БОЛЬШОЙ ВЫБОР

И прищур у одного из этих парней был узким, холодным, острым, поблескивал сталью. Бритва в его руке тоже поблескивала — узкая, холодная, острая. И держал он ее профессионально — чуть на отлете, вращая кистью. Другой из них тоже профессионал — донышко бутылки отлетело у него почти бесшумно, без стеклянных брызг — хр-р-руп! И зеленые, мутно-прозрачные клыки теперь целили прямо в лицо. Они вообще были парни не без выучки: И тот, который оглаживал в ладони мячик, мягко оглаживал. Чтобы, упаси Господи, кислота не капнула на комбинезон, а выстрелила дюжиной упругих фонтанчиков. Стоит чуть сжать мячик.

И четвертый тоже — у него в руках ничего не было. Да и руки болтались, как тростниковая занавеска. Но Хаки помнил эту натренированную безвольность у Беременного, который полгода мордовал роту перед заброской на Плато. Помнил, чем взрывалась эта безвольность — и пропадало знаменитое на весь Корпус брюхо, набитое пивом и пайковым десантским шоколадом. И был это уже не Беременный, а винтокрыл на предельных оборотах. И рубил в капусту.

Так что Хаки быстро сообразил, что последний из этой четверки, взявшей его в кольцо, — самый опасный. И начинать надо именно с него, с Безвольного. Тем более, что тот стоит вне блока — явно не подозревает, что Хаки знает винтокрыл. И хотя притяжение на Плато в два раза больше, и со времен Умиротворения прошло без малого десять лет, и у Хаки отросло брюхо, как у недоброй памяти Беременного, а то и поболее... Но! Но на винтокрыл он еще способен. Способен! Тем более — Безвольный медлит. Вообще все четверо почему-то медлят. Хаки не стал решать — почему.

Медлят-то — медлят... Но дистанция между Бритвой, Клыками, Мячиком, Безвольным и Хаки сократилась до ярда...

И Хаки включился. На средние обороты. У него уважаемое заведение. Патруль заглядывает к нему только пропустить стаканчик. Других дел к Хаки у Патруля нет. И трупы в его уважаемом заведении не нужны...

И Безвольный завязался в узел, не успев войти в блок. И Мячик пробил стойку головой. Клык, подрубленный под щиколотки, махнул руками, ища точку опоры, и на этот раз уже непрофессионально шарахнул бутылкой о край стола, свалившись лицом в осколки. Бритва мазнул лезвием по воздуху и приложился затылком к рифленой ступеньке.

Хаки сбавил обороты на нет, вылил неразбавленного на полотенце и вытер лицо и шею — все-таки тяжеловат стал для винтокрыла. Он плеснул в стакан на два пальца, разбавил до четырех. Швырнул все это себе в рот и, запрокинув голову, сделал «гл-гл-гл»...

Когда сознание к нему вернулось, заколотил кашель. Хаки перхал, проламывая внезапную перегородку в гортани. Несуществующую перегородку. Которая возникает после удара по горлу...

Крепкие парни! Правильно угадал Хаки. Профессионалы! После винтокрыла очухаться, сориентироваться и достать?! И еще как достать! Кто же это? Безвольный вроде в дальнем углу валялся — не мог он достать. Да любой из остальных мог достать. Теперь, когда цирк с бритвами, бутылками, мячиками кончился, они стояли все четверо, и руки у них болтались, как тростниковая занавеска. И каждый был в блоке. Так... Значит, просто брали на испуг. У Хаки отлегло...

Но прокашляв перегородку в гортани, он оценил, что отлегло рановато. Сам-то он, Хаки, был аккуратно и плотно втиснут в угол, и ноги его задраны выше головы. Не оттолкнуться. А если бы и оттолкнуться, если бы найти точку и оттолкнуться, то... Против четырех винтокрылов — один?! Первый раунд он выиграл, да. Но они не знали, что Хаки отбарабанил свое в Корпусе Умиротворения на Плато. Теперь же — начеку. И подогретые.

Хотя они уже ввалились подогретые. И заорали, что, хозяин, четыре двойных, что Док хорошо бежит, что Док даст сто очков вперед Милашке, что Милашка уже выдохся и просто-напросто не добежит. Что вся Милашкина команда в подметки не годится команде Дока, что жирные коты Милашке не помогут, что у Дока коты пожирнее, что, хозяин, еще четыре двойных и один для себя, что за победу

Дока надо выпить, что нельзя не выпить за победу Дока. Что еще не первый вторник после первого понедельника, но уже ноябрь. Что Док, можно сказать, добежал, а Милашка все еще бежит, но плохо бежит, и шансов у Милашки никаких, что за это тоже надо выпить, что нельзя не выпить за провал Милашки?

Только они не такие подогретые были, как хотели казаться. И Хаки, не любивший, чтобы его держали за идиота, прикинулся идиотом и спросил:

— А что, парни, стипль-чез — штука коварная. Попадет ваш стиплер копытом в ямку, и ну — как вашего Дока Милашка и обойдет?

Хотя он не был идиотом. И знал, что Док и Милашка — не мерин с кобылой, а кандидат и кандидат. И бега — выборы. И финиш, до которого оба бегут, — этот самый первый вторник после первого понедельника ноября. И повелось так в их благословенной стране давно, с самого начала, триста лет уже.

И Хаки был далек от политики. Была у него мечта — скопить монет и открыть свое дело. И он сам ее, мечту, осуществил. Без всякой политики. Без Дока. Без Милашки. И хотя ему исполнилось сегодня сорок, то есть получил он право голоса, — его это не щекотало. Он бы вообще из-за стойки не шелохнулся, если бы не Закон. Который ввели еще до его, Хаки, появления на свет. Лет полста назад. Когда в первый вторник после первого понедельника ноября вообще никто не пришел голосовать. Начхать было добрым гражданам, кто на них верхом сядет. Что тот, что другой. Вот тогда и Закон провели — избиратель обязан отдать свой голос либо за одного, либо за другого. Иначе...

Хаки — что? Хаки Закон уважает. Хаки пойдет и проголосует. Хаки все равно — за кого голосовать.

Только парни подогретые вели себя шумно, суетились. По плечу Хаки стали хлопать, гоготать. Мол, ну ты, хозяин, сказал! Дока мерином назвать! Ну, ты даешь! Нового хозяина Холма, Дока нашего не знать! Дока, который тебе рай на земле устроит, не знать! Дока нашего, который о твоем процветании заботится и о процветании каждого, не знать! Ну, хозяин!..

Тут Хаки им и дал. Назло! Что видел он вашего Дока кое в каком месте, что без всякого Дока он сорок лет прожил, что без всякого Дока процветает! Что он, Хаки, еще поглядит, как Милашка вашего Дока обойдет! Что он, Хаки, пойдет в первый вторник после первого понедельника и отдаст голос за Милашку.

И парни еще похлопали его по плечу, еще погоготали. Потом сказали, что ладно, хозяин, с тобой не соскучишься. Что ладно, хозяин, мы шутки понимаем и вместе посмеемся. Что ладно, хозяин, посмеялись и будет...

Но Хаки был упрям. И кончилось это для него так, что втиснут он в угол собственного заведения, и ноги торчат выше головы.

А Безвольный сонно смотрит на него и говорит:

— Сейчас тебе, хозяин, будет больно. Сейчас я с этими ребятами буду делать тебе очень больно. А потом ты пойдешь в первый вторник после первого понедельника и отдашь свой голос за Дока. А если ты взбрыкнешь и сваляешь дурака в пользу Милашки, тебе будет больно каждый раз, когда мы будем приходить в гости. А нам у тебя, хозяин, понравилось. Уютное заведение. Мы каждый день будем приходить в гости.

Хаки не смотрел на этих четверых. Он смотрел на тростниковую занавеску за их спинами. Время Патруля. Пошло время Патруля. Патруль нуждается в опрокидывании стаканчика. Каждый день в это время Двойка Патруля нуждается в стаканчике доброго, крепкого пойла...

Занавеска рассеклась надвое. Нет, не Патруль. Еще четверо. Тоже крепкие парни. Удавка у одного, цепь у другого, еще кастет с шипами. И четвертый с пустыми руками, как у Безвольного.

Да, подумал Хаки. Да, сейчас мне будут делать больно, подумал Хаки. Хотя для того, чтобы сделать мне очень-очень больно, хватило бы и четверых, подумал Хаки. Еще он подумал — может быть, они друг друга будут сменять?

Но они не стали друг друга сменять. Безвольный поймал взгляд Хаки и обернулся. Остальные трое тоже обернулись. И те четверо застыли. И эти четверо тоже. Молча. И все разом взорвались винтокрылом на предельных оборотах. Это была рубка. Бесшумная, сосредоточенная.