Трехметровый кирпичный забор с установленными по периметру камерами видеонаблюдения и с десяток неприметных охранников, по внешнему виду ничем не отличающихся от стандартных окрестных мужичков, надежно оберегали покой хозяина. Соседи из числа простых парголовских аборигенов даже не догадывались, чем на самом деле занимается Тягач, и считали его кем-то вроде среднего ранга партийного или хозяйственного руководителя советских времен на пенсии.

Тягач соседей не обижал и жил с ними в мире и согласии. Выбираясь время от времени в Шуваловский парк на прогулку, он со всеми здоровался и никому не отказывал в мелких просьбах — денежек там одолжить до получки или бабушку чью-нибудь подбросить до городского собеса. Ну а после того, как вдруг оказались заасфальтированными и прекрасно освещенными все прилегающие к берлоге Тягача непролазные проселки и из Шуваловского парка как по мановению волшебной палочки исчезли наводнявшие его с незапамятных времен хулиганы, соседи окончательно прониклись безграничным уважением к Тягачу и стали называть его не иначе, как благодетелем.

Это Тягачу очень нравилось, чего греха таить.

Поручив Зяме Гробману приготовить все необходимое для встречи гостей, Тягач удалился в одну из теплиц — сосредоточиться перед серьезным разговором и заодно проверить, как там вызревают помидорчики сорта «виноградная лоза», которые он очень любил.

Когда минут через сорок он вернулся в дом и прошел в гостиную, там все уже было готово. Гробман постарался на славу.

Овальный дубовый стол ломился от домашних солений, маринадов и разнообразной снеди прямиком с Сытного рынка. Вокруг стола были аккуратно расставлены три стула с высокими спинками, обтянутыми черной кожей, бронзовые пирамидальные шляпки обивочных гвоздей на них тускло мерцали в свете подвешенной к лепному потолку лампы под оранжевым с бахромой абажуром. Полдюжины литровых бутылок водки «Московская особая» — другой Тягач не признавал — томились за стеклянной дверцей холодильника-бара. Между холодильником и столом стоял сам Гробман, потирая ладошки и вопросительно поглядывая на Тягача.

— Молодец, Зяма! — сказал Тягач. — Только ты вот что, тащи-ка сюда и четвертый стул. Посидишь с нами за компанию, послушаешь, может, и умное чего скажешь.

Гробман страдальчески поднял брови, однако возражать не стал и покорно приставил к столу еще один стул.

— Садись, садись! — подбодрил его Тягач и взглянул на часы. — Аккурат половина девятого, сейчас гости дорогие нагрянут.

Двухметровые напольные часы в углу зашипели, и гостиная наполнилась мелодичным звоном. Не успели они отзвонить, как раздался стук в дверь.

— А вот и они, — сказал Тягач и пошел встречать гостей.

Для начала выпили по рюмке, хорошенько закусили. Соблюдая обычай, Кабан с Мишей-шестипалым похвалили домашние соленья-маринады — знали, что Тягачу это будет приятно. Тягач в ответ рассказал несколько рецептов, похвастался чудо-помидорами, созревания которых он ожидает со дня на день. За процветание огородного хозяйства Тягача выпили по второй, Гробман рассказал подходящий к случаю еврейский анекдот.

— Давай к делу, Борисыч, — сказал наконец Кабан, когда все формальности были исполнены, — тучи ходят, время не ждет.

— Давай, — согласился Тягач. — Ну так что там вокруг Арбуза?

— Туго, Борисыч. Как я говорил, так и вышло. По России бухтеж пошел. Люди недовольны, что покойный арбузовский лабух Корявого грохнул. Говорят, какой ни есть Корявый, а так не положено, не по понятиям, чтобы авторитет авторитета чужаку сдавал. Мол, если даже и была у Арбуза к Корявому справедливая претензия, так он должен был ему предъяву сделать и по понятиям разобраться в присутствии уважаемых людей. А так, мол, это голимый беспредел и нарушение законов, и за это Арбуза надо наказать.

— Ну так ведь это на Арбуза гон, нам-то что, — прищурился Тягач.

— А то, что через Арбуза волна и на нас катится. Питерские, мол, не могут территорию держать, раздрай допускают, слабину дают. Авторитеты у них косяки порют, а они только рты разевают, приплели и то, что Арбуз у нас на глазах Башку загасил вместо оправданий по понятиям, а мы конкретно это дело схавали. Короче, через Арбуза базар возник, что хилые мы и не пора ли нас менять.

— Н-да… — Тягач почесал лысину, — это нехорошо.

— Куда как нехорошо, Борисыч! Сам знаешь, волк споткнется — стая только и ждет. А ведь я говорил!

— Говорил, говорил! Языком шлепать всяк горазд…

Тягач налил себе водки и выпил, не закусывая, помолчал немного.

— Ладно, — сказал он спокойно, — ты, Миша, чего молчишь?

— Мне тоже звонили, — дернул щекой Миша-шестипалый, — из Ростова-на-Дону, причем сам Мохнатый. Там еще дела.

— Мохнатый? — быстро переспросил Тягач, вскинув брови. — Что еще за дела?

— Ну, не у них, а в Волгограде, они же там плотно завязаны. Там тоже с Арбузом непонятки. Типа Арбуз вписал местного Бритву на разборку с тюменским Чукчей…

— Знаю, — кивнул Тягач, — говноед еще тот.

— Говноед не говноед, а тоже братве не чужой. Арбуз на разборке повесил на Чукчу отступное за косяк, Бритва подписался. Все вроде по понятиям, ан нет. Арбуз отбывает в Питер, а Чукчу находят с пером в глотке. Мохнатый недоволен, спрашивает, что у вас в Питере вообще делается, живы ли вы там.

— Опять Арбуз! — Кабан ударил кулаком по столу, его рюмка опрокинулась. — Вы что, не въезжаете, что он нас всех подставляет?

Укоризненно посмотрев на него, Тягач поставил рюмку на место, наполнил ее водкой.

— Не горячись, Кабан, выпей. И ты выпей, Миша. Налей-ка ему, Зяма. А я пока пойду позвоню в Москву, покалякаю-ка по-стариковски с Французом.

Кабан с Мишей-шестипалым переглянулись.

— Надо ли? — осторожно спросил Кабан.

— Надо, — коротоко ответил Тягач и вышел из гостиной.

Разговор с Москвой получился долгий. Кабан с Мишей успели пропустить по четыре рюмки и накуриться до одури, а Тягач все не возвращался. Попытки Гробмана развеять установившуюся за столом тревожную атмосферу очередным еврейским анекдотом успеха не имели.

Наконец Тягач вернулся.

Покряхтывая, он опустился на свой стул и мрачно оглядел собравшихся.

— Ну что, какие там дела? — не вытерпел Кабан.

— Дела, что называется, как сажа бела, — буркнул Тягач, налил себе водки и подцепил на вилку маринованный гриб, — идет-грядет зеленый шум. Приплыли мы прямиком ко всероссийской сходке.

— Оба-на… — протянул Миша-шестипалый, — и что?

— Да все то же, только вид сбоку. Ждет нас, голуби мои, отчет о проделанной работе, как граждане начальники изволят выражаться. И, как говорят те же граждане начальники, с возможными оргвыводами. Вот такие дела.

— Когда?

— Через неделю.

— И где?

— Ты, Миша, как не родной, в самом деле. Ну конечно же у нас, в Питере.

Кабан с силой вдавил недокуренную сигарету в пепельницу, Гробман привычно воздел руки к небу.

— Ай, ай, как нехорошо, — залопотал он, раскачиваясь. — Когда я еще хорошо управлял картами, как-то я видел такую сходку в Белгороде, так там потом поставили смотрящего из Москвы…

— Цыц, Зяма! — прикрикнул на него Тягач. — Не до твоих мемуаров сейчас.

Опрокинув рюмку, он долго жевал гриб, собираясь с мыслями.

— Арбуз во всех этих делах заноза! — прервал его раздумья Кабан. — Надо что-то решать. Правильно я говорю, Миша?

Миша-шестипалый кивнул и посмотрел на Тягача.

— По старшинству тебе говорить, Борисыч.

— Ладушки, — сказал Тягач, нахмурившись, — будем решать. Мое стариковское мнение такое. Арбуз, спору нет, вор уважаемый и авторитетный. Однако всю общину из-за него под удар подставлять негоже. И выход здесь, по моему стариковскому разумению, один-единственный и другого нет. Надо повернуть толковище на разборку не с питерской общиной, а с Арбузом лично, тогда все и срастется, и мы будем при козырях.

— Верно! — подхватил Кабан. — А для этого нужно сделать так, чтобы Арбуз не сам на сходку пришел, а чтоб мы его туда привели. Тогда можно обставиться, что для этого мы, мол, братву и встречаем, чтобы с полной уважухой ко всем непонятки разрешить. Так, Миша?