Незаконный развод народа с государством, происшедший в головах некоторых наших исторических писателей и преподавателей, породил довольно недоразумений.

Забыв, что государство есть необходимая форма для народа, который немыслим без государства, объявляли, что не станут останавливаться на каком-нибудь громком государственном событии более того, сколько требовать этого будет уразумение воздействия его на народный быт и воспитание; что не станут преклоняться пред биографиею лиц, выходящих из массы; что эти лица будут важны единственно потому, что они принесли с собою из массы и что сообщили массе их дарования; что не будет важен никакой закон, никакое учреждение сами по себе, а только по приложению их к народному быту; что не будут останавливаться ни на каком литературном памятнике, если не будут видеть в нем ни выражения народной мысли, ни той силы, которая пробуждает эту мысль; в таком случае гораздо важнее будет народная песня, даже полная анахронизмов в изложении внешнего события; предметом первой важности будут повествования летописцев о неурожаях, наводнениях, пожарах и разных бедствиях, заставлявших народ страдать, о затмениях и кометах, пугавших его воображение явлениях, которые для историка, имеющего на первом плане государственную жизнь, составляют неважные черты.

В приведенных мнениях видно непонимание тесной связи между государством и народом, связи формы с содержанием. Что значит, например, рассматривать громкое государственное событие со стороны воздействия его на народный быт и воспитание? Но почему же это событие громко? Историк при встрече с таким событием прежде всего должен показать, как оно возникло в жизни известного народа, разумея под жизнию народа жизнь внутреннюю и внешнюю.

Что касается до значения лиц, выходящих из массы, то понятно, что всякий оценивает их по степени того добра, какое оказали они своим общественным служением: об этом никто никогда не спорил.

Но здесь должно заметить, что историк не имеет возможности непосредственно сноситься с массою; он сносится с нею посредством ее представителей, исторических деятелей, ибо масса сама ничего о себе не скажет; и в то время, когда она движется, волнуется, на первом плане ее вожди, представители; они говорят и действуют и этим самым становятся доступны для историка. Если известный закон или учреждение, каковы бы ни были сами по себе, не имеют приложения к народному быту, то во всяком случае они заслуживают внимания; если закон или учреждение действуют и в то же время неприложимы к народному быту, то они причиняют вред, затруднения, неудобства в отправлениях народной жизни; это очень важно, и историк обязан вникнуть в причины такого явления, ибо здесь поверка народной жизни.

Историк обязан останавливаться на важных литературных памятниках, ибо такие памятники не могут пройти бесследно для жизни общества. Историк, имеющий на первом плане государственную жизнь, на том же плане имеет и народную жизнь, ибо отделять их нельзя: народные бедствия не могут быть для него неважными чертами уже и потому, что они имеют решительное влияние на государственные отправления, затрудняют их, бывают причинами расстройств в государственной машине, что вредным образом действует на народную жизнь.

Но конечно, историк, уважающий народ, не поставит наряду с народными бедствиями затмений и комет, пугавших народное воображение, хотя и не оставит их без внимания, когда будет говорить, как народ в известное время представлял себе известные явления.

Сделавши эти предварительные замечания, мы приступим к наблюдениям над исторической жизнью народов и для правильности этих наблюдений начнем сначала, начнем с того, с чего обыкновенно начинают.

I. ВОСТОК

1. Китай

Перед нами одна из самых обширных и самых богатых стран в мире, страна чайного дерева и шелкового червя; страна, которая с незапамятных пор составляет одно государство, самое обильное трудолюбивым и промышленным народонаселением, долго славившимся своими шелковыми, хлопчатобумажными и фарфоровыми изделиями, знавшим, как говорят, порох, компас и книгопечатание прежде европейцев.

Но это государство с незапамятных пор не имеет истории; Китай и неподвижность сделались понятиями, неразрывно связанными друг с другом. С неподвижностью, страхом перед новым соединена замкнутость, страх перед чужим. Причины этих явлений находят, во-1-х, в природных условиях; во-2-х, в характере монгольского племени, к которому принадлежит народ китайский. Будем наблюдать над действиями этих условий.

Указывают, что замкнутость Китая происходит оттого, что он окружен высочайшими горами и бурными, туманными, имеющими много мелей морями; с другой стороны, указывают на необыкновенное плодоносие и роскошь страны, вполне удовлетворяющей народонаселение и отнимающей у него охоту к движению, исканию нового, чужого.

Говорят также, что свойства монгольского племени условили остановку китайцев в развитии; в китайской цивилизации монгольское племя достигло высшей степени развития, к какой только оно могло быть способно.

Мы, разумеется, не будем отвергать влияния ни одного из означенных условий, хотя приговор относительно племени нам кажется слишком резок; если мы видим, что племя остановилось на известной степени развития под влиянием таких-то могущественных условий, то естественно рождается вопрос: остановилось ли бы оно на этой степени при других условиях? Что же касается до влияния природы, то имеем право спросить: такие же ли оказались бы результаты, если бы Китай был резко отделен с сухого пути, представлял такую же плодоносную страну и простирался небольшою узкою полосою по берегу моря?

Признавая всю законность этого вопроса, мы считаем себя вправе выставить новое условие, именно: обширность страны, в которой в продолжение многих веков народонаселение могло расширяться и устраиваться без столкновения с другими народами, без внешней деятельности, без подвига, с одной только внутреннею деятельностью. Все силы народа, особенно с быстрым его увеличением при благоприятных условиях, ушли в это необычайное трудолюбие, отличающее китайцев. Но одно трудолюбие при однообразной будничной жизни не разовьет народа: для развития необходим не труд только, но подвиг, сильное, широкое движение, которое условливается внешними столкновениями.

В Китае всего лучше можно видеть влияние на народ исключительно внутренней жизни, как бы она сильно развита ни была, влияние труда без подвига, необходимого для вскрытия и упражнения высших способностей человека; в китайцах мы видим людей, в высшей степени способных к труду и нисколько не способных к подвигу, трусливых, легко подлегающих внешнему натиску. Преобладание внутренней жизни ведет к тому, что государство становится похожим на муравейник или на пчелиный улей: трудолюбия очень много в муравьях и пчелах.

Как устроил китайский народ свое государство? Вопрос этот связан с вопросом:

как устраивает свое государство всякий большой народ, живущий в обширной стране без внешних столкновений? Первоначальный родовой быт может держаться во всей чистоте только при малочисленности народонаселения и обширности страны, когда каждый род может жить отдельно, не сталкиваясь с другими, когда и усобицы, возникающие в отдельном роде, легко погасают чрез удаление недовольных, притесненных членов рода. Но когда народонаселение увеличивается, когда отдельные роды необходимо приближаются друг к другу, то естественно происходят между ними столкновения, ведущие к устройству нового порядка вещей. Или один род благодаря личности своих членов и другим благоприятным обстоятельствам усиливается на счет других, и старшина его делается старшиной их всех; или когда столкновения, войны между родами не оканчиваются таким образом и сильно наскучивают оседлому, земледельческому народонаселению, то оно добровольно подчиняется одному человеку, чтобы чрез это подчинение избыть от внутренних войн. Иногда это делается, чтобы получить вождя для дружного отбития внешнего неприятеля. Подчинение это могло быть временное и пожизненное; пожизненное пользование властию легко могло превратиться в наследственное.