ГОРЕ ТАМАРЫ БЕЛОВОЙ

В последнее время все начали замечать — и учителя и ученики, — что с Тамарой творится что-то неладное. Всегда веселая, смеющаяся, общительная, она стала уединяться, бежать от подруг, и все чаще замечали ее одиноко стоящей в коридоре у стенки с грустным выражением на лице. Еще недавно Боря говорил мне о Тамаре: «Она такая уродилась смешливая и озорная». А Светка добавляла: «Смешинка в рот попала». С кем бы Тамара ни встретилась, о чем бы ни разговаривала, нигде не обходилось без ее очаровательной, нежной улыбки. Она словно одаривала всех весельем и счастьем.

Но с некоторых пор улыбка сменилась на ее лице озабоченностью и сосредоточенностью. Ольга Федоровна даже радовалась этому, говоря, что Тома наконец-то взялась за ум и стала серьезнее относиться к занятиям.

И только мы с Борей знали подлинную причину того, почему все реже и реже улыбка задерживалась на миловидном личике Тамары Беловой. Но мы старались не распространяться об этом.

— У нее отец умер, — говорил Боря, если кто-либо приставал к нему с расспросами.

— Но ведь прошло уже два года.

— Все равно. Она его очень любила.

Тамара и правда часто вспоминала об отце. Вдруг скажет: «Это папа меня научил». Или: «Любимая папина поговорка…» Нет, она, конечно, любила и маму. С Борей я не раз заходил к Тамаре. И если Мария Сергеевна была дома, Тома бросалась ей на шею с искренней дочерней нежностью. На какое-то время она оставляла нас, убегала к маме на кухню. Мы все понимали. Им нужно было наговориться.

Как-то я попросил у Томы очень редкую книгу.

— Возьми, пожалуйста, — сказала она.

— А мама тебя не заругает?

— Что ты! Я о таких пустяках у мамы и не спрашиваю. Ей не до меня.

Мария Сергеевна действительно выглядела уставшей, была недовольна собой. Она стала усиленно пудриться и краситься, и в доме постоянно пахло какими-то очень стойкими духами. Тамара видела, что маме тяжело, что ей не до нее, и старалась не надоедать ей своими просьбами и вопросами. Постепенно у нее создавался мир своих мечтаний и представлений. Она научилась обходиться без посторонних советов и самостоятельно решать многие житейские вопросы.

Иногда, зайдя вместе с Тамарой к ней домой, мы заставали у Марии Сергеевны гостей. В таком случае Тамара долго не задерживалась. Она делала вид, что забежала на минутку, хватала какой-нибудь учебник, и мы быстро уходили. Потом долго бродили по парку, и учебник нам очень мешал.

В тот день мы с Борькой отправились на озеро. Решили разведать, нельзя ли там соорудить каток. Каким чудом Тамара нас нашла, никто не ведает. Она прибежала запыхавшаяся и, если б Боря ее не поддержал, наверно, свалилась бы на снег.

— Мама выходит замуж, — сказала она и заплакала.

Я отошел в сторонку. Но Тамара сама меня позвала:

— Что ты, чудак, иди сюда.

Она уже справилась со своей слабостью. И пересказала нам свой разговор с мамой.

«Тамара, ты уже взрослая девушка, — сказала Мария Сергеевна. — Ты должна меня понять. Я не могу жить одна. И ты тоже не можешь без папы. Поэтому я выхожу замуж. Ты знаешь Василия Степановича. Он часто заходил к нам. Мы с ним давние друзья. Сегодня он придет снова и останется у нас. Я хочу, чтобы ты называла его папой. Он милый и добрый человек. И я буду счастлива, если вы подружитесь».

Тамара запомнила эту длинную речь слово в слово.

— Что ж ты ответила? — спросил Боря.

Тамара пожала плечами:

— Что я могла ответить? Сказала: хорошо, мама.

— Может, это и к лучшему, — попытался успокоить ее Боря. — Нормальная семья.

— Не знаю, — ответила Тамара. — Только мне очень жаль маму.

Так началась у Тамары новая жизнь. Василий Степанович был лысоватым, грузным, довольно уже пожилым человеком. Он любил, чтоб в доме была тишина, чтоб никто не тревожил его послеобеденный сон, и Тамара стала реже приглашать к себе подружек, которые прежде частенько забегали к ней, чтобы вместе выучить уроки или просто поболтать часок-другой.

С первого же дня Василий Степанович заявил, что будет поддерживать во всем порядок. Мария Сергеевна и так пережила слишком много, поэтому он не будет ее утруждать и все заботы по воспитанию их дочери (то есть Тамары) берет на себя. Он сам будет ежедневно проверять Тамарин дневник, ходить, когда следует, на родительские собрания и вообще поддерживать связь со школой.

— Сейчас, — сказал он, поясняя свою программу, — у нас в воспитании слишком много либерализма. Помню, меня отец пребольно лупил ремнем за каждую двойку. Теперь это считается не педагогичным. А зря. Строгость и еще раз строгость — вот что главное в правильном воспитании ребенка.

— Это же вандализм! — воскликнул Боря, когда Тамара изложила нам кредо ее отчима. — Надо протестовать.

— Чудак, — грустно усмехнулась Тамара. — Кто же будет вмешиваться в семейную жизнь? Нет уж, придется терпеть.

Домой мы шли с Борей вместе, и он все возмущался, говорил, что Тамара рано сдалась, что надо бороться.

Я не возражал ему, но в душе соглашался с Тамарой. Легко сказать — бороться! Но надо же соразмерить силы! У Бори тоже в семье какие-то нелады.

Вскоре я стал свидетелем нового конфликта. Тамара с подружками со смехом ввалилась в коридор. Побросала на тумбочку портфели, пригласила:

— Раздевайтесь, девочки. Я сейчас вас чаем угощу. Проходи и ты, Боря, и ты, Сережа.

Василий Степанович вышел в коридор в новой отутюженной пижаме.

— Тамара, — вкрадчиво сказал он, — прежде чем приглашать подружек, а тем более дружков, — покосился он на Борю и на меня, — следовало спросить разрешения у отца с матерью. Так делают во всех приличных семьях. А я думаю, что наша семья имеет все основания считаться вполне приличной.

Тамара попыталась сдержать себя и обратить все в шутку:

— Девочки, познакомьтесь: это Василий Степанович, мамин муж.

Эти слова так поразили Василия Степановича, что он побагровел от злости.

— Во-первых, — едва выговорил он, — надо уметь называть вещи (он так и сказал: вещи) своими именами. Тебе приличнее было сказать, уж если ты меня решила познакомить со своими подружками, что я твой папа. А во-вторых, следовало бы пожалеть мать. Она и так устает, а вы наследили по коридору.

Девочки смущенно попятились к двери.

— Я, пожалуй, пойду, Тамара, — сказала Света.

— Мы лучше в другой раз зайдем.

Коридор мгновенно опустел, и дверь за девчатами захлопнулась.

— Вот видишь, — с нотками слащавости в голосе сказал Василий Степанович. — Твои подружки оказались гораздо воспитаннее тебя. Они сразу поняли, что поступили бестактно, придя без приглашения.

— Но я же их приглашала! — крикнула Тамара, пробегая прямо в грязных туфлях и в пальто в свою комнату. — Ребята, погодите, я сейчас, — предупредила она Борю и меня.

Прикрыв за собой дверь, она вдруг бросилась на кушетку и зарыдала горько, безнадежно, стараясь приглушить всхлипывания. А в коридоре с растерянными лицами и беспомощно разведенными руками стояли Мария Сергеевна и Василий Степанович и, как мне показалось, не понимали, что же произошло.

Боря на правах друга Тамары ждал, чем все это кончится. Я счел необходимым не оставлять товарища одного.

— Иди успокой ее, — произнес наконец Василий Степанович. — Я уж не знаю, как к ней подступиться. Совсем избаловалась девчонка. Слова не скажи.

Он уже преодолел испуг и обрел свою постоянную рассудительность. Мария Сергеевна с мольбой взглянула на мужа, словно ожидая, что он придет к ней на выручку и избавит от неприятного разговора с дочерью. Но Василий Степанович только рукой махнул: распутывай, мол, сама этот клубочек. Мария Сергеевна тяжело вздохнула и, робко приоткрыв дверь, неслышно проскользнула в комнату дочери.

Тамара все еще лежала на кушетке, уткнувшись лицом в подушку. Она уже немного успокоилась, и рыданий не было слышно. Только плечи ее судорожно вздрагивали. Мария Сергеевна подошла, подняла руки вверх, поправляя свою прическу, потом заметила стоящий у стенки стул, взяла с него брошенные дочерью перчатки и присела. Осторожно, одними пальчиками руки дотронулась до Тамариного плеча:

— Доченька!

Тамара замерла, насторожилась. У нее еще не прошла обида на мать, которая не заступилась за нее.

— Доченька! — повторила Мария Сергеевна. — Успокойся. Ты погорячилась. Василий Степанович прав.

Тамара рывком вскочила на ноги.

— Ах, прав! — крикнула она. — Прав! Моих подруг выгоняют из дому, со мной не считаются, и ты говоришь: прав.

Она вырвала перчатки из рук матери и, шагнув к двери, сказала как можно тише, но вложив в эти слова все пережитое за последние месяцы:

— Между прочим, раньше ты этого не говорила. Раньше я была тебе дороже.

Тамара рванула на себя дверь и лишь на какой-то момент обернулась, чтобы бросить еще один взгляд на мать. И то, что она увидела, перевернуло все в ее сердце. Мария Сергеевна стояла, опустив голову, сгорбившись и будто став меньше под тяжестью обрушившегося на нее горя. И такое беспокойство, такое смятение было написано на ее лице, что Тамара бросилась к ней и повисла у нее на груди, обхватив за шею руками.

— Мамочка, милая! Одна ты у меня осталась! Совсем одна.

Они присели на кушетку. Мария Сергеевна легонько гладила склоненную к ней на колени голову дочери, едва дотрагиваясь до ее нежных льняных волос.

— Доченька, доченька! — повторяла она.

Боря щелкнул дверным замком.

— Пошли, — сказал он.

Мы тихо вышли и закрыли за собой дверь. Боря прислушался. В квартире стояла тишина.

— Пошли, — снова сказал он.

Мы затопали по лестнице вниз.

В очередную среду Тамара не явилась на репетицию драмкружка. Боря позвонил ей:

— Тома, ты почему не пришла?

— Не могла. Я не умею прыгать с пятого этажа.

— А зачем прыгать?

— Ох какой ты бестолковый! Меня закрыли в комнате. Чтобы уроки делала. А я не умею прыгать с пятого этажа.

На другой день Тамара рассказала нам о своем разговоре с матерью. И я понял, каким верным союзником и другом была раньше для Томы ее мать. Но между ними словно черная кошка пробежала. Мария Сергеевна, конечно, понимала, что в чем-то она виновата перед дочерью и в чем-то обманула ее надежды и ее веру в справедливую и всегда безупречную мамочку. Но что она могла поделать, если так неудачно сложилась на каком-то этапе ее жизнь! Ведь она хотела сохранить семью, хотела, чтобы у Томочки был заботливый, нежный и строгий папа. И она надеялась (и желала этого), что Василий Степанович будет именно таким человеком. Он казался ей и мудрым, и верным в своих суждениях, и твердым. И эта твердость особенно покоряла ее и нравилась ей, потому что она давно привыкла опираться на чьи-либо суждения, особенно если они высказаны в категорической форме. И поскольку она сама безропотно покорилась судьбе, а свою судьбу она видела в Василии Степановиче, то она хотела, чтобы и дочка, Томочка, была послушна своему новому папочке, который конечно же хочет ей только добра и желает, чтобы она выросла полезным и деятельным человеком. И Мария Сергеевна очень болезненно переживала этот первый разлад между ее мужем и ее дочерью и в душе все металась между ними, то становясь на сторону дочери, которую жалела, то оправдывая Василия Степановича, которого считала справедливым и заботливым. И, поскольку примирить их ей не удавалось, она все же считала, что прав в этом споре Василий Степанович, как человек более опытный, чем ее дочка Тамарочка, которая сама-то толком не знает, чего она хочет.