У буфета с прохладительными напитками теснились люди.

– Традиции требуют напитков! - пошутил Нефелин и, увлекая за собой компанию, подошел к буфету.

Металлические краны сияли на белом мраморе распределителя. Над каждым краном сверкали фарфоровые овалы с темно-синими надписями:

– Боржом.

– Ананасная.

– Нарзан.

– Земляничная.

– Ессентуки.

– Грушевая.

– Яблочная.

– Апельсиновая.

Впрочем, Нефелин не терял времени на изучение прохладительных напитков. Запустив руку в стеклянную вазу, он достал бумажный стакан, выправил его и подставил под первый попавшийся под руку кран.

Друзья последовали его примеру.

Утолив жажду и бросив бумажные стаканы в урну, они направились в зрительный зал.

Опера молодого композитора Феликса Бомзе еще год назад возбудила серьезное внимание общественности.

Лучшие поэты, соревнуясь, писали либретто к его музыке. Совет художников выделил самых изобретательных и талантливых работников для сценического оформления оперы. Оскар Тропинин, виртуоз-светокомпозитор, работал целый год над световыми эффектами и световой иллюстрацией.

Оркестр был сформирован из лучших музыкантов города, которые наперебой стремились участвовать в этой прекрасной работе.

Зрительный зал волновался не меньше, чем сам композитор и действующие лица оперы. Приподнятое настроение невидимыми волнами бродило в зрительном зале, возбуждая людей, охватывая этим шестым чувством всех, кто входил в зал.

Пробираясь к свободным местам, Павел сказал громко:

– Я начинаю нервничать.

– Ничего, - уверенно ответил Нефелин, - мы сейчас освободимся от этого.

Он остановился около свободных кресел.

– Садитесь!… А настроение, действительно… Я уже чувствую, как дрожь блистательного маэстро проходит сквозь мою фуфайку. В самом деле здесь так много нервничающих участников, что невозможно сидеть. Надо спасаться.

Он быстрыми шагами подошел к барьеру и, точно кошка, легко вскочил на мостки.

Стоя лицом к лицу с шумящей многотысячной толпой, которая висела густыми амфитеатрами над партером, Нефелин, с улыбкой прислушивался к грохоту тысяч.

– Алло! - крикнул Нефелин, но в мощном прибое голосов его крик потонул, как слабый писк. Нефелин оглянулся. Увидев у барьера мегафон, он взял его и взмахнул им в воздухе.

Рокот толпы как бы упал в бездну. Рев стих мгновенно, казалось, ревущее харкающими легкими чудовище подавилось гранитной глыбой.

Наступила мертвая тишина, и только приглушенный гул вентиляторов шумел высоко под сводами.

– Товарищи! - крикнул в мегафон Нефелин, - я удивлен, я поражен до крайности. Чем это объяснить, что сегодня не слышно песен?

Толпа молчала.

– Каждому честному человеку, - продолжал Нефелин, - противно смотреть на ваши ханжеские физиономии.

– Позор! - гаркнули тысячи голосов.

– Это насилие над природой! - крикнул Нефелин, - а между тем до начала еще полчаса. Я предлагаю песню. Ну-ка, кто против?

Весь театр грянул дружно:

– Песню!

– Песню!

– Но, - закричал Нефелин, - мы споем сейчас то, что должно явиться увертюрой к опере. Я предлагаю спеть что-нибудь старинное, ну, хотя бы песню коммунаров.

И, не ожидая согласия, Нефелин крикнул:

– Павел, затягивай!

Стельмах встал.

– Один?

– Я пою с тобой! - поднялась из рядов девушка в белом платье. - Коммунаров?

Стельмах кивнул головой.

– Хорошо!

Тогда приятным и звучным голосом девушка запела:

Нас не сломит нужда, Не согнет нас беда…

Мощным баритоном Павел подхватил:

Рок капризный не властен над нами.

Нефелин взмахнул мегафоном, и, точно лавина с гор, загрохотали тысячи здоровых голосов:

Никогда, никогда, никогда, никогда

Коммунары не будут рабами.

Коль не хватит солдат,

– Старики встанут в ряд,

Станут дети и жены бороться.

Всяк боец рядовой,

сын семьи трудовой,

Всяк, в ком сердце мятежное бьется.

Настроение было сломлено. Волны бодрых, восторженных эмоций захлестнули зрительный зал, зажгли счастливые улыбки и разбудили смех.

Нефелин, размахивая мегафоном, закричал:

– А теперь, после того, как мы прочистили глотки и освежили хорошей песней мозги, я хочу угостить вас всех замечательной историей. Наберите в легкие больше воздуха… Набрали?

В зрительном зале прокатился смех.

– Теперь можете кричать. Я предоставляю слово…

Нефелин выдержал блестящую паузу, потом во всю силу легких крикнул в мегафон:

– Павлу Стельмаху!

Зрительный зал ахнул. От Нефелина, очевидно, ожидали всего, но, только не этого.

Зал вздрогнул и вдруг взорвался криками. Было похоже, что все ураганы вселенной ринулись сюда, опрокидывая стены, разрывая своды, выбрасывая людей из кресел.

Оглушенный и растерявшийся Павел видел, как люди вскакивали со своих мест, размахивали руками и широко открывали рты. Но - странное дело - Павлу показалось, что это кричат не люди, а стучат и грохочут стены. Перегнувшись через барьеры, присутствующие размахивали платками, и амфитеатры походили на гигантскую живую гору, над которой носились бесчисленные стаи белых птиц.

Внимание Павла привлекла группа людей, возбужденно размахивающая руками. Перед ним мелькнуло красное лицо старика, белые и редкие волосы которого как дым развевались на макушке черепа. Старик хватал за руки соседей, кричал и на лбу у него вздувались жилы.

Павел видел, как молодые ребята, точно обезумев от радости, колотили кулаками по барьеру.

Растроганный этим вниманием, Павел стоял, дрожа от радостного возбуждения, готовый на что угодно ради этой дружеской толпы. Он быстрыми шагами подошел к барьеру и поднял вверх руки.

Толпа затихла.

Павел сказал чужим голосом:

– Спасибо, товарищи! Спасибо за то, что вы считаете меня полезным гражданином.

Он остановился, перевел дыхание.

– Я рад, что вы довольны мною…

Больше он ничего не мог сказать. Видя его волнение, Нефелин встал с ним рядом и, приподняв вверх мегафон, крикнул:

– Попросим его, товарищи, рассказать о том, что пережил он во время катастрофы и, главное, почему не удался первый опыт.

Новый взрыв оваций покрыл слова Нефелина, как обвалившаяся гора покрывает горный ручей. Павел взял мегафон.

– Хорошо. Я расскажу вам.

Он стоял, опираясь широкими плечами о барьер, и взволнованно смотрел по сторонам.

В Республике в эти дни он был самым популярным человеком. Его полет вызвал всеобщее восхищение; катастрофа повергла всех в уныние; его спасение заставило всех надеяться; выздоровление было встречено всеобщей радостью.

Теперь он стоял, - этот человек, заставивший людей так много волноваться, - и тысячи биноклей прощупывали его со всех сторон.

Он не был высок ростом, но широкоплеч и крепко сложен. Выпуклый лоб висел над белым, без кровинки, лицом. Большой рот его, точно проволокой, стягивал резкие черты лица. Подбородок был тонко очерчен, волосы на голове лежали мягкими завитками и голубые глаза смотрели ясным, добродушно-детским взглядом.

Было очевидным, что этот человек не по наследству получил сильную волю, сквозившую сквозь резкие очертания верхней части лица, а развил ее путем долгой и упорной работы над собой.

Это внушало к нему уважение.

– Ну, вот, - сказал Стельмах, стараясь казаться спокойным, - у меня была идея и чудесный товарищ, которого звали Феликс. У меня была идея, у него был изумительный мозг, который, воспламеняясь, горел огнем.

Мы с увлечением работали над проектом снаряда в течение трех лет. Пользуясь старым, давно открытым принципом межпланетных сообщений, принципом нашего Циолковского, Годдарда, Оберта и других великих стариков, мы построили межпланетный снаряд-ракету С1 и пытались осуществить то, что было не под силу людям старого времени.