Василий Максимович Малкин

Красноармейскую шинель и кирзовые сапоги впервые я надел 18 июля сорок первого. На фронт ушел добровольцем. Во второй половине августа железнодорожный эшелон доставил наш 1077-й стрелковый полк на Северо-Западный фронт. К началу октября, когда гитлеровское командование развернуло операцию «Тайфун», полк в составе 316-й стрелковой дивизии перебросили под Москву. Здесь в ходе ожесточенных боев наша дивизия, проявившая мужество и стойкость, была преобразована в 8-ю гвардейскую. Командовал ею бывший чапаевец генерал-майор Иван Васильевич Панфилов, имя и подвиги которого стали легендарными.

Помню невероятно трудные октябрьские, ноябрьские и декабрьские дни в окопах и блиндажах, опоясывавших столицу. Всех защитников Москвы на ратные подвиги вдохновляли боевые призывы Центрального Комитета ВКП(б), опубликованные в газете «Правда» 1 ноября 1941 года: «Ни шагу назад! Остановить врага, отстоять Москву!», «Под Москвой должен начаться разгром немецких захватчиков!».

О некоторых из множества героев Московской битвы я вспоминал в своей книге «Грудью заслонившие Москву», опубликованной в 1971 году. От столицы мои фронтовые дороги шли на Кавказ, в Крым, а затем по полям Украины, Польши, Чехословакии. Потребовалась бы не одна книга, чтобы рассказать обо всем виденном, пережитом, перечувствованном на фронтовом пути. Здесь же я решил поделиться лишь теми впечатлениями, которые накопились у меня за 345 боевых дней и ночей в Восточных и Западных Карпатах, когда наш 327-й гвардейский горнострелковый Севастопольский полк участвовал в освобождении братских народов Польши и Чехословакии. Я был тогда заместителем командира полка по политической части. Как и все политработники нашей армии и флота, горжусь тем, что мне выпало счастье партийным словом вселять в солдатские сердца веру в нашу победу. Буду удовлетворен, если читатель, знакомясь с описываемыми в этой книге событиями, ощутит своеобразие и колорит партийно-политической работы в полковом звене при разных, порой самых острых и неожиданных ситуациях, в условиях горной войны.

Большую помощь в работе над книгой оказали мне друзья-однополчане. Они прислали письма, напомнили эпизоды, которые стерлись в моей памяти за три послевоенных десятилетия. Хочется поблагодарить однополчан В. П. Аленовича, Н. В. Аленович, А. В. Берлезева, Ф. Ф. Бородкина, А. А. Гришина, В. П. Иваненко, В. И. Костина, И. И. Королева, М. С. Князева, Ф. Г. Лукова, И. Я. Науменко, П. Г. Поштарука, А. В. Румянцева, М. А. Хорошавина.

Эту книгу я посвящаю доблестным воинам 327-го гвардейского горнострелкового Севастопольского ордена Богдана Хмельницкого полка, а также польским и чехословацким братьям, помогавшим нашим воинам-освободителям.

Май сорок четвертого. Прогремели последние выстрелы под Севастополем. 128-я гвардейская горнострелковая дивизия, в которую входил наш 327-й полк, около четырех месяцев проходила переформировку, совершенствовала боевую подготовку. 8 августа полк покидает Крым, который отнюдь не был для нас курортом.

Вместе с командиром батальона М. И. Брагиным мы идем вдоль железнодорожного состава, мимо распахнутых настежь вагонов. Брагин, рослый, круглолицый, энергичный, с мужественным характером, говорит с некоторым, едва уловимым волнением:

— Дел навалилось много. Трудных, непривычных… Вчера еще ротой командовал, а теперь вот комбат, начальник эшелона. Справлюсь ли?

Мне почему-то кажется, что Брагин уверен в себе, но слегка кокетничает. Волнение в его голосе, видимо, нарочитое. Сильный, волевой человек, он вряд ли нуждается в ободрении. Тем не менее я отвечаю словами, которыми обычно пользуются в подобных случаях:

— Не теряйся, не боги горшки обжигают… А если что — спрашивай, советуйся.

— Научусь, товарищ гвардии майор. Думается, с такими орлами не пропадешь. — Брагин кивнул на группу бравых бойцов и командиров.

Навстречу с двумя автоматами на плече бежит сержант — узкоплечий, гибкий, с румяным улыбчивым лицом.

Это непорядок: команда «По вагонам» уже подана, личный состав предупрежден о недопустимости опозданий. Всем сказано, что прыгать на ходу опасно. Мы ожидали, что эшелон вот-вот тронется, но паровоз вдруг отцепили. Он начал маневрировать. Затем отошел к водокачке, потом вдруг переехал на другой путь…

— Куда? — грозно окликнул сержанта Брагин.

— Командир отделения гвардии сержант Головань, — звонко, срывающимся мальчишеским голосом доложил он, погасив улыбку. — Письма ребята просили отправить… Потому и опаздываю немножко…

— Откуда родом? — спросил я сержанта.

— С Кубани, станица Раевская.

— Слышал, у вас там гитлеровцы побывали. В семье-то все благополучно?

— Ой, товарищ гвардии майор, что понаделали!.. Два моих братана погибли. Сколько хат попалили да разграбили…

Лицо парня посуровело. От улыбки не осталось и тени.

— Мстить врагу надо, товарищ Головань!

— Да уж щадить их, гадов, не буду.

Сержант плотнее прижал к груди автомат. Выразительно похлопал по нему.

Пока мы разговаривали с Голованем, к нам подошел капитан Гора. Глядя вслед удаляющемуся сержанту, я спросил:

— Это и есть тот ваш земляк?..

— Он самый.

— Поговорите еще, подбодрите.

Стучат колеса. Уже проехали Крым. Поезд мчится по Украине. Свободного времени много. Любители поспать, как говорит ротный весельчак, «дрыхнут без отрыва от нар». А Голованю не спится. Под стук колес вспоминается о том, о сем…

Через распахнутые двери теплушки виднеются выжженные зноем незасеянные поля, разрушенные строения, обломки вагонов, автомашин.

В эшелоне продолжается внешне неприметный процесс: люди сближаются, раскрывают друг перед другом душу, делятся надеждами, сомнениями, тревогами, планами на будущее. Уверен, что к тому времени, как подъедем к линии фронта, в полку увеличится число закадычных друзей.

Нам, политработникам, важно использовать это время для духовного формирования полкового воинского коллектива. Ведь в него влилось много новых людей. Батальонные политработники, ротные парторги, комсорги, агитаторы всегда с людьми. Они участвуют в задушевных беседах, выступают в импровизированных концертах самодеятельности — словом, делают то, что открывает путь к красноармейским сердцам.

У каждого политработника своя манера работы, свой подход к делу. Для того чтобы заглянуть в душу человека и через нее уловить настроение всего коллектива, я выбирал нескольких бойцов и внимательно присматривался к ним. Расспрашивал о них командиров, парторгов, комсоргов, близких товарищей.

Почему мой выбор в те дни пал именно на сержанта Василия Голованя? Озадачила меня быстрая смена его настроения: за две-три минуты, пока я беседовал с ним, на лице Голованя сменилось несколько выражений: грусть, тоска, веселое лукавство, боль. «Душу этого парня, — подумал я, — можно читать как раскрытую книгу. Интересно, что же в ней будет завтра, послезавтра, через месяц и через полгода, если только военная судьба будет добра к нам обоим?»

Вскоре я узнал, что Василий Головань родился в семье землепашца. Было ему два года, когда случилось несчастье: отец поехал в лес по дрова, да лошади понесли, телега наскочила на пень. Батька разбился насмерть. Мать — Ксения Сергеевна — в тридцать лет осталась вдовой с пятью сыновьями на руках. Трудно пришлось ей. Два старших сына определились в наем, к кулакам. Отдавали свой скудный заработок матери. Лишь в тридцатом году, когда семья вступила в колхоз, жизнь начала постепенно налаживаться. Василия зачислили в полеводческую бригаду. Потом он перешел на ферму, вступил в> комсомол.