– Чего ты? – спросила тихо Саня Серафиму. – Не рада, что пришли?

Сима не могла объяснить, как неинтересно ей будет сидеть с ними за столом, выслушивая обычные глупости. Саня бы наверняка не поняла. Сима со вздохом подумала о том, что человек вынужден пребывать в обществе себе подобных или уйти в пустыню. А главная беда в том, что на самом деле и такой альтернативы нет – нет никакой пустыни, куда можно было бы удалиться. Только разве что перешагнуть через порог, который отделяет живых от мертвых, а жизнь, какой бы ни была она странной и часто горькой, – от небытия, пустоты.

Уснуть, и умереть, и видеть сны…

Мысль о самоубийстве приходила к ней уже раньше. Тогда, сразу после того, как все случилось. Она чувствовала за собой вину, напрасно внутренний голос убеждал ее, что она ничего не могла сделать. Он выбрал Нину, выбрал свою судьбу. Судьбу… Но она не была фаталисткой. Не может быть все предопределено, у человека есть воля, иначе все теряет смысл. И тогда… Тогда она виновата, потому что не сумела удержать его, не сумела спасти. Она чувствовала себя маленькой и слабой.

– Серафима, за компанию! – скомандовала Светка, протягивая к ней рюмку, чтобы чокнуться. – Давай, не кобенься. Или ты нас не уважаешь?! Ты у нас такая, все бочком, бочком, отделяешься от коллектива…

– Успокойся! – попросила за Симу Саша Ратнер. – Сим, чокнемся?

Спустя пятнадцать минут компания распалась. Паша запустил какую-то новую стрелялку на своем компьютере, чтобы продемонстрировать его возможности.

– Графу, графу зацените! – Скворцов прилип к монитору. – На куски гада! Джойстика у тебя нету, что ли?!

– Да тебя уже сшибли, Скворец, поздняк чирикать!

– Потому что вы меня отвлекли!

Сима подошла к окну, за которым сгущались сумерки. Уж небо осенью дышало… Она загодя чувствовала приближение осени и тосковала, зная, что ей не будет покоя. «Словно перелетная птица», – подумала она. Иногда она видела во сне, будто летит над лесами, над полосами тумана, и нигде нет ни огней, ни звезд, только ветер свистит. Ветер или, может, – тот страшный самолет, который перечеркнул вместе с жизнями сотен американцев и Вовы Вертлиба ее собственную жизнь.

И страшно тоскливо, и отчего-то хорошо, словно знает она, что за туманом и тьмой ждет ее что-то очень важное. И может быть – Володя?!

Ей не нужны были ответы. Патриот Губкин объяснял ей пять минут назад, что подлые «америкосы» замучили бедных арабов своей помощью сионистам, так что с Торговым центром все честно. Серафима была готова плюнуть ему в глаза. Но сдержалась. Не ее стиль.

Саша Ратнер осведомилась, каким образом арабам сумела досадить Россия, помогавшая многим восточным странам. На это у Губкина был наготове ответ – то были другие арабы, их спонсировали американцы.

– Все очень просто! – сказал он.

– У простаков вообще все просто! – Саша покрутила пальцем у виска. – Сима, ты не слушай его, он же убогий. Тяжелое детство, деревянные игрушки…

На самом деле Иванцова уже забыла, что сказал убогий Губкин. Она знала, что правда лежит где-то за пределами бытия. И все, что может быть сказано здесь и сейчас, не имеет никакого значения.

– Иванцова, ты что, обиделась на меня?! – подошел он снова. – Эх ты, нюня! Ну прости! Дай я тебя чмокну! По-братски, в щеку! – во хмелю Губкин стал миролюбивее любого хиппи.

– Не надо меня чмокать! Это лишнее! – Серафима огляделась в поисках защитницы Саши. – Иди лучше поешь что-нибудь.

Однако, как это всегда бывает, в самый нужный момент Саши рядом не оказалось. Как и Паши.

– Паша гуляет с Сашей! – пояснил Губкин. – А я вот сейчас обижусь! Нельзя так с людями, Иванцова. Я от огорчения могу даже пойти на какой-нибудь безумный поступок! Хочешь, я выйду на улицу голым?!

– Ты простудишься, – сказала она, мысленно представляя себе эту картину.

– Нет, я тебя все-таки чмокну!

– Отстань, ради всего святого!

Он неожиданно ловко схватил ее за шею и, притянув к себе, прилип к губам со слюнявым мальчишеским поцелуем. Серафима взвизгнула и дала ему пощечину.

– Ты что, дура?! – изумился он. – Шуток не понимаешь!

Серафима огляделась. Остальные смотрели на нее, как на ненормальную. Может, ей это только казалось, но Сима, не задумываясь больше ни на секунду, выбежала из комнаты, понеслась вниз по лестнице, выбивая каблуками гулкую дробь.

– Иванцова, ты что?! – крикнул сверху Губкин. – Ну прости дурака! Я же правда пошутил, блин!

И голос Светы уже совсем глухо подтвердил ему, что он совершенно прав – дурак и есть.

Сима быстро шагала прочь из двора, под освещенную арку, где еще раз вытерла губы, словно на них могло что-то остаться после этого поцелуя. Рассмеялась нервно, и звук отскочил от выщербленных сводов, украшенных какими-то символами, – наверное, специально лестницу приносили, чтобы написать. Она и сама не могла сказать, что с ней происходит. Постояла немного, потом ускорила шаг, опасаясь, что ее примут за «ночную бабочку».

Она была уже в двух кварталах от дома Раевского, когда во двор выбежала, на ходу закалывая непослушные волосы, Саша Ратнер.

– Сима! – крик разнесся эхом, но ответа не было.

Она шла, сторонясь темных арок. Как говорила мама – лучше ходить дворами, потому что на пустынной улице тебя легко заметить издалека. Ей этот совет казался странным – да, конечно, легче, но ведь и ты заметишь постороннего издалека. Впрочем, сейчас ей было все равно.

Почему она не может спокойно пройти по своему городу?! Наверное, это было наивно, но правда часто бывает наивной. Ничто не звучит так солидно и внушительно, как ложь. И сейчас она хотела быть правдивой хотя бы по отношению к себе самой. Не нужны ей никакие вечеринки, никто ей не нужен, и даже город с его огнями и спешащими по домам прохожими был совершенно чужим.

На ходу она говорила с Володей. Она сказала ему, что ей грустно, что она хочет быть рядом с ним, где бы он ни был. И казалось, что он совсем рядом, за плечом – там, где должен стоять ангел.

Она хотела пойти домой, до него было всего ничего. Можно было срезать дворами, но так идти было боязно да и можно влипнуть, если где-то ворота закрыты. Пошла по безопасным улицам, и через десять минут обнаружила, что стоит перед решеткой Летнего сада.

Сад был уже закрыт, но Сима помнила место, где легко можно перебраться через ограду. «И считайте меня ненормальной», – сообщила она тихо, почти про себя, городу, оставшемуся за решеткой. Сейчас она чувствовала себя свободной. Это город был в заключении, а Сима Иванцова и весь Летний сад, пустынный и мрачный, были свободны, как ветер в поле.

Говорили, что здесь ночью иногда собираются какие-то странные люди – не то панки, не то рокеры, не то сатанисты. Мама, которая не видела различия между всеми этими, как она старомодно выражалась, «неформалами», пришла бы в ужас, узнав, где сейчас бродит ее дочь. Впрочем, никаких сатанистов не было видно – зато по улице, вдоль ограды, не спеша шел человек в форме. Сима застыла на месте. Милиционер прошел мимо. Она выдохнула осторожно, стараясь не смотреть ему в спину – вдруг почувствует. Сердце билось, как безумное. Девушка ощущала себя матерой преступницей. Служитель закона продолжил свой путь. Кажется, он тоже был немного пьян и без кобуры. Наверное, не при исполнении.

Она выбралась на аллею. Над ухом противно гудел комар, Сима наугад хлопнула себя по щеке. Почувствовала на руке кровь. Деревья над ее головой тревожно шумели. Сима пыталась вспомнить, как сад выглядит днем. Это оказалось не так просто. Словно это были два совсем разных места. К тому же небо затянуло темными низкими облаками, как перед грозой, и стало совсем мрачно. Под ногами похрустывал песок.

Она ускорила шаг, уверенно выбирая дорогу в темноте. Словно кто-то подсказывал ей правильный путь. Статуя белела во мраке, поджидая ее – старую знакомую. Серафима обрадовалась, словно изваяния могло не оказаться на месте. Что-то зашуршало в траве рядом, а потом шмыгнуло через дорожку, задев ее ноги. Мохнатое. Сима подпрыгнула и едва сдержала крик. Обернулась и увидела, как в темноте мерцают глаза.