Летим! Снегоход несется по Черному Безмолвию, едва касаясь его своими гусеницами — совсем как я всего пару часов назад. Грузовик оставили постовым — через несколько часов придет новая смена, а старая отгонит его на завод, в ремонт, а нам нужно как можно быстрее добраться в заводской бункер, повидаться с Сырецким, директором завода. Когда-то, до войны, быть директором завода, означало воровать, заниматься переговорами с партнерами, да отдавать распоряжения: того уволить, а тому — дать премию. Теперь же Петр Михайлович, согласившись занять это место, фактически принял на себя не только завод, а весь город целиком. Нет, города, конечно, давно нет, от него осталось одно название, да одиннадцать бункеров с населением под тысячу человек максимум каждый. Он отвечает и за жизнедеятельность завода, и за обороноспособность города как от заморской опасности в виде воздушных атак, так и от опасности местной, в виде мародеров, к которым теперь примкнул и один бегун.

Нужно уговорить Сырецкого отправить мобильный отряд на защиту «восьмерки». Телеграмму с поста я уже дала — короткую и сжатую: «востриков антон со мной тчк столкнулась с крупным отрядом мародеров тчк с ними обученный бегун тчк по моим сведениям возможно нападение на восьмерку тчк». Эта телеграмма уже наверняка у него на столе, и он уже сейчас думает, что теперь делать, Сырецкий вообще мужик толковый — с ним приятно иметь дело. Думает быстро, решения принимает кардинальные и, как правило, верные… Ему бы дар бегуна — цены бы ему не было.

Кстати о бегунах… Слова моего Бомбодела крепко запали мне в душу, и сейчас, когда мы с каждой секундой все ближе к заводу, к дому, когда голова не занята единственно важной проблемой Черного Безмолвия — как выжить, я думаю о том, прав ли он?

Новый шаг эволюции? Нет, вряд ли. Генетическое отклонение, появившееся на почве повышенного радиационного фона. Мой отец, например, работал в Семипалатинске снабженцем, как и я здесь и сейчас. Вот только, в те времена задачи снабженцев были несколько иными… Но и его не миновало облучение, вызвавшее, видимо, какие-то отклонения в ДНК. Но все это — лишь мои домыслы, не более того. Серьезных исследований бегунов никто и никогда не проводил — просто некогда было. О нас узнали (или мы узнали о себе) уже после начала войны, когда мир вокруг обратился в Безмолвие и мы, однажды выйдя на охоту, обнаружили, что можем бежать быстрее волка и видеть лучше сокола. Хотя нет, раз бегун-мародер воевал в Китае, значит о его существовании узнали до войны. Возможно… Быть может, он открыл в себе дар в тот миг, когда по нам шарахнула первая атомная бомба, и тут же записался добровольцем на китайский фронт. Все может быть, и быть все может, и лишь того не может быть, чего, быть может, быть не может… Все остальное может быть. Довоенная присказка, идеально подходящая под описание моего нового не очень хорошего знакомца. Кто он, и откуда взялся? Неизвестно. Чего добивается? Ну, это приблизительно понятно. А вот что с ним делать?… ладно, разберемся.

Но, вновь к нашим баранам, в смысле, бегунам. Почему мы такие, какие мы есть — не знает никто. Большинство связывает наше появление с радиоактивным фоном, но при этом никто не имеет ни малейшего понятия, как действует радиация. Нет, азбучные истины учебника физика знают все, или почти все. Гамма частица или нейтрон, пролетая сквозь живую ткань, ионизирует молекулы воды в клетке, в результате чего организм отторгает видоизмененные клетки, разом перестав считать их своими. Это и есть лучевая болезнь, признаки которой всем очень хорошо известны. Выпадение волос, зубов, разложение тканей… В общем, организм превращается в некое подобие цитоплазмы, расползаясь на глазах. А вот более тонкие аспекты действия радиации? Почему легкое облучение может вызвать рак, при том, что уже назревшую раковую опухоль нередко выжигают все той же радиацией — лучевой терапией? Она лечит, или все же калечит? Или тут знаменитый принцип «Клин клином», или его обрусевший вариант: «Против лома нет приема, окромя другого лома»? Почему на ранних стадиях сильной лучевой болезни у человека происходит общий подъем тонуса, в определенном приближении сравнимый с углублением порога чувствительности у бегуна? Выброс энергии, спровоцированный тем, что организм разлагает сам себя? «Пойду собаке хвост отрежу, чтобы было, что ей на ужин дать»? Может и так. По крайней мере, углубленный порог бегунов все объясняют именно так, да и я придерживаюсь этого мнения. Но точно не знает никто.

Действие радиации вызывает у нас, в первую очередь, углубление порога чувствительности. Улучшается координация, быстрее аккомодируют глаза, даже мозг, кажется, быстрее принимает решения, хотя это, наверное, уже следствие, а не симптом. Даже физические силы — и те увеличиваются, правда, не столь значительно, как все остальное, так что, скорость действия бегуна все же не поспевает за скоростью его реакции. При высоком облучении мы можем отследить полет пули, но вот увернуться от нее — уже нет. Другое дело — еще до того, как она вылетит из оружия, определить, найти, ощутить линию ствола, и просто уйти с ее дороги. На это нашей скорости хватает с лихвой, но это, по сути, состязание с реакцией человека, а не со скоростью пули.

Возрастает и выносливость — мы можем пробегать невероятно длинные дистанции, практически не чувствуя усталости. Расплата приходит потом, когда организм изматывает себя до предела, расходуя абсолютно все ресурсы. В этом действие радиации для нас сходно с действием обезболивающего — боль не уходит, она по прежнему терзает тело, но ее импульсы больше не могут пробиться к коре головного мозга… За это нас и зовут бегунами, и потому мы работаем именно снабженцами, хотя солдаты из нас так же отменные. Мы идеальные курьеры, готовые пробегать, проноситься по Черному Безмолвию сотни километров, не обращая внимания на холод и радиацию….

Каменные стены периметра завода, неподвластные даже для ядерного взрыва, вырастают перед нами словно из-под земли. Я сбавляю ход и, полуобернувшись, подмигиваю Антону, мол, не боись, почти дома. Западные ворота медленно открываются перед нами, и вместо громадных створок перед нами появляется первый внутренний пост охраны — десяток солдат, хорошо вооруженных и обученных.

— Пропуск! — гаркает рослый детинушка десятник, и я, остановившись возле него, залезаю рукой во внутренний карман. Десятник мгновенно напрягается, готовый к любой неожиданности — вдруг я достану из кармана пистолет… Он, безусловно, узнал меня — слишком часто я проезжаю через эти ворота, да и вообще, слишком уж заметная я личность, но ведет себя так, как будто перед ним случайный путник. Такова уж служба на внутренних постах, служить гранью, на которой заканчивается Черное Безмолвие, как бы ему не хотелось пробиться на территорию завода.

— Ирина Печерская, снабженец. — представляюсь я улыбаясь, но без иронии в голосе. Меня отнюдь не смешит его излишняя предосторожность. Собственно, мне она и не кажется излишней — как человек, часто бывающий в Безмолвии, я понимаю, что ОТТУДА может придти все, что угодно. Начиная от свирепых мародеров, и заканчивая такой живностью, что и в кошмарном сне не приснится. Моя улыбка — лишь дань уважения ему и его ребятам, да и просто попытка передать хоть частичку своего хорошего настроения.

Он берет мой пропуск и вдумчиво сравнивает мою фотографию на нем с моим реальным профилем. Неужели встречался с аморфами Безмолвия? Если и да, то должен знать, что они хоть и в состоянии придать себе абсолютно любую форму, то делают это непроизвольно, принимая внешний облик объекта своей охоты, да и вообще, аморфы неразумны, что, впрочем, не делает их менее опасными.

— Проезжайте. — десятник берет под козырек. На его лице не отражается и тени эмоций. В самом деле, отличный солдат….

— Так точно! — в тон ему отвечаю я, трогая снегоход.

Мы въезжаем в завод…

Я не вижу лица Бомбодела, но чувствуя, как его руки сильнее сжимаются на моих плечах, догадываюсь, как он должен сейчас выглядеть. Лично меня величие завода уже давно не впечатляет — будучи охотником и, практически, обитая в Безмолвии, я видела пейзажи, гораздо сильнее потрясающие воображение. Громадный карьер, созданный термоядерной бомбой, достигшей земли в самом начале боевых действий, и даже гигантское поселение термитоподобных тараканов, высотой под пять — шесть метров — все это производит на меня гораздо большее впечатление, нежели творение человеческих рук — бункер завода с вздымающимися в небо бурнусами пара от ядерного реактора.