До чего же Блэнфорд своей робостью и болезненной любовью сердил Констанс: стоило ему взглянуть на нее, она, опустив глаза, смотрела на свои руки, обиженная его неодолимым целомудрием. А сам Блэнфорд испытывал отчаяние Прометея, прикованного к унылой скале своей нравственной чистоты. Она ненавидела его! Самодовольный хлыщ!

— Мой учитель йоги говорил, что одна из самых больших проблем герметических школ[50] не допустить превращения ламы в робота, чтобы не дать ему заснуть во время радения. Вам не кажется, что это отличный комментарий к поддержке института брака лордом Галеном? Между прочим, даже простой поцелуй прочерчивает некую траекторию в человеческом сознании, потому что он горячит кровь и заставляет организм вырабатывать особые вещества, как, скажем, сахар и инсулин. Будьте уверены, Иуде это было известно.

— Жаль, вы уничтожили все записи. Вам они понадобятся.

— Не беспокойтесь, у меня все вот здесь. — Он постучал себя по лбу. — Вы сразу заметите, когда я буду использовать их в разговоре, потому что они касались самых интимных проблем, которые мне не удалось разрешить, а без этого я не мог продвинуться вперед. Например, проблемы формы и стиля моей новой книги. Меня очень вдохновили смелость Розанова и истеричные пассажи Стендаля в его «Воспоминаниях эготиста» — не совсем вразумительные, как это часто бывает. Однако в них прослеживается присущий только ему язвительный, полный каламбуров стиль. И Розанов, и Стендаль помогли мне в поисках формы. Я сказал себе, что никто не ищет особой правды в фарсе, однако весьма занятно обнаружить ее именно в нем, разве нет?

— Я современный человек, — отозвался CAT, — и думаю, что люди в принципе прекрасны, но самым прекрасным кажусь себе я сам. Я — наивысшая точка. Природа истощилась, создавая меня. Другие — легко понять, что у нее не осталось идей, — в сравнении со мной — головастики. И вы сейчас скажете мне, что йога избавляет от таких убеждений?

— Да, скажу. Точно так же, как она избавила меня от болей в спине, она избавляет от стресса, вызванного чрезмерно раздутым «эго». Гипертрофированное «эго» может довести до беды, хоть и не сразу.

— Вы говорите так, как будто я настоящий. Сами же все сделали, чтобы я чувствовал себя бесплотным, иллюзорным, а теперь говорите обо мне как о реальности.

— Вы такая же реальность, как указатель в молитвеннике; но ведь вам не спеть ни одного псалма, мой милый.

Метафорой нетрудно описать

Все тайны, что другим не нужно знать,

Как одалиска, ты, метафора, глупа -

В отличье от меня. Как ты слаба:

Поймаешь ветер, парус развернешь,

Поймаешь разум, но души не сбережешь.

Вино, прекрасное фиту, вскружило нам головы и оживило беседу. Все прониклись такой любовью друг к другу, о которой прежде и не подозревали; лишь Констанс и ее подруга продолжали пребывать в пещере тишины и не поднимали голову от тарелок. Лорд Гален бездумно веселился, как обычно, а Кейд наблюдал за всеми, насупив брови, и был похож на мышь, выглядывающую из невидимой норки.

А что же очаровательная распутница, изысканная подруга Констанс, что происходило с ней? Иногда, опустив голову, она плакала — но это от радости: ведь ей повезло, ей выпала удача. Блэнфорд наблюдал за ней с суеверным страхом и невольным сочувствием. Она носила широкие золотые пояса — в тон густым золотистым волосам и голубым глазам, в которых светился ум; из-за пытливого взгляда они напоминали огни поставленной на якорь яхты. Рисунок губ говорил о восхитительной податливости ее натуры. Однако она всегда выглядела несколько отрешенной, прислушиваясь к некоему внутреннему устройству, регистрирующему разлад в мыслях. Тайком на нее посматривая, Блэнфорд вспоминал ее записи, которые показывала Констанс, и с завистью осознавал, что она не только красива, но и талантлива. И мысленно повторял: «Я мечтаю написать о невыносимом счастье. Я хочу наполнить текст своими телеологическими терзаниями[51] и все же сохранить его фарсовую святость как нечто бесценное. Прорваться сквозь летаргическое оцепенение, леность, боль души. Однако меня убивает скука познания истины — неприятное ощущение, будто бы тебя лишают младенческой невинности! Понимаете, время, в которое мы все верим, становится твердым, если долго стоит на месте. Время становится массой в математике. Потому что все упрямо и осознанно превращается в свою противоположность. Такова природа процесса, ведь существует закон космической инерции. Вселенная попросту делает очередной шаг развития; у нее нет программы, она ничего не продумывает заранее. В ней правит постоянная спонтанность!» Он ревновал к Сильвии. Как она смеет так много знать!

Неудивительно, что Констанс уступила мольбам такого сердца. Да и эпиграф, который она выбрала, как нельзя лучше отражал богатство ее интеллекта — это было восклицание Лафорга:[52] «Je m 'ennuie natale!»[53] И все же он сказал себе: «Я и не думал, что буду ни на кого не похожим; в глубине души я не считал себя «высшим классом». Тем не менее, я решил покорить вершины и стать по меньшей мере современным, восприняв все причуды, отравы и правды своего времени, осознавая опасность потерять все, если слишком этим увлечься. Но и просто прозябать, не добиваясь ничего существенного… невыносимо было даже думать о таком. Тем более закончить старостью с убийственным приапизмом — недееспособным, страшным, одиноким: когда не можешь одолеть муки неудовлетворенной похоти. Только не это!»

В страсти главное — глубинный фокус, как в прозе. Больше не будет, даст Бог, бесконечных, бесхребетных романов прежних времен, пропитанных розовой водичкой. Не будет отношения к любви как чему-то, отдающему обыкновенной случкой. Не будет прозаического стиля, известного французам как genre constation de gendarme.[54]

Реальность, которая кажется абсолютно безжалостной, на самом деле абсолютно справедлива, ибо она не может быть ни за, ни против. Иногда он глядел на ее профиль, на ее головку, повернутую к свету. До чего же щедра она в своем искреннем радостном внимании, до чего великолепно смугла. (Мертвые так и толпятся вокруг, когда мы пережили крах неоправданных надежд.) Единственный императив художника (любого человека) — bricoler dans l'immédiat, c'est tout![55] Уменьшите рабочую нагрузку сердца, путешествующего сердца. По-видимому, Сатклифф следил за его мыслью, потому что сказал:

— Грубость в любви недопустима, и для тех, кому это претит, Овидий был груб! Сегодня он, наверняка, работал бы в рекламной компании и стал бы лауреатом Мэдисон-авеню. Autre chose[56] Проперций, Катулл. — Он поднес полный бокал к губам и выпил до дна. — Необыкновенное вино! — сказал он, ставя бокал на стол. — Я предпочитаю необъятных женщин с теллурическими[57] грудями в качестве центров притяжения.

Блэнфорду это не понравилось, так как он не сводил взгляда с Сильвии, которая, с дивной своей длинной белой шеей, была похожа на лилию в слезах.

Кто-то откомментировал необъятность пристрастий Тоби, и тот отозвался с обидой:

— Я не подписывал договор со Святым Духом на воздержание от свинины во время Великого поста.

Дом лорда Галена был построен на землях старого полуразвалившегося mas,[58] где был настоящий замок в привычном провансальском стиле, от которого осталось лишь несколько просторных подсобных помещений, на скорую руку переоборудованных в жилые покои, несколько подновленные (и страшноватые — на сельский манер). Во время уборки урожая и зимой в двух дальних постройках хранили сельскохозяйственный инвентарь: тракторы, бороны и комбайны. А тот дом, в котором они теперь трапезничали, в обычное время служил мастерской и гаражом для неисправных машин. На стене этой грубой, незатейливой столовой висела реликвия, напоминавшая о «механическом» прошлом. В этом настенном украшении было особое очарование, потому что это был плакат, выпущенный примерно через десять лет после появления бензинового двигателя. Знаменитый автомобильный завод предлагал такие плакаты своим клиентам — как пособие, необходимое для каждого гаража, чтобы механики могли в случае надобности посмотреть, что к чему. На плакате была подробная схема бензинового двигателя, развернутая и рассеченная так, чтобы узлы и их функции можно было изучить по отдельности. Все сочленения плыли сами по себе в воздухе, так сказать. Этот плакат был как бы задником, на фоне которого сидели Блэнфорд и Сатклифф, и, глядя поверх их голов, Констанс изучала его с въедливостью медика — через призму своей профессии, так сказать. Как эмбриологию бензинового двигателя — как тело механического зародыша, где все аналогично человеческому телу: нога и рука в виде колес, коленчатый вал, как человеческий хребет. Маслосборник, сцепление, грязные легкие, кишки…

вернуться

50

Имеются в виду школы, изучающие наследие Гермеса Трисмегиста, легендарного египтянина, автора ряда трактатов по оккультным и по общим наукам, и его последователей. (Прим. ред.)

вернуться

51

То есть раздумьями о смысле жизни.

вернуться

52

Лафорг Жюль (1860–1887) — французский поэт-символист, один из первых декадентов.

вернуться

53

Я с рождения скучаю! (фр.).

вернуться

54

Здесь: жандармский непререкаемый жанр (фр.).

вернуться

55

А сейчас браться за любую работу, и все! (фр.).

вернуться

56

Другое дело (фр.).

вернуться

57

Земными (от лат. Tellus — Земля).

вернуться

58

Хутор, сельский дом на юге Франции (фр.).


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: