Сумевший выбраться из бункера гонец прибыл к нам за сутки до финального сражения у «тройки». Мы спешно собрали крупный отряд, и, не смотря на то, что практически оставили завод без защиты, на полном ходу полетели к бункеру. На полном ходу… На той максимальной скорости, которая возможна, когда пробираешься по снегу на грузовиках с обмотанными цепями колесами, и нескольких вездеходах — ядерная ракета, рухнувшая на ближайшую к нам воинскую часть, не пощадила ни одного находившегося там танка, а в более отдаленные части мы, тогда, вырваться не рискнули. На дорогу ушло около шести часов, и когда мы, вконец измотанные долгим броском, добрались до «тройки», спасать уже было некого.

Впрочем, командующий завода и так хвалил нас за ту операцию — мы потеряли всего десятерых из нашей сотни, зато подчистую выкосили всех мародеров. Отбили бункер, оставшийся практически нетронутым — они и не собирались его грабить, как раз наоборот, планировали закрепиться в нем. Вот только не спасли никого — погибли все жители «тройки», челюсти голодных псов-мутантов не пощадили даже пятерых грудничков…. Совсем маленьких детей, у двоих из которых даже не было отклонений — большая редкость в Черном Безмолвии, как мы зовем теперь этот радиоактивный заснеженный мир.

Я не помню, скольких в тот день убила я, совершенно забыв об обязанностях командира своей десятки. Увидев у входа в «тройку» собак, завершающих свое кровавое пиршество, я рванулась из кабины, не взяв с собой даже огнестрельного оружия…. Я ворвалась в бункер первой, рубя и круша все вокруг, думая лишь о том, что эти твари могли атаковать не «тройку», а «восьмерку», в которой жил мой Коля. А когда почувствовала, что слабею, то просто выбежала наверх, скользя по залитому кровью полу, и раздевшись догола, натерлась колючим радиоактивным снегом…

А дальше — вновь багровая темнота ярости и жажды смерти. Должно быть, другие испытывали примерно те же чувства, что и я, потому что не ушел никто. Ни одна собака, и ни один человек, между которыми мы, собственно говоря, и не делали разницы.

Человек впереди поднял руки кверху, и замахал ими, видимо предлагая мне остановиться и поговорить. Предлагая… Выбора у меня все равно нет — если это мародеры, то уйти от них на моем «ЗИЛу» мне вряд ли удастся. На такой дороге нас можно догнать и пешком, на снегоступах, а у них наверняка есть и снегоходы.

У них… Где же остальные. Не может же он быть один! Должно быть, скрываются где-то, поодаль. Черт возьми, в этой сумрачной пурге я не вижу ничего дальше пары сотен метров.

Я останавливаюсь в десятке метров от фигуры в скафандре и, не выключая передачи, начинаю рыться в бардачке. Если со мной что и случится, пусть парень уберется отсюда. Пусть спасется хотя бы он. Быть может, ему удастся добраться до завода и сообщить нашим о том, что в этом районе работает крупная банда мародеров. Именно крупная! Если их мало и они плохо подготовлены к бою, то им просто не взять меня — одинокий бегун на открытом пространстве, ставящий перед собой одну единственную цель — выжить в Черном Безмолвии, куда опаснее целого отряда солдат.

— Бомбодел, — обращаюсь я к своему спутнику, — Как тебя зовут?

— Антон. — отвечает он.

— Красивое имя. — я ободряюще улыбаюсь ему, — Но Бомбодел мне нравится больше. Тебе подходит это прозвище.

— Зовите меня как угодно. — отвечает он. — Хоть горшком, лишь бы не в печку.

Мой Бомбодел оказался начитанным — эти слова из какой-то сказки, вот только не помню, из какой именно. Это хорошо, быть может, искусство и литература все же выживут, когда умрут все воины и закончится эта чертова война.

— Хорошо. Слушай меня очень внимательно. Во-первых, — я кладу ему на колени заряженный «Макарыч», вытащенного из бардачка, — Вот тебе оружие. Если со мной что-нибудь случится… В общем, ты меня понял. Во-вторых, опять таки, если начнется заварушка, то просто срывайся отсюда с места в галоп. Я задержу их, а ты — уходи, бомбоделы нам нужны, да и вообще, нет смысла погибать вдвоем. Завод там, — я машу рукой вперед, — Примерно в двух часах ходу начнутся внешние посты, да и патрули не дремлют, так что, мимо не проедешь. Ты, кстати, машину-то водить умеешь?

Он отрицательно мотает головой, а затем, подумав, все же кивает.

— Я видел, как вы это делаете. Справлюсь.

Умный бомбодел, черт его дери.

— Молодец. Ну, я пошла.

— А оружие? — спрашивает он, хватая меня за рукав, — Вам, ведь, нужно оружие! И защитный костюм! Там, ведь, рентген пятнадцать!

Я смеюсь, абсолютно искренне и радостно. Он слышал лишь легенды о бегунах, но абсолютно не представляет, какие они в реальности.

— Костюм, милый мой, это для тебя! — говорю я, кивая назад, где за сиденьями скрывается увесистый мешок, — На всякий случай. А мне он даже вреден. А оружие… тебе оно нужнее, чем мне, а второго пистолета у меня нет. Ничего, добуду снаружи, если этот тип окажется не один, или рискнет напасть.

Я рывком распахиваю дверь, и в кабину тут же врывается волна холодного воздуха, приносящая с собой рой маленьких снежинок. Совершенно некстати мне вспоминается, как в детстве я радовалась первому снегу… Как ловила на свою маленькую ладошку невесомые снежинки, и слизывала их, ощущая приятный холодок на языке. Тридцать пять лет назад… В годы, когда я считала, что дедушка Ленин жил, жив и будет жить, что Советский Союз так и останется единым и нерушимым, и что ядерное оружие, в избытке «ковавшееся» на наших заводах — всего лишь сдерживающий фактор, и что оно никогда не будет использовано. Впрочем, в детстве я и знать не знала таких слов, как «сдерживающий фактор», и все мысли, что мелькают сейчас в моей голове, укладывались во всего одну строчку из песенки.

«Пусть всегда будет солнце…»

Уже много позже, лет через пятнадцать после тех памятных снежинок на моем языке, я узнала и другую песенку:

В глубокой шахте, который год,
Таится чудище — змей!
Стальные нервы, стальная плоть,
Стальная хватка когтей.
Он копит силы, лениво ждет,
Направив в небо радар.
Одна ошибка, случайный взлет,
И неизбежен удар!

А еще десять лет спустя я узнала, что удар и в самом деле неизбежен. Был ли взлет первой ядерной ракеты случайным — я не знаю, но песня сбылась на все сто…

Все, во что ты навеки влюблен
Уничтожит разом,
Тысячеглавый убийца-дракон.
Должен быть повержен он…

Я встряхиваю головой, отгоняя навязчивые строки и воспоминания из детства. Что со мной? Уж не вздумала ли вся жизнь промелькнуть перед моими глазами, словно перед… Нет, не стоит упоминать ее имя, не то накличешь беду. В конце концов, быть может это всего лишь заблудившийся человек, отбившийся от своей колонны, или пришедший из бункера. Да и вообще, не из таких передряг выбиралась. Вспомнить, хотя бы, ту же бойню в «тройке», или то, как в лесу, на охоте, на меня напала стая волков…. Справимся.

Поддавшись внезапному порыву я вытягиваю вперед руку и, поймав на нее несколько снежинок, отправляю их в рот, наслаждаясь легким холодком, поселившимся на языке.

Оборачиваю, чтобы последний раз взглянуть на моего Бомбодела. Моя задача — доставить его на завод, и я сделаю это, даже если придется лечь здесь костьми. И пускай Сырецкий сколько его душе угодно уверяет меня, что жизнь бегуна бесценна, и я не имею права рисковать собой. Жизнь — моя, и мне решать, что с ней делать. Сейчас я хочу спасти этого паренька. Спасти любой ценой. А вдруг правда он будет тем, или одним из тех, кто прекратит войну? Или вдруг он сумеет пережить ее, и настрогает пяток маленьких, здоровеньких детей, без третьего глаза и пятой конечности? Для меня дети — это что-то из области фантастики. У меня есть Коля, и слава Богу, что я родила его до войны. Теперь с полной уверенностью можно говорить, что родить нормального ребенка мне не светит.… Пусть радиация и не убивает нас, бегунов, по крайней мере так, как обычных людей, но все же оказывает определенное действие на организм. И мутаций в нашем роду будет несравненно больше, чем в роду обычного человека. В тысячи раз больше!


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: