— Ты из «восьмерки»? — спрашивает Толя, и человек утвердительно качает головой, а затем пытается что-то сказать. В этот момент его вырывает кусками собственных внутренностей, и он надолго заходится в страшном кашле, разбрызгивая вокруг тягучие капли крови, вылетающие изо рта.

— Их было всего трое… — наконец шепчет он, едва ворочая обвисающими губами, покрытыми широкими трещинами. — Сущие дьяволы… Бегуны!

В последнее слово он вкладывает столько ненависти, что я ежусь, словно на морозе, хотя после обильной еды традиционные минус двадцать Безмолвия кажутся мне теплым бризом.

— Они просто вошли через главный вход… Должно быть, охранники впустили их сами. Кто бы мог догадаться, что… — его снова разрывает надсадный кашель, — Что три человека могут перебить все… я ушел… чудом… Выбрался из бункера и побежал к заводу… Хотел предупредить, чтобы вы… отомстили… Не смог… темно… я три года не видел этой темноты… Безмолвие… заблудился…

Его трясло, словно в лихорадке, и он, не удержавшись на подкашивающихся руках и ногах, повалился лицом в снег.

— Помогите его поднять. — говорит Толя, хватая умирающего за рукав пальто. Я хватаюсь за другой, чувствуя, как под моими руками перекатывается что-то жидкое, словно тело аморфа… Мы усаживаем человека на снег, и я брезгливо вытираю руки, перепачканные в холодной кровавой слизи.

— Как тебя зовут? — спрашивает Толя.

— Егор… — шепчет мужчина, и поднимает на нас взгляд. Правого глаза нет совсем — на нас смотрит пустая глазница, сочащаяся кровь. Левый пока на месте, но я не уверена, что Егор все еще может им что-то видеть — из уголков глаза стекает по тонкой струйке крови, а зрачок выглядит остекленевшим и мертвым. Он движется, возможно, выискивая нас взглядом, но это движение выглядит жутко неестественно. Словно зомби, поднявшийся из могилы, пытается сделать первые шаги.

— Ты не знаешь маленького Колю? Колю Печерского? — спрашиваю я, и мое сердце замирает в ожидании ответа. Сейчас я надеюсь, что Коля в руках Мадьяра. Иначе… Страшно подумать! Может быть он тоже сумел бежать, и сейчас Безмолвие пожирает моего сына изнутри. Мадьяр, по крайней мере, не причинит ему вреда… Наверное.

— Знаю…. Бедный мальчик… Его мать — исчадье… Такая же, как эти трое…

— Да. — соглашаюсь я, хотя сердце мое тугим комом спускается к желудку. Нас ненавидят многие, но такой ненависти я еще не встречала. Впрочем, за эти сутки я и так уже навидалась много нового, и теперь не удивлюсь ничему. — Но мальчик — мой друг. Я знала его с пеленок, до того, как мать бросила его. Ты не знаешь, что случилось с ним?

— Нет… — Егор склоняется к земле, и его выворачивает на изнанку потоком крови.

Мы переглядываемся. Картина ясна, и объяснений не требуется. Три бегуна просто вошли в бункер, и, вероятно, перебили всех, кто попытался оказать им сопротивление. Нет, скорее всего, просто всех! Что с моим Колей — неизвестно. Нужно продолжать путь.

— Что делать с ним? — Марат кивает на умирающего.

— Добейте… — шепчет Егор. — Я просто хотел… добраться до завода… Не смог, но встретил вас… твари… убийцы…

До меня не сразу доходит, что сейчас он говорит о нас.

— Исчадья… дьяволы… Печерская… убей…

Мне остается только поразиться воле этого человека, который умирая не купился на мою ложь о близком знакомстве с Колей. Конечно же, он узнал меня. Быть может, мы и не встречались раньше, но сложив два и два он сумел сделать соответствующий вывод.

Я достаю из кобуры пистолет, и прицеливаюсь Егору в уцелевший глаз. Два мертвых зрачка смотрят друг на друга — зрачок ствола, и зрачок человеческого глаза. Один — несущий смерть, второй — зараженный смертью.

— Отомстите… — продолжает шептать Егор. — Убейте всех… Вы это умеете… всех… всех…

Я нажимаю на курок, и голова Егора разлетается, словно спелый арбуз. Мужчины смотрят на меня, и в их глазах я читаю сочувствие.

— Он был хорошим человеком. — говорю я, пряча пистолет.

— Знаешь, только что я понял Таранову. — бесстрастно говорит Толя. — До того, как встретил его — не понимал, почему она подорвала именно убежище, а не нас в лазарете. Теперь — понимаю.

— Он был хорошим человеком. — так же отрешенно говорю я, направляясь к снегоходу.

— Человеком. — соглашается Толя.

Спустя минуту мы уже снова летим, едва касаясь черного снега гусеницами. «Восьмерка» менее чем в тридцати минутах езды от нас…

Я неоднократно бывала там, навещая Колю, поэтому местность на подходе к бункеру я знаю как свои пять пальцев. Вот промелькнуло здание, бывшее некогда жилой шестнадцатиэтажкой, а сейчас, снесенное взрывом наполовину, медленно зарастающее снегом, затем уцелевшая рощица из мертвых деревьев, где до сих пор можно встретить лосей или оленей, собирающий растущий под снегом мох… Сейчас должен быть крутой обрыв, метров так десяти в высоту, въехав на край которого мы и должны увидеть вход в «восьмерку», скрытую под землей.

Я сбрасываю скорость, делая знак Толе и Марату сделать то же самое. Не хватало нам только на полном ходу слететь с обрыва в темноте — самая нелепая смерть, какая только возможна для бегуна. Мы медленно подъезжаем к краю, вглядываясь в темноту, и добравшись до места, где земля обрывается, переходим в ИК-диапазон, чтобы разглядеть, что происходит внизу.

Я вижу более теплую, чем окружающий ее снег, конструкцию входа в бункер, но вместе с ней — еще и множество тел, лежащих вокруг. Их температура все еще больше температуры окружающей среды, но уже гораздо меньше нормальной для человека. Трупы! Остывающие трупы, разбросанные вокруг бункера!

Толя вдруг сдавленно вскрикивает, указывая на них.

— Ира, ты глянь, как они лежат!

Я всматриваюсь в темноту, пытаясь понять закономерность расположения тел на снегу, так как уже и мне самой кажется, что лежат они отнюдь не в беспорядке, когда дверь бункера, вдруг, открывается, и в ней появляется человеческий силуэт. Впрочем, с инфракрасным зрением я тут же вижу, что это не человек, так как его кожа гораздо теплее человеческой. Перед нами бегун, как и мы, умеющий искусственно поднимать температуру собственного тела на морозе!

Он смотрит прямо на нас, машет нам рукой, а затем наклоняется к земле, чиркая зажигалкой. Яркий огонек вспыхивает в его руке, и перекидывается на снег, видимо заранее политый горючей смесью. Разгораясь он мчится вперед, охватывая все большую площадь, пока наконец не успокаивается, пройдясь по всем телам, лежащим возле «восьмерки».

Теперь даже в видимом диапазоне я отчетливо вижу слова, в которые складываются тела, охваченные огнем.

Он ждал нас!

— Ира, где спуск?! — выводит меня из оцепенения Толя. — Нам нужно спуститься!

— Метров сто левее. — отвечаю я, и мы срываемся с места, подняв вихрь черного снега. Я веду ребят, несясь впереди них… Закладывая крутой вираж, въезжая на проторенную дорогу к бункеру, не снижая скорости съезжаю вниз по более-менее пологому склону, и спустя несколько минут все мы почти одновременно спрыгиваем со снегоходов, замерев перед бегуном, по-прежнему стоящим у входа в бункер.

— Здравствуй, Ира. — говорит он. — Я уже заждался. Думал, ты не придешь.

— Где мой сын?! — резко спрашиваю я.

В свете пламени я могу рассмотреть его. Высокий, мускулистый, широкоплечий. Живые глаза, держащие в поле зрения всех нас одновременно, короткие черные волосы. Из одежды на нем лишь штаны цвета хаки, да футболка, поперек которой красуется длинный шрам, видимо от ножа. Его можно было бы назвать красивым, если бы вся правая сторона лица не была испещрена черными рубцами ожогов, которые переходили со щеки на плечо, и дальше на правую руку.

— Наземный термоядерный в Китае. — перехватив мой взгляд говорит он. — Я был слишком близко. Ближе, чем следовало.

— Где мой сын?! — еще раз спрашиваю я, угрожающе положив руку на рукоять пистолета. — Отвечай!

— Не нервничай. — отвечает бегун, — Он в надежном месте. Сейчас он с Мадьяром и должен уже быть в нашем штабе… Собственно, за этим я здесь и нахожусь — я должен был встретить вас, и проводить туда для более детального разговора. Впрочем, Мадьяр предупредил меня, что вы, возможно, не захотите пойти со мной, а решите добраться туда самостоятельно, поэтому просил передать вам точное местонахождение нашего временного штаба.