— В таком случае ей остается только сожалеть, что она не родилась мужчиной.

Вада часто думала над этими словами мисс Чэнинг, однако говорила себе, что не хотела бы быть мужчиной.

Да, она хотела оставаться женщиной, но мечтала вести более широкую и интересную жизнь, чем было обычно принято.

Правда, много говорилось и писалось об эмансипации, и Вада знала, что молодым американским девушкам теперь разрешалось больше, чем их мамам в том же возрасте.

Тем не менее ей казалось, что ограничений все-таки слишком много — даже круг вопросов, которые представляли для них интерес и которые они хотели обсуждать, был невероятно узким.

Вада понимала, что широкое и глубокое образование отличало ее от большинства сверстниц.

Однажды она поделилась этим с мисс Чэнинг:

— Я знаю, что должна быть благодарна вам за все, что вы мне дали, за все, чему смогла научиться. Без вас я бы просто рисовала акварелью или что-то шила.

— Знания компенсируют отсутствие многого, — призналась мисс Чэнинг.

По ее интонации девушка почувствовала в этих словах какой-то скрытый смысл, будто они должны были ей сообщить что-то очень важное.

Сейчас, когда ее мать ушла, она села на пол перед камином, и слова мисс Чэнинг совершенно неожиданно всплыли в ее сознании: «Знания могут компенсировать отсутствие многого…»

«А могут ли знания компенсировать любовь?»— спросила себя Вала.

Могут ли знания смягчить ее зависть к женщинам, которых любят только потому, что они любимы, а не оттого, что у них много денег?

Раньше она никогда не относилась серьезно к своему богатству. Но сейчас, думая о миллионах, которые отец ей завещал после своей смерти, о миллионах долларов, приращенных с годами, по мере того, как все больше нефти выкачивалось из нефтяных скважин, Вада понимала, что ее мать была права, говоря о том, что ее дочь не похожа на других девушек.

Могут ли мужчины смотреть на нее и не замечать того золотого пьедестала, на который она возведена, возвышаясь над обычными смертными?

Вся Америка была одержима жаждой богатства. Ради него американцы работали до изнеможения, мечтали о нем, золото мерещилось им везде! Они искали его и находили.

Деньги, деньги! Все больше и больше денег! Американцы свято верили, что за золото можно купить все, что пожелаешь.

«Кроме одного, — сказала себе Вада, — кроме любви!»

Уголек выпал из камина; Вада встала, вспомнив, что ее мать хочет видеть ее за чаем в другом платье.

Вада подумала, что переодевание, эта бесконечная смена костюмов, для богатых — один из способов хоть чем-то занять свое свободное время.

К завтраку они появлялись в утренних платьях, катались верхом в амазонках — костюмах для конных прогулок. Были специальные платья для ленча, а послеобеденные туалеты надевались для вечеров с гостями и для приемов.

К чаю американка надевала платье мягких линий, подчеркивающее женственность. Казалось, это гармонично сочетается с серебряным чайником на серебряном подносе и было раболепски скопировано с чаепитий в Англии — у тех же сословных кругов, к которым принадлежали Хольцы.

Но, конечно, к обеду, даже в кругу семьи, дамы предпочитали вечерние наряды с глубоким вырезом. Спускаясь в них по лестнице, они ослепляли своим блеском глаза одного, самое большее — двух безразличных слуг.

«Переодевания, переодевания!.. — повторяла Вада самой себе, идя по коридору. — Уверена, что этот заведенный порядок — часть какого-то гигантского ритуала, возможно даже игры, предложенной кем-то, кто манипулирует нами, беднягами, словно пешками».

Представив все это, она рассмеялась, но когда вошла в свою комнату, задержалась в дверях и стала ее осматривать с внезапно возникшим неудовольствием.

Комната изобиловала разными художественными безделушками и была обставлена в соответствии с распространенными представлениями об идеальной спальне молодой девушки. Медную кровать с изысканно украшенным изголовьем и основанием по краям обрамляли оборки. На туалетном столике с прекрасным зеркалом лежала белая муслиновая салфетка; сквозь плетения ее ткани были протянуты тонкие розовые ленточки, которые завязывались бантиками. Шторы, тоже розовые, обшитые бахромой и украшенные кисточками, были присборены и подвязаны кружевными и бархатными шнурами. Все это выглядело игриво и беспечно; казалось, что здесь обитают шаловливые дети.

Мебель была вручную расписана птичками и цветами. Небольшие скульптурки и другие предметы искусства аккуратно разместились по полочкам и шкафам.

Вада не могла припомнить ни одного своего дня рождения или Рождества, чтобы ее мать не преподнесла ей, среди множества прочих подарков, фарфоровые статуэтки, чаще всего в виде дрезденских пастушек. Здесь же были художественные изделия из серебра, золота, из полудрагоценных камней и фарфора, изображающие людей и животных. Комнату переполняли всевозможные маленькие коробочки, шкатулки, многие из них не представляли никакой ценности, но выглядели привлекательно и забавно. Все они имели определенное назначение и считались во вкусе юных особ.

Все вместе эти предметы загромождали комнату, и у Вады часто появлялось желание выбросить ненужный хлам. Ее мать пришла бы в ужас от подобной мысли. Миссис Хольц к тому же вряд ли сумела бы понять, что Вада устала и от картин, украшавших стены ее комнаты.

Это были полотна с изображением детей, играющих с животными, репродукция с картины сэра Джошуа Рейнолдса «Век невинности», идиллии других именитых художников, в которых присутствовали, животные.

В комнате находились также предметы священных религиозных культов, слишком яркие и необычные, чтобы вписаться в окружающую действительность.

«Это даже не комната ребенка, это жилище слабоумного», — сказала себе Вада, и ей сразу же стало стыдно за свою беспощадную критичность.

Ее мать как-то назвала ее неблагодарной, и Вада попыталась внушить себе, как ей повезло, что она может жить одна в такой большой и красивой комнате.

Девушка хорошо знала о существовании бездомных людей, бродяжничавших на улицах Нью-Йорка, о том, что целые семьи порой не имеют крыши над головой или ютятся все вместе на чердаках или в подвалах и там едва хватает места, чтобы повернуться.

Но иногда Вада чувствовала, что ее спальня, так же как и ее собственная гостиная, оскорбляют ее интеллект и достоинство.

То же самое она ощущала в каждом их доме.

Комнаты везде были похожи и отличались только цветом стен. Когда Хольцы путешествовали, личные вещи Валы разъезжали вместе с ними. Фарфор, предметы искусства, маленькие шкатулочки — все вывозилось и составляло часть багажа.

Точно так же, когда Вада была маленькой, ее куклы, плюшевый мишка, книжки со сказками путешествовали с места на место, чтобы девочка повсюду чувствовала себя как дома.

От всего этого Вада ощущала себя как бы скованной невидимыми цепями; казалось, они опутывают ее запястья и лодыжки. И некуда бежать от этого дома, от его обстановки, от его духа. То же самое, иногда думала Вада, происходит и с ее мозгами.

Ей не давали возможности самостоятельно мыслить и принимать решения. Порой она даже пыталась представить, сможет ли что-то изменить в заведенном порядке.

— Завтра мне хотелось бы поехать кататься верхом не утром, а днем, — сказала она как-то.

— Но профессор Хабер придет к тебе после ленча, Вада, разве ты забыла? — отвечали ей.

— Почему он не может прийти после завтрака? — настаивала девушка.

— А какой в этом смысл? — говорили ее мать или мисс Чэнинг.

Ответа на такой вопрос у нее не было, и занятия шли по расписанию, своим чередом, как прежде, и временами Ваде казалось, что уже никогда ничего не изменится.

Они даже посещали свои дома и поместья в определенное время года: одни весной, другие осенью, какие-то в летнюю жару, иные — в холодные зимние месяцы.

«Это похоже на движение фигур на шахматной доске, — думала Вада, — где все клетки одинаковы и отличаются только цветом». Она представила, как передвигается из желтой клетки, которую обозначила для себя как Весну, в розовую — Лето, далее в коричневую — Осень и, наконец, в белый квадрат, он, естественно, означал Зиму.