К мертвому… Чем дальше, тем больше Альбина ощущала на себе вину. Что же с ней делать, воскресить Невского не удастся. И время назад не повернешь, как ни пытайся. Иногда Альбине снился удивительный сон, лучший сон из всех. Снилось, что она снова ребенок и просыпается каким-то солнечным утром, зная, что в соседней комнате мама разговаривает с бабушкой.

– Знаете, Альбиночка, я ведь живу почти под самой крышей – вот ведь судьба! Днем работаю внизу, почти под землей. Затем поднимаюсь, нет… не под самое небо, но на четвертый этаж. И у нас опять протечка – никуда не денешься от этой погоды. Когда я был ребенком, меня очень пугали все эти истории о петербургских наводнениях и царе Петре, который умер от простуды, спасая жителей. Мне казалось, что наводнение может случиться в любую минуту и никто нас не спасет!

Альбина улыбалась, вспоминая собственные детские страхи – ее, правда, пугали не питерские наводнения, а безобидная старая сказка про теремок. Дачный домик Вихоревых так походил на этот пресловутый теремок, что нетрудно было представить себе полагающегося по сюжету медведя, который этот домик развалит, как дворец, который строился из пасьянсных карт тайком от бабушки.

– Так, Альбиночка, – скрипел Моисей, – вижу, вы уже успокоились, так что давайте не будем больше терять времени. У нас много работы!

Один из заказов, который недавно получило ателье Наппельбаума, был сделан дамой со знакомой фамилией. Акентьева! «Неужели еще одна из той же семейки?» – подумала Альбина. Вряд ли совпадение – наверняка Акентьев-старший порекомендовал. Дама заходила накануне вечером. Судя по внешнему виду, Альбина никак не могла определить, кем она может приходиться Саше. Может, какая-нибудь родственница? Тетка, например!

Дина Акентьева обладала повадками капризной барышни: ни дать ни взять – принцесса из сказки. Только без полагающихся принцессе манер. Тем удивительнее было узнать, что капризная барышня отнюдь не первой молодости доводится Александру Акентьеву законной супругой.

Об этом Альбина узнала вскоре от самой Дины. Правда, до разговоров со скромной работницей ателье мадам Акентьева никогда не опускалась, но Альбина услышала, как та в разговоре с Наппельбаумом подчеркнула, что режиссер Акентьев – ее тесть. Старик изобразил ожидаемое подобострастие, а когда гостья удалилась, подмигнул с улыбкой Вихоревой, которая тоже едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Судя по всему, Сашу Акентьева ждала веселая семейная жизнь с таким сокровищем. «Где же он, интересно, себе такое откопал? Что ж, поделом подлецу! – думала злорадно Альбина. – Так вам всем и надо».

– Она думает, – говорил старый портной, – Моисей Наппельбаум станет работать еще лучше, услышав имя Акентьева. Моисей Наппельбаум всегда работает хорошо, неважно, о ком идет речь!

Это было сказано с вполне законной гордостью. В самом деле, ателье держало марку: качеству туалетов от Моисея Наппельбаума мог позавидовать сам Кристиан Диор. Тем удивительнее казалось Альбине мрачное настроение, в котором старик пребывал последнее время, – Моисей Наппельбаум ходил, страшно чем-то озабоченный, но на все ее расспросы только вздыхал и ссылался на свои болячки.

– Старому еврею пристало жаловаться на здоровье, – говорил он серьезно, – это своего рода традиция. Кроме того, вы ведь дочка врача и должны знать, что означает выражение «профессиональное заболевание». Радикулит, суставы!…

Однако Альбина инстинктивно чувствовала, что дело в чем-то ином. И оказалась права. Сколько раз потом она возвращалась к этим дням и негодовала на Моисея – он знал, какой скандал назревает, и молчал. Словно надеялся, что все рассосется само собой. А неприятности и в самом деле имели «профессиональный» характер. В один прекрасный день в ателье появились сотрудники ОБХСС. Три человека, деловитых и уверенных. У Моисея был растерянный вид, он стоял, опустив руки, и смотрел, как они запирают двери. У Альбины появилось мерзкое чувство бессилия. Ей казалось, что она присутствует при каком-то нацистском погроме. И непонятно было, отчего Моисей стоит, так бессильно опустив руки, словно уже смирился и готов согласиться со всеми их нелепыми обвинениями.

Впрочем, как оказалось, все было не так просто.

Переплет подошел к окну и, отодвинув штору, посмотрел на Неву. Небо над рекой было свинцово-серым и грозило вот-вот пролиться дождем.

– Вода, вода, кругом вода! – напел Переплет.

В его доме тоже постоянно что-то текло – если не трубы, то слезы. В своей комнате плакала-надрывалась Ксения. Насчет имени не спорили – назвали в честь матери Марьи Григорьевны, бабки Дины, стало быть. Переплет подумал, что старушка правильно сделала, что не дожила до рождения правнучки – ее наверняка шокировали бы откровенно негроидные черты младенца.

Так же, как шокировали они Переплета в тот день, в родильном доме. Навсегда запомнился ему взгляд тамошних медсестер, и оставалось радоваться, что родильный дом был элитным и его персонал привык держать рот на замке. О чувствах же тещи и тестя он мог только догадываться. Они специально приехали к родам в Питер. Как подозревал Переплет – не столько, чтобы поддержать морально дочь, сколько для того, чтобы прикрыть.

Прежде чем увидеть Ксению, Акентьев узнал от маршала о новом подарке – шикарной даче на Карельском перешейке. У Орлова был какой-то смущенный вид, так что Переплет тут же почувствовал неладное. Его собственный отец маячил в светлом коридоре роддома, вздымал театрально глаза к небу. Судя по всему, с ним Орлов уже обо всем договорился. «Конформист», – повторил про себя любимое словечко Дины Переплет. В палату к жене он не пошел, никто его и не уговаривал. Сослался на занятость и поехал назад в исполком. Правда, не доехал. Вышел на полдороге, добрался до метро и поехал на старую квартиру.

Ключи лежали у него в кармане. Квартира была еще не продана. Переплет прошел в пустую комнату, присел на подоконник и закурил. Сейчас ему нужна была поддержка, но не маршала Орлова и не отца. С ними все было ясно. По-человечески Орлова можно было понять, он старался обеспечить дочери если не счастье, то хотя бы семейную жизнь. Однако легче от этого не становилось. И дело было не только в этой несчастной малышке-мулатке. Ее рождение, вместо того чтобы объединить супругов, должно было вбить еще один клин в их и без того очень некрепкие отношения. Впрочем, Акентьев уже знал, что смирится. Смирится со всем ради того, что ждет его впереди, того, что обещано. И все же трудно жить надеждами, когда все, на чем они строятся, – обещание призрака.

Ему показалось, что за спиной кто-то прошептал невнятно, будто заклиная. Акентьев обернулся. Нет, это только показалось. А жаль! Жаль, что нельзя снова пройти туда, вниз… Почему они запретили ему? Они не понимают, что он может начать сомневаться! На улице быстро смеркалось. Нужно возвращаться – не то еще решат, что он наложил на себя руки. Бросился в воду… В темную воду. И снова отголоском встало над этой водой зарево горящего корабля.

Уходя, он еще раз прислушался, прежде чем запереть дверь квартиры. Мертвая тишина. В сущности, это именно то, чего ему не хватало все время с того момента, как позвонил Раков и пригласил его на эту окаянную охоту.

Тут, словно по подсказке, зазвонил телефон. Переплет вздрогнул, вернулся в комнату и замер в нерешительности. Потом снял трубку, ожидая услышать голос отца или, на худой конец, Дрюни Григорьева. Тот мог позвонить по пьяни и на старый номер. Впрочем, почему на худой? Попойка в какой-нибудь комсомольской компашке сейчас была бы не самым плохим вариантом. Однако в трубке стояла тишина.

– Алло! – Переплет подождал несколько секунд.

Показалось, что там, на другом конце провода, плещется что-то. Нет, воображение разыгралось – просто обыкновенные помехи. Он запер квартиру, проверил, по привычке подергав за ручку, и зашагал вниз по лестнице. Назад, в новую жизнь.

Няню все же пришлось нанять. Это была тихая скромная провинциалочка, настолько невзрачная, что Дина считала ниже своего достоинства беспокоиться за мужа. Акентьев долго почему-то не мог запомнить ее имени – Алевтина – и постоянно называл ее Альбиной. Девушка не спорила, она вообще редко открывала рот, стесняясь своего говора.