Но в этот момент приходит сообщение из Сиднея, что его правнук Иван возвращается с Веперы и везет с собой трофеи, которые вызовут такое удивление, какое лишь с трудом может перенести человек.

В душе Матоуша происходит мучительная борьба: желание увидеть любимого потомка борется в нем с нестерпимым желанием отдохнуть, смертельная усталость — с бессмертным любопытством. Побеждает жизнь, и под всеобщее ликование старичок снова откладывает свой сон…

Примерно такой могла бы быть концовка рассказа, если бы… если бы я уже не думал о новом герое… Я слишком поторопился, но возвращаться назад мне не хочется. Пусть рассказ останется таким, каким я его написал. Для меня старый Матоуш уже умер, a умирал он, думается, совсем неплохо, в то время как Яна вместо колыбельной пела для него «песню молодости» и танцевала под нее…

Должен признаться: для того чтобы образ его праправнучки Яны получился живым, я все время представлял себе Либу. Яна и Либа слились в рассказе в одно лицо.

Мои мысли заняты сейчас товарищем Мартинцем. Я встретил его неожиданно на улице. Сколько лет мы с ним не виделись! Он ничуть не изменился.

Казалось, он нарочно стриг наголо свою угловатую голову, чтобы его бледное тонкое лицо выглядело более мужественным.

— Как же так? — воскликнул я, пораженный. — Опять у тебя голова бритая! Точно так же, как и в последний раз…

Да, именно таким и был Мартинец три года назад, я помнил это совершенно отчетливо.

— Вполне возможно, — ответил Мартинец.

— У меня такое впечатление, как будто мы с тобой расстались вчера или позавчера и что у тебя еще не успели вырасти волосы…

— Это самое лучшее средство от выпадения волос, — сказал с улыбкой Мартинец.

Теми же самыми словами он объяснял причину, почему он так стрижется, и три года назад, когда, встретясь с ним на вокзале, я провел ладонью по колючему ежику на его голове. Если его внутренний облик не изменился так же, как не изменился его внешний вид, если его не испортила жизнь за морем, то у него должны быть все качества человека, которого я ищу!

Мне припомнились те годы, когда я встречался с Мартинцем на собраниях местной партийной организации в ресторанчике «У гвоздики». Хотя Мартинец был человек с высшим образованием, он всегда был исполнительным и скромным членом партии.

Тогда я еще не предполагал всей сложности характера и духовного богатства этого человека, не знал, какое прошлое таит в себе эта остриженная голова!

В ресторанчике «У гвоздики» я его увидел первый раз, первый раз услышал его имя. Я помню то пленарное собрание, на повестке дня которого был прием в партию новых членов. Сколько всяких необычных и щекотливых вопросов и случаев разбиралось там, когда надо было доискаться правды и в то же время не обидеть человека. Проверка бывала основательной, подчас мучительной и обычно затягивалась. Рылись в грязном белье со времен первой республики,[5] проветривали семейные шкафы и заглядывали в давно уже пустые горшки.

Проверка Виктора Мартинца навсегда осталась у меня в памяти. Как сейчас, вижу перед собой сквозь дымовую завесу вялые, посеревшие лица членов правления, сидящих за столом на возвышении, как на эстраде. Алая драпировка сзади отражает каждое их движение. Круглое, давно не бритое лицо нового председателя, говорящего о чем-то обстоятельно и пространно; заостренное лицо теперь уже покойного протоколиста, сгорбившегося над своими бумагами. Под ними — притихший накуренный зал, три ряда столов, за которыми нет ни одного свободного места. Собрание затянулось. На лицах присутствующих видна усталость, несмотря на то что обсуждаемый материал был на этот раз очень интересным. Осталось разобрать последнее заявление — заявление Виктора Мартинца. Быстро зачитали короткую автобиографию, сокращая ее на ходу, чтобы поскорее закончить собрание. Председатель предложил проголосовать, кто за то, чтобы Виктор Мартинец, окончивший философский факультет Карлова университета, был принят в члены партии. Я видел, как все подняли руки. «Единогласно?» — «Нет!» — «Кто против?» Энергично поднялась одна рука.

По залу пробежала волна разочарования, недоброжелательные взгляды пронзили товарища, который не бережет время остальных присутствующих.

Сидевшие за столом поднялись, собираясь уходить, и первые слова говорившего потонули в шуме отодвигаемых стульев. Однако зал снова затих, когда этот уже немолодой человек, повысив голос, стал бросать тяжкие обвинения против отца Виктора Мартинца — Эгона Мартинца.

— В то время я как раз женился, — начал он свой рассказ, — и нам негде было приклонить голову. Как же мы обрадовались с женой, когда прочли в газете объявление, в котором молодым супругам предлагалась дешевая квартира на шестом этаже при условии, что мебель они закажут у фирмы «Эгон Мартинец». Я, конечно, попался на удочку и… стал одной из жертв этого «добродетеля» бедных молодоженов. Все приданое жены и мои сбережения вылетели в трубу, когда я заплатил Мартинцу за год вперед за квартиру и за мебель. У нас, правда, была квартира, но сколько месяцев мы провели зимой в холодной пустой кухне пока дождались первого стула! А потом с недельными и даже месячными перерывами вещь за вещью стала приходить жалкая, плохо сделанная мебель. Но, чтобы сохранить хотя бы крышу над головой, мы должны были молчать…

— Сегодня уже поздно, — сказал, заканчивая свой рассказ, старый коммунист, — но я предлагаю на следующем собрании поговорить о том, как фабрикант Мартинец разрешал жилищный кризис. Не помешало бы пригласить на собрание кого-нибудь из бывших рабочих этого живодера. Я редко ошибаюсь и поэтому смею утверждать, что товарищ Мартинец, который подал заявление о приеме в партию, является сыном фабриканта Мартинца! Если это не так, пусть он разубедит меня в этом, я буду только рад!

Я помню, как все взоры тогда устремились на Виктора Мартинца. Что он скажет? Откажется ли от своего отца или будет защищать его? «Дело» Мартинца сразу же всех заинтересовало, усталость как рукой сняло.

Побледневший, Мартинец поднялся со своего места и произнес ровным, пожалуй, даже слишком спокойным голосом:

— Все это правильно! Мне нечего добавить…

С минуту он стоял, как бы раздумывая, потом начал рассказывать. С драматической лаконичностью он обрисовал нам душную атмосферу, царившую в семье фабриканта, и жестокую, скрытую борьбу между отцом и матерью. Виктор с детской пристрастностью и пылкостью принимал сторону отца.

Он не подозревал, что отец просто хочет избавиться от матери и развязать себе руки для любовных интриг. Эгон Мартинец преследовал ее только Девушек, работавших на его предприятии, но и молодых жен своих квартирантов, живущих в надстройке над шестым этажом, которых он так ловко надул.

Трудно себе представить, чего только не предпринимал он, чтобы превратить в ад жизнь своей жены, с какой изощренностью шаг за шагом осуществлял свои планы, стараясь довести жену до сумасшествия. Ему удавалось так хитро все подстроить, что дети видели в нем мученика, а в матери истерическую, полусумасшедшую женщину, которая обижает папу, посягает на его жизнь и даже небезопасна и для них — детей. Однажды старый Мартинец, придя на склад вместе с сыном, «обнаружил» там бутылку с бензином, предназначенную якобы для поджога, в следующий раз он «нашел» пузырек с сильно действующим ядом, которым мать будто бы собиралась отравить сына.

Все вышло так, как того хотел старый Мартинец. Он добился развода по вине жены, суд отнял детей у матери и отдал отцу. Жена Мартинца, которую он в конце концов выжил из дому, лечилась некоторое время в психиатрической больнице, сама, бедняжка, не понимая, что с ней приключилось.

Итак, мать ушла, а дети — Виктор и две его младший сестры, Йитка и Хеленка, — остались у отца. Когда Виктор подрос, он все чаще стал заходить в мастерские, и словно пелена упала с его глаз, он узнал правду. Он видел, как столяры — рабочие и ученики — за гроши гнут спину на его отца. Виктор сумел расположить к себе лысого мастера Кропачека, который варил клей, непрерывно щелкая при этом измазанными пальцами. Крона чек показал Виктору отца в таком виде, в каком он представлялся столярам, смотревшим на него снизу, из подвальных помещений, в которых находились мастерские.