Уже? - спросила Света.- Как же быстро бегут звездные минуты. Ну что ж, завтра у нас целый день, который тоже сулит нам отдохновение от забот.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Ну что? - сказал Сергей после завтрака, посмотрев на Гену,- Может, покажем Свете город? Поедем?

Поедем,- согласился Гена.- Ты как, Свет?

С удовольствием.

Они вовремя подошли к автобусной остановке и уже через несколько минут вышли у площади, вымощенной таким же булыжником, как Красная площадь в Москве. На площади стояла скульптура Владимира Ильича Ленина, кормились голуби, гуляли мамы с детьми, но самое интересное было в том, что она тоже называлась Красной.

Основной интерес представляла главная улица, отстроенная кое-где зданиями готического стиля -"варварского", как считали итальянские гуманисты эпохи Возрождения. Дома с высокими фронтонами, богатые декорированные детали на фасадах, арки, башенки, шпили, стрельчатые своды, арочные окна - все это создавало впечатление одновременно массивного и легкого, устремленного в небо. Улица вела к вокзалу, вблизи которого, немного в стороне, раскинул развесистые кроны небольшой парк.

Ознакомив Свету с уличными достопримечательностями, ребята повели ее под соблазнительную тень старой березы, роняющей небольшие блики на скамейку, стоящую под ней.

Навстречу им шли три цыганки. Одна совсем еще подросток - лет тринадцати, другая - молодая, красивая, сзади ребенок подвешен, ножки голые болтаются, головенка в спину матери уткнулась, и с ними дородная цыганка, одетая в традиционные яркие одежды, лицо молодое, но сама грузная, на руке большая сумка висит, но как будто и не чувствует она ее тяжести, сила в ней играет, несмотря на полноту. Еще издали закричала Свете:

Эй, красавица, давай погадаю.

Угадано все,- ответила Света.

Ой, не угадано,- приостановились все трое.- Сколько позади - столько впереди. Ничего не угадано. Положи, сколько можешь, ну сколько можешь!

Свете говорит, а сама на парней смотрит, руку вверх ладонью тянет, Сергей вынул трояк из кошелька, положил ей на руку:

- Расскажи, расскажи, мы тоже послушаем, а то рядом идем, а ничего не знаем.

Дай ручку, дай ручку - посмотрю. Света протянула, правую.

Не эту, левую дай!

Света левую протянула. Цыганка долго смотрела, потом сказала:

Какая красивая - какая несчастливая. Сглаз на тебе лежит. Зачем не лечишься? Зачем чужую болезнь на себе носишь? Зачем сглаз не снимаешь? Порчу на тебя соперница наложила... Зачем парня у нее увела?

Я - увела? Никогда ни у кого не уводила...

Увела, увела. Вспомни, вспомни. Давно было. Разбила большую любовь, сама не воспользовалась.

Ой,- воскликнула Света.- Правда, было такое, я уж и забыла.

Ты забыла - Бог не забыл. Им судьбы разбила - себе судьбу испортила. Замуж вышла - счастья не нашла. И не найдешь, пока сглаз не снимешь. Парни эти,- она на ребят рукой указала,- не твои, оба - не твои.

Ясное дело,- Света на парней посмотрела.- Кто серьезное

в санаториях находит?

- Не скажи, красавица, кому найти - везде находит. Сними сглаз говорю тебе.

Цыганка замолчала.

А впереди-то у меня что? - спросила Света.

Впереди все туманом покрыто, туман-туман, потому что сглаз снимать нужно. Сглаз снимешь - судьба откроется.

Как-то вы гадаете странно, нетрадиционно: ну там, деньги, король, дорога... Так обычно цыганки гадают.

Какие деньги?! - закричала цыганка.- Никогда у тебя денег не будет. Король?.. Два у тебя короля,- и опять на ребят рукой показала.- Третий будет. Все - дым... Все - дым... Дорога? Будет дорога у тебя: опять сюда приедешь. И ты приедешь,- сказала Сереже.- И ты,- на Гену посмотрела.- Все дороги пустые! Судьбы у мужиков разбитые - ты им еще и сердца разобьешь. Снимай сглаз, красавица... У тебя корона на голове.

А где снимать-то? - спросила Света.

Бабку найди, найди бабку - людей поспрашивай... Я не снимаю, я только гадаю,- и пошла величественно и неторопливо, молодые - за ней.

Света и ребята стояли, им вслед смотрели. Молодая оглянулась, на мать головой кивнула:

- Правду тебе сказала, она пустое не говорит.

Света стояла, задумавшись. По глазам ее можно было видеть, что слова цыганки произвели на нее впечатление.

Ерунда все это, чушь, больше ничего,- сказал Гена.

Кто знает,- пожал плечами Сережа.- Ничего, Светка, сглаз снимешь судьба откроется.

Нет, знаете, ребята, можно как угодно к этому относиться, но вот какую историю я вам расскажу. Пойдемте вон там, на скамеечку сядем.

Они подошли к скамеечке, стоявшей в тени березы, сели.

- Ну-ну,- сказал Сергей.- Рассказывай, что за история. Света немного помолчала, потом повела рассказ:

- Вот слушайте. Работала у нас в отделе одна девчонка - Иркой звали: с одной стороны, немного простоватая, с другой стороны, умела пошутить, посмеяться, остроумно сказать. Я помню, как-то в час "пик" ехала с ней в автобусе. Такая теснота была: все буквально друг на друге висят, ругань из каждого угла, кошмар. На Ирку тоже мужик какой-то кричит: "Вы что на мне повисли?" А она ему, улыбаясь: "Вы что - не мужчина? Вы бы радовались, что на вас молодая красивая девушка повисла". Все заулыбались вокруг и ругаться перестали. Ну это так, для

характеристики. В общем-то, она слабая была, хоть и молодая, уставала быстро. Кстати, она на мое место пришла, когда я перешла в другой подотдел, поэтому мы и подружились. Она всеми своими секретами со мной делилась, про своих поклонников рассказывала. Как у нее что-нибудь новенькое появится, так она ко мне прибегает: "Зайди, расскажу тебе что-то". Ну вот, поехала она тоже в санаторий, только на юг. Приехала загорелая, веселая, во все комнаты отдела заходит, рассказывает, как отдыхала, и везде свой рассказ заключает словами: "А еще мне цыганка нагадала, что я в двадцать семь лет умру". А ей всего двадцать пять лет было в то время. Поэтому все это как-то мимо ушей пропускают. Ирка ко мне тоже зашла и ту же самую фразу повторяет: "Свет, мне цыганка нагадала, что я в двадцать семь лет умру". И как сейчас помню, я ей ответила: "Ирка, еще ты цыганкам будешь верить..." И что вы думаете, через два года, в двадцать семь лет, она умерла, царствие ей небесное, хотя, казалось бы, трудно умереть в двадцать семь лет, да еще скоропостижно. А дело было так. Я приболела, была на больничном. Сейчас не помню, зачем приезжала на работу, что-то по делу, среда была, заглянула в коридор, из которого дверь вела и в ее комнату, а она мне: "Свет, а я тоже заболела, температура высокая". Я спрашиваю: "А чего же работаешь?" - Да ты же знаешь, мне за больничным в Мытищи надо ехать, не хочется, может, обойдется". Она в Мытищах была прописана у матери, а жила без прописки в общежитии нашей организации, недалеко от места работы. "Зайди ко мне,говорит,- что-то расскажу". А я очень спешила, отвечаю ей: Ой, Ирка, спешу очень, в понедельник выйду - поговорим". Она опять: Да ладно, зайди на минутку". Я - ей: "Нет, нет, Ира,- в понедельник",-и не зашла. А в понедельник мы ее уже хоронили. До сих пор себе никак простить не могу, что не зашла к ней, но разве можно было такое предположить: ей было двадцать семь лет. Я прихожу в понедельник на работу, иду по коридору, гляжу, весь отдел в коридоре собрался, стоят в кружке, лица у всех хмурые, встревоженные, заплаканные. Я подхожу: "Что случилось?" Все молчат, боятся мне говорить, знают, что я с ней больше всех близка была. Тут Наташа - у нас с ней столы рядом стояли - говорит: "Это... Ум... Ум... Ум..." заикается, хоть никогда не заикалась, вообще острая на язычок была. Наконец выговорила: "Умерла..." - а дальше опять ничего сказать не может, боится "Ирка" выговорить. Я сама догадалась. "Ирка?" - спрашиваю. "Да",- говорит