Что бы там Николас Лоудер ни думал, легкой победы не ожидалось. За фарлонг до финиша Дазн Роузез с явным трудом вырвался на второе место и никак не мог бы претендовать на выигрыш, если бы опережавшая его на полкорпуса лошадь, не менее обессилевшая, чем он, внезапно свернув с прямой, в последний момент не столкнулась бы с ним.

— Ну надо же! — с откровенной досадой воскликнула Марта, когда лошади промчались мимо финишного столба. — Он пришел вторым. Ах, ладно, не стоит расстраиваться.

— Это еще может быть опротестовано, и он таким образом может выиграть, — сказал я. — Лучше так, чем никак. Так что не беспокойтесь, ваши деньги не пропадут.

— Вы так считаете?

— Уверен, — ответил я. И почти в тот же момент из динамиков раздалось: «Ожидается решение судей».

Еще медленнее, чем мне хотелось бы, мы втроем спустились на площадку возле весового помещения, где лошадь — та, что еще мне не принадлежала, стояла в ожидании, когда ее расседлают. На Дазн Роузез было накинуто покрывало, и от его взмыленной спины поднимался пар. Он пребывал в нервном возбуждении, как это обычно бывает после того, как лошадь выложилась на дистанции, и помощник жокея, крепко держа поводья, пытался его успокоить.

— Он молодец, — сказал я Марте.

— Вы так думаете?

— Он не сдавался, а это самое главное.

Николаса Лоудера не было видно: вероятно, он разбирался с распорядителями соревнований, рассчитывая обжаловать результат. Судьи будут просматривать, что показал фотофиниш, а затем — вот уже скоро...

«Объявляется решение судей по результатам забега, — прозвучало из динамиков. — Результат пересмотрен...» Спорно, но факт: лидировавшая в забеге лошадь проиграла. Вышедший из весового помещения Николас Лоудер увидел меня в компании Остермайеров, но прежде чем я успел раскрыть рот, чтобы по-дружески поздравить его, он, одарив меня злобным взглядом, поспешил удалиться в противоположном направлении. Я обратил внимание, что его верный спутник Ролло уже куда-то подевался.

Марта, Харли и я вернулись в банкетный зал на чай, где уже были гостеприимные Найтвуды, и мое появление вновь подействовало на слезные железы Клариссы. Оставив Остермайеров, я взял у официантки чашки с блюдцами и подошел к ней.

— Как глупо, — сказала она несколько раздраженно, отчаянно моргая и предлагая мне сандвич. — Правда, он был великолепен?

— Да.

— Как жаль... — Она осеклась. Мне тоже было жаль. Не стоило говорить об этом. Однако Гревил никогда не ходил на скачки.

— Я довольно часто приезжаю в Лондон, — сказала она. — Можно, я в один из приездов позвоню вам?

— Пожалуйста, если будет желание. Я написал на программе скачек свой телефон и отдал ей.

— Я живу в Беркшире, а не в доме Гревила, — пояснил я.

В некотором замешательстве она посмотрела мне в глаза.

— Я не Гревил, — сказал я.

— Мой дорогой друг, — раздался голос остановившегося возле нас ее мужа, — я очень рад, что в конце концов победила все-таки ваша лошадь, хотя, кажется, формально ее еще нельзя назвать вашей, не так ли?

— Да, сэр.

«Он далеко не глуп, — отметил я про себя, глядя на его дружелюбное лицо с проницательными глазами. — Его непросто провести». Мне вдруг стало интересно, подозревал ли он, что его жена имела любовника, даже если и не знал, кого именно. «Если бы он знал, — подумал я, — он бы не пригласил меня на обед».

Он засмеялся.

— Профессор сказал, что благодаря вашим советам он трижды ставил на победителя.

— Невероятно.

— Он под большим впечатлением. — Лорд Найтвуд добродушно посмотрел на меня. — Мы всегда будем рады вас видеть, дорогой друг.

Подобные обтекаемые приглашения не предназначались для того, чтобы их понимали буквально, — это был лишь атрибут любезности.

— Благодарю вас, — ответил я, и он кивнул, зная, что его поняли правильно.

Захлебываясь от восторга. Марта Остермайер говорила о том, как чудесно они провели день, и вскоре, как обычно, университетское торжество завершилось.

Я пожал протянутую руку Клариссы и попрощался со стоявшим рядом ее мужем. Они хорошо смотрелись вместе и выглядели замечательной благополучной парой.

— Мы еще увидимся, — сказала она мне. Не знаю, услышал ли еще кто-то, кроме меня, в ее голосе с трудом сдерживаемое отчаяние.

— Да, — уверенно ответил я. — Конечно.

— Мы всегда будем рады вам, дорогой друг, — повторил ее муж.

Выйдя с ипподрома, Харли, Марта и я сели в «Даймлер», Симз по примеру Брэда принял у меня костыли.

— Оказывается, у вас перелом лодыжки, а не вывих, — с укором сказала Марта. — Нам сказал об этом один из гостей. Я рассказала, как в среду вы скакали на лошади, и нам не поверили.

— Нога почти зажила, — неубедительно возразил я.

— Но вы же не сможете выступать на Дейтпаме в будущую субботу?

— Пожалуй, нет.

— Ах, какой вы, — вздохнула она. — Придется нам ждать вашего выздоровления.

Я выразил ей глубокую признательность улыбкой. Вряд ли кого из владельцев лошадей могла обрадовать перспектива ожидания. Да и тренера тоже: они просто не могли себе такого позволить. В мое отсутствие Майло предоставил лошадей, на которых я обычно выступал, моему главному сопернику, но я надеялся, что все встанет на свои места, как только я выздоровею. В этом-то и заключалась основная опасность травм, страшны были не столько сами травмы, сколько связанные с ними потери лошадей, переходивших к другим жокеям, и, в случае их удачных выступлений, — навсегда.

— А теперь, — сказала Марта, когда мы уже ехали на юг в сторону Лондона, — я сообщу вам еще одну просто великолепную идею, которую мы уже обсудили с Харли.

Я взглянул на Харли, сидевшего позади Симза. Он снисходительно кивал. На этот раз на его лице не было никакого волнения.

— Мы решили, — радостно продолжала она, — что мы купим Дазн Роузез и отдадим его Майло, чтобы тот готовил его к скачкам с препятствиями. Разумеется, если... — тут она рассмеялась, — душеприказчик вашего брата уступит его нам.

— Марта! — Я чуть было не лишился дара речи и бездумно назвал ее по имени, хотя прежде всегда обращался к ней не иначе, как «миссис Остермайер», если вообще обращался к ней.

— Ну вот! — воскликнула она, обрадованная моей реакцией. — Я же говорила, что это замечательная идея. Что вы на это скажете?

— Душеприказчик моего брата не знает, что и сказать.

— Так вы продадите его?

— Конечно.

— Тогда давайте позвоним Майло прямо из машины и скажем ему об этом.

Она пребывала в прекрасном настроении и была не намерена ждать. Однако, когда она дозвонилась до Майло, тот, очевидно, не сразу зажегся этой идеей. Нахмурившись, она протянула трубку мне:

— Он хочет поговорить с вами.

— Майло, какие трудности? — спросил я.

— Это же кастрированный жеребец. Они неважно прыгают.

— Он уже мерин, — заверил я его.

— Ты же говорил мне, что твой брат никогда бы не пошел на это.

— Николас Лоудер не спрашивал его согласия.

— Ты шутишь?

— Нет, — ответил я. — Сегодня его победа была спорной, но он отчаянно боролся, и он в форме.

— Он когда-нибудь участвовал в скачках с препятствиями?

— Не думаю, но я его научу.

— Ну что ж, ладно. Дай мне еще Марту.

— Когда поговоришь с ней, не клади трубку. Ты мне еще нужен на пару слов.

Я передал трубку Марте, которая, послушав, вновь заговорила с энтузиазмом. Затем я продолжил свой разговор с Майло и спросил его:

— Зачем одному из подопечных Николаев Лоудера понадобилось брать с собой на скачки бейстер?

— Что-что?

— Бейстер. Этой штуковиной пользуются для приготовления мяса. У тебя такой есть. Ты пользуешься им как ингалятором для лошадей.

— Просто и эффективно.

Я вспомнил, что он пользовался им в тех редких случаях, когда лошади нужно было ввести какое-нибудь лекарство. Растворив лекарство в воде, им наполняли резиновую грушу бейстера, затем к ней подсоединяли трубку и, вставив ее лошади в ноздрю, резко нажимали на грушу. Сильная струя раствора попадала прямо на слизистую оболочку, а оттуда в кровь. С таким же успехом можно было применять и порошок. Это был самый быстрый способ введения лекарства.