки. Жалел, что многого не совершил, косясь на переплетение не пройденных жизненных путей.

Но, потянувшись за клоназепамом, всякий раз отдергивал руку, придавленный естественным страхом смерти.

Не знаю, понимают ли это мои тюремщики.

Я вернулся к Зиглеру. Прежде чем исчезнуть за занавеской, я кивнул Дейрдр, которую мое новое появление сильно разочаровало.

– Здесь нет объяснения, — сказал я, отдавая «Ты никогда не умрешь».

– Какого объяснения? — спросил Зиглер простодушно.

– Откуда взялись те книги.

– Не припоминаю.

– Или эти… — Я повернулся к его полкам, но там теперь стояли всем известные произведения.

– Не знал, что тут требуются объяснения.

Я почувствовал себя жертвой розыгрыша и пристыжено умолк.

– Вы об аномальном опыте? — сообразил Зиглер. — Его Созиер действительно не объясняет. Лично я думаю, что существует некий критический порог — высокая степень накопленной маловероятности, при которой иллюзия нормальности начинает рушиться. — Мне не понравилась его улыбка. — Происходят утечки. Думаю, чаще прочего «протекают» книги: ведь они — островки рассудка. Они тянут авторов за собой, через феноменологические границы, как потерявшихся щенят. Поэтому я их люблю. Но вы еще слишком молоды, чтобы лично испытать это явление. Зато самого себя вы уже сделали очень маловероятным и усугубляете свою маловероятность день за днем. Что вы над собой творите, мистер Келлер?

Я ушел, чтобы не мешать ему дышать кислородом из подушки.

Рука тянется к клоназепаму, но цели не достигает.

Как далеко зайдет эта игра? Долго ли можно обманывать собственные намерения? Что будет, если все-таки дотронуться до пузырька? Открыть его, заглянуть внутрь?

(С тех пор на эти вопросы были даны ответы. Мне некого винить, кроме себя самого.)

Я высыпал на ладонь горку белых таблеток и смотрел на них с холодным любопытством, когда раздался телефонный звонок.

Таблетки или телефон? Во множественной вселенной Созиера — и то, и другое.