ЦЕЛЬ ЖИЗНИ

Неожиданно наше «музыкальное трио» дало трещину. Началось с того, что Тамара стала все реже и реже откликаться на наши приглашения. Отказывалась пойти в кино или побродить по парку. Ссылалась на занятость. Потом мы стали замечать, что она вообще нас избегает. Как правило, два раза в неделю она исчезала сразу же после уроков, и, сколько ни искал ее Боря, все усилия его были тщетны. Всюду, где Боря справлялся о Тамаре, только руками разводили: никто не знал, где она пропадает. Дома ее тоже не было. Боря попытался проследить за Тамарой. Но пока он одевался в гардеробе, Тамара успевала выскользнуть на улицу и исчезнуть бесследно. Тогда Боря решил подежурить у ее дома. Но, простояв два часа, он так ничего и не выяснил. И тогда он пришел ко мне.

На другой день мы не спускали с Тамары глаз. Вдвоем легко увидели, как она вышла из школы, торопливо прошла по переулкам и скрылась в подъезде старого кирпичного дома. Спрятавшись за углом, мы долго наблюдали за этим подъездом. Наконец дождались, когда двери его распахнулись и из них выплеснулась шумливая стайка девчат. В сумерках мы, наверное, не увидели бы Тамару, если б кто-то не крикнул:

— Тамарка, не забудь: завтра практические занятия. Наложение шины. Советую попрактиковаться дома.

Боря узнал Тамару и пошел за ней следом. Он дождался, когда группка девчат поредела. Тамара долго шла с какой-то своей подругой. Наконец и та свернула в переулок, и Тамара зашагала по слабо освещенной улице одна. Боря догнал ее. Я тихо присоединился к ним сзади.

— Тамара, погоди!

— Борька? — удивилась она. — Ты что тут делаешь?

— А ты что делаешь? Я давно собирался тебя спросить. Да ты все скрытничаешь. И бегаешь от меня.

— Я? — переспросила Тамара. — Я занимаюсь на курсах медсестер.

— Зачем это тебе? Не окончила школу и уже какие-то курсы. Откуда у тебя такая блажь?

— Блажь? — Тамара резко повернулась к нему. — Ничего-то ты не понимаешь. — И она быстро зашагала, почти побежала по пустынной улице.

Боря едва поспевал за ней.

— Как же тебя из дому-то отпускают?

— А что? — обернулась Тома. — Я справку принесла. Все по закону. Потом они надеются, что я забуду своих друзей-мальчишек.

— Так. И ты забудешь?

— Никогда!

— Ну, будет, не сердись, — стараясь говорить не так громко, но и не очень тихо, чтобы она все же слышала, убеждал он. — Почему же ты мне сразу не сказала? Может, я тоже…

— Что? — опять резко остановилась Тамара. — На курсы! Вот еще медсестра появилась. Нет. Медбрат. Смехота. — Тут она заметила меня. — А, и ты здесь. Вся троица собралась.

— Смешного ничего, между прочим, нет, — будто не слыша ее последних слов, сказал Боря. — В войну многие мужчины были санитарами. И не одна это ваша монополия — раненых таскать. А тебе совестно должно быть, что сама исподтишка делаешь, а от меня скрываешь.

— Отвяжись, — сердито бросила Тамара. — И без тебя тошно. Заладил одно и то же. Вот что. Завтра у нас практические занятия, завтра я не могу. А в среду приходи ко мне… Ах да, — спохватилась она. — Ко мне нельзя.

— Давай ко мне. Или к Сереже.

— К тебе тоже нельзя. Дразнить будут. А к Сереже и вовсе. С какой стати? Вот что. Останемся после уроков в школе. Всей троицей, как прежде. Будто бы на тренировку. Найдем укромное место?

— Найдем, — кивнул Боря.

— Вот и поговорим. Мне самой с кем-нибудь посоветоваться хочется. А не с кем.

Тамара прибавила шагу и бросила через плечо:

— Не ходи за мной больше.

Боря замедлил шаг и отстал. Я пристроился к нему.

Когда в среду мы уселись за стол в опустевшем после занятий классе, Тамара вынула из портфеля изрядно помятую газету и положила ее перед Борей:

— Вот. Читай.

Я посмотрел на название газеты. Это была «Красная звезда». Борис удивленно вскинул вверх густые белесые брови:

— Что такое?

— Сейчас узнаешь. Читай!

Он положил газету на стол, начал читать несколько монотонно, равнодушно:

«— Опять мертвого притащила! — пожилой санитар склонился над человеком в летном комбинезоне…»

— Что за страсти-мордасти? — возмутился Борис, откладывая газету. — Зачем ты заставила меня это читать?

Тамара схватила газету со стола, сердито выговорила:

— Эх, ничего-то вы, мальчишки, не понимаете. Слушай: «…А девушка-санитарка заплакала навзрыд». Понимаешь? Заплакала! А от чего? Слушай дальше: «Выходит, зря она ползла под пулями, тащила летчика на себе, рисковала жизнью. Ну как тут не поползешь, когда на твоих глазах падает самолет с красными звездами на крыльях! От удара о землю летчика выбросило из кабины, и он недвижимо остался лежать недалеко от гитлеровских окопов на «ничейной» земле. А вдруг жив? И Анна поползла под бешеным огнем».

— Понимаешь? — Тамара заглянула Борису в глаза, стараясь узнать, взволновал ли его этот самозабвенный порыв санитарки.

— Понимаю, — чуть слышно прошептал Борис.

— А я как прочитала, — склонилась к нему Тамара, — так аж в груди все зашлось. Думаю: сейчас бы вслед за ней кинулась.

Тамаре стало приятно оттого, что она нашла сочувствие своим мыслям, что наконец-то она может, не таясь, поделиться обуревавшими ее чувствами, своими взглядами на жизнь, своими симпатиями.

— Ты понял что-нибудь? — донимала она Бориса. — Вот это героиня, вот это девушка! Не чета нашим модницам, умеющим только наряжаться и не видящим, не представляющим себе настоящего смысла жизни. А она? Бросилась очертя голову в огонь, лишь бы спасти человека. Представляешь? Человека!

Борису, давно замечавшему какие-то неясные ему странности в поведении своей школьной подруги, показалось, что она слишком возбуждена и несколько преувеличивает значение поступка санитарки. Поэтому он попытался сгладить впечатление от прочитанного:

— Что ж, спасти человека! Это, конечно, верно. Но не надо забывать, что девушка выполняла свой долг. Это ее работа.

— Эх ты! — зло сверкнула на него глазами Тамара. — Долг, работа! По-разному можно исполнять долг и работу. Кто заставлял ее ползти под огнем на «ничейную» землю? А потом, ведь если человек не подает признаков жизни, могла она не надрываться, не тащить его на себе опять же ползком и под огнем. Ведь это не прогулка в парке.

Борю увлек этот казавшийся ему поначалу беспочвенным спор о поступке санитарки. И вовсе не из желания противоречить своему противнику, а скорее исходя из внутреннего убеждения, он сказал:

— И что же? Ведь она напрасно рисковала. Летчик был мертв.

Тамара, казалось, только и ждала этих слов. Тотчас же бросилась она в атаку на своего оппонента:

— Мертв? Ты говоришь, мертв? Она зря рисковала? Эх ты! Читай! Читай, говорю! — И она перед самым его носом трясла газетой, повторяя: — Эх ты! Читай дальше, читай!

Борис вырвал у нее из рук газету, раздражаясь, спросил:

— Где, где читать?

— Вот, вот отсюда: «На другой день…»

— «На другой день, — прочитал Борис, — тот же самый санитар встретил ее обрадованно:

— Ожил! Ожил твой летчик! Зайди хоть посмотри на него!»

Тамара торжествующе бегала вокруг стола.

— Ну что! Взял? «Зря рисковала»! — передразнила она. — А вот и не зря! Вот и спасла человека. Читай дальше!

Кажется, впервые я задумывался над тем, почему Боря всякий раз безропотно подчиняется Тамаре. Она подавляла его своей энергией, напористостью, безапелляционностью суждений. Когда мы оставались одни, он вдруг находил аргументы в споре с ней, пытался задним числом возражать, не соглашаться. Но стоило им встретиться и Тамаре высказать свои суждения, как он капитулировал. Вот и сейчас он безропотно подчинился ее требованию. Читать так читать. Это даже интересно.

— «Так и на этот раз миновала Алексея Решетова смерть.

Героического в судьбе этого человека хватило бы на несколько жизней. Но, чтобы понять Решетова сердцем, нужно вернуться в то горячее время, когда все ребячьи мечты были в небе. «Комсомолец — на самолет!» — так звал комсомол. «Трудовой народ — строй воздушный флот!» — так звала партия. «Все выше, все выше и выше стремим мы полет наших птиц!» — так пела вся страна.

И все мальчишечьи мечты были в небе».

— Послушай! — остановился на этой фразе Борис. — Чего ты так расходилась, расхвасталась? Ведь это вовсе не про вас, девчонок, написано. Тут все про мальчишек. Про нас! Вот послушай: «И все мальчишечьи мечты были в небе». Ну что? Съела?

Тамара с презрением отвернулась от него:

— Болтун ты. Тебя просишь, как человека, почитать, а ты антимонию разводишь. Мне лучше знать, про мальчишек или про девчонок. Я уж десять раз все прочла.

— Зачем же еще читать?

— Чудак! Для тебя! — убежденно произнесла Тамара. — Разве неясно? Ну, не томи меня, читай.

— «И все мальчишечьи мечты были в небе, — повторил Борис фразу, на которой он остановился. — Поэтому сцена, разыгравшаяся в кабинете начальника одного из летных училищ, была довольно обычной по тем временам. Хозяин кабинета с ромбами на петлицах устало убеждал насупившегося, переминавшегося с ноги на ногу паренька:

— Да пойми же ты, Решетов, пойми! Не могу я нарушать порядок. Через год — пожалуйста. Приходи — примем… Что молчишь? Ну объясни ты ему, комиссар, — обернулся он к человеку, который рядом с ним склонился над какими-то бумагами.

Тот поднял голову:

— А знаешь, здесь действительно случай особенный, — комиссар легонько постучал ладонью по папке с документами, — я уж не говорю про рекомендации с работы, из вечернего техникума. Но он ведь по комсомольской путевке… А вот разгадка, что возраста не хватает, — он потряс в воздухе какой-то справкой. — Аэроклуб за несколько месяцев окончил. Не-е-т, тут дело серьезное.

— У них у всех дела серьезные… — генерал заходил по кабинету из угла в угол. Молча. Потом снова комиссару: — Характер у тебя, брат, мягкий… В общем, смотри: отвечать вместе придется. — И тут же засмеялся вдруг облегченно, будто от ненужной тяжести избавился. Обнял Алексея за худенькие плечи и слегка подтолкнул к двери: — Летай, комсомол!..»