Но каких людей, какой человеческий материал найдет он в неизвестной ему тогда Индии? Если даже оставить в стороне экзотическую яркость и странные (для нас) обычаи, которые забавляют, интригуют туристов, все равно в индийцах останется что-то необычное, странное [e'trange]. Сказать, что это мягкий, мечтательный, фаталистичный народ, отрешенный от мира — значит описать следствие, а не причину. «Странное» — очень точное слово,[18] ибо по своей физической сути, естественно, без малейшей «мысли» или даже «веры», индийцы погружены своими корнями глубоко в иные миры, они не принадлежат только этому миру. И эти миры иные постоянно поднимаются в этих людях на поверхность — при малейшем касании рвется завеса, — замечает Шри Ауробиндо. Этот физический мир, для нас такой реальный, абсолютный и уникальный, кажется индийцам лишь одним способом существования среди многих других, одним из множества видов совокупного существования, одним словом — маленькой, хаотичной, возбужденной и полной боли границей на краю необъятных континентов, которые лежат, неисследованные, по ту ее сторону.[19] Эта существенная разница между индийцами и другими народами особенно ярко проявляется в их искусстве (впрочем, искусство Египта и, вероятно, Центральной Америки заметно выделяются на общем фоне мировой культуры). Если мы оставим наши светлые и открытые соборы, стремящиеся ввысь, символизирующие торжество божественной мысли в человеке, и вдруг окажемся перед Сохмет[20] в тишине Абидоса ни Ниле или лицом к лицу с Кали за перистилем Дакшинешвара,[21] то мы вдруг что-то почувствуем — какое-то неизвестное измерение — и остановимся в изумлении перед «чем-то», что ошеломляет нас, лишает нас слов и что совершенно отсутствует в нашем западном искусстве. В наших соборах нет тайн! Все там чисто и аккуратно, открыто всем ветрам, доступно каждому — но на самом деле и там много тайн… Здесь ведь речь не о том, кто чего достиг, не в этом дело, просто мы что-то забыли. Если столько цивилизаций, которые были когда-то такими же великолепными и утонченными, как и наша — давайте скромно признаем это — и чьи элитарные прослойки были не менее «интеллектуальны», чем лучшие умы наших университетов, видели и знали по опыту невидимые иерархии (не видимые для нас) и великие психические ритмы, которые выходят за рамки короткой пульсации отдельной человеческой жизни, то как же нам до сих пор не пришло в голову, что это, наверное, не глупое суеверие и не умственное заблуждение — было бы странным считать заблуждением то, что встречается в местах, удаленных друг от друга на тысячи миль, в цивилизациях, которые были абсолютно неизвестны друг другу. Да, время Мистерий прошло: все сейчас чудным образов декартизовано, прагматично, но все-таки чего-то не хватает. Новым человеком, наверное, будет тот, кто вдруг остро осознает ужасную нехватку чего-то, которую не могут заполнить ни его наука, ни церкви, ни наслаждения. Человека нельзя безнаказанно лишить его тайн. Это также стало живым уроком, который Индия преподнесла Шри Ауробиндо, если только он уже не познал этого раньше на собственном опыте.

Однако, если мы полагаем, что Индия — страна, где древние Мистерии продолжают свое существование — даст нам практическое решение, которое мы ищем, то мы, вероятно, будем разочарованы. Шри Ауробиндо очень скоро оценил свободу, духовную широту и огромные экспериментальные познания, которые Индия предлагает ищущему, но отнюдь не согласился принять все в том виде, в каком это предстало перед его глазами — не потому, что оттуда надо было что-то отбросить. Не нужно ничего удалять ни из так называемого индуизма, ни из христианства, ни из любого другого человеческого стремления, но нужно все расширять, расширять до бесконечности. То, что мы принимаем за окончательную истину, является чаще всего лишь частичным переживанием Истины — ибо всеобъемлющего, тотального Переживания, очевидно, не существует ни во времени, ни в пространстве, ни в каком-то месте и существе, каким бы озаренным оно ни было; ибо Истина бесконечна, она всегда находится в движении. Но человек всегда взваливает на себя бесконечную ношу, — говорила Мать в беседе о буддизме. — Он не хочет позволить уйти тому, что относится к его прошлому, и таким образом сгибается все больше и больше под тяжестью бесполезных накоплений. Пусть на каком-то отрезке пути у вас был руководящий принцип, но как только вы прошли этот отрезок, оставьте и его, и то, что руководило вами, и идите дальше. Это как раз то, что люди делают с большой неохотой. Ухватившись за то, что им помогает, они цепляются за него и не позволяют ему уйти. Те, кто продвинулся с помощью христианства, не желают оставить его и несут на своих плечах; те, кто продвинулся с помощью буддизма, не желают оставить его и несут на своих плечах. Это ужасно отягощает и тормозит вас. Как только вы прошли какую-то стадию, оставьте ее, позвольте ей уйти! И идите дальше! Да, есть вечный закон, но это закон вечно юный и вечно развивающийся. Индия хотя и была способна понять, что Бог в своей космической поступи вечно разрушает традиционные верования людей и их представления о нем, не всегда имела силу справиться с собственной мудростью. Безбрежное невидимое, наполняющее собой эту страну, намеревалось взять у нее двойной выкуп — человеческий и духовный. Человеческий — потому что народ ее, пронизанный потусторонним, сознающий великую космическую Игру и внутренние просторы, где наша маленькая поверхностная жизнь представляет собой лишь точку, которая периодически то расцветает, то вскоре угасает вновь, кончил безразличием к миру — инерцией, безразличным отношением к прогрессу, покорностью, которая часто надевает маску мудрости. Но она заплатила и духовный выкуп (и это гораздо серьезнее), потому что во всей этой безмерности, слишком большой для нашего настоящего ограниченного сознания, судьба земли, нашей Земли, теряется где-то в далеких галактиках или в неизвестности, вновь погружаясь в Брахмана, откуда в конце концов она, может быть, никогда не появлялась, кроме как в наших мечтах — таким образом, и учение об иллюзии, и трансы, и закрытые глаза йога тоже часто были всего лишь масками Бога. Поэтому очень важно четко определить цель, которую имеет в виду религиозная Индия; тогда мы лучше поймем, в чем она может помочь нам, ищущим всеобъемлющей, интегральной истины, а в чем — нет.

Прежде всего мы должны признать, что мы поставлены перед удивительным противоречием. Индия — это страна, которая сделала великое открытие: «Все есть Брахман», — говорит она. Все — это Дух, этот мир — тоже Дух, так же, как и эта земля, эта жизнь, эти люди — не существует ничего вне Него. «Все — это бессмертный Брахман, и нет ничего другого; Брахман — перед нами, Брахман — позади нас и к югу от нас, и к северу, и под нами, и над нами; повсюду простирается Он. Все, вся эта великолепная вселенная — это только Брахман» (Мундака Упанишада, II, 12). Наконец-то разделение, раздирающее этот бедный мир на части между Богом и Дьяволом, устраняется раз и навсегда — как будто человек всегда должен был выбирать между небесами и землей и не мог быть спасен иначе, кроме как изуродовав себя. На практике, однако, в религиозной истории Индии в течение последний трех тысяч лет господствует мнение, что есть как бы истинный Брахман — транцендентный, неподвижный, вечно находящийся по ту сторону этого бедлама, и Брахман ложный, или, лучше сказать, второстепенный (есть несколько школ), для промежуточной и более или менее сомнительной действительности (т. е. для жизни, земли, для нашей жалкой земной неразберихи). «Отринь этот иллюзорный мир», — восклицал великий Шанкара.[22] «Брахман — реален, мир — обман», — говорит Нираламба Упанишада: брахма сатьям джаган митхья. Как мы ни старались, мы все-таки не поняли, каким образом, в силу какого искажения «все есть Брахман» превратилось во «все, кроме мира, есть Брахман».