4

Прошла неделя, и старик Хьеу приехал в село Тям, чтобы отвезти Куен и тетушку Май на могилу Кхака. Куен оставила Тху на попечение тетки, и рано утром они втроем тронулись в путь. Куен взяла с собой лишь пачку благовонных палочек и небольшое каменное надгробие, которое сделали по ее заказу.

Пока они шли, старая Май не раз присаживалась отдохнуть у обочины дороги, однако с губ ее не сорвалось ни слова жалобы. Она молча брела, опираясь на палку, стараясь не отставать от дочери и Хьеу.

Поезд в этот день шел почему-то очень медленно. Промаявшись в душной тесноте вагона почти до часу дня, они приехали в Ханой совершенно измотанные. Старушка обессилела, но уверяла, что чувствует себя неплохо. В Ханое они зашли в харчевню при вокзале, наскоро перекусили, и тетушка Май снова заторопилась в путь. На трамвае они добрались до перекрестка Вонг, а там наняли рикшу и двинулись дальше. Чтобы сократить расходы, Хьеу взял одного рикшу на всех. Тетушка Май и Хьеу поместились на сиденье, а Куен — на подножке. По мере удаления от города росло и волнение Куен. Хьеу без умолку рассказывал о местах, которые они проезжали, и прикидывал, сколько им еще осталось добираться до места. Старушка за всю дорогу не произнесла ни слова. Она словно ушла в себя и не обращала внимания на происходящее вокруг, терпеливо дожидаясь момента, когда увидит могилу сына.

— Ну, вот и гуайява!

Хьеу остановил рикшу, помог сойти тетушке Май и повел мать с дочерью через кладбище, которое подходило к самой дороге. Прибежали ребятишки, пасшие буйволов неподалеку. Куен огляделась. Вокруг были сотни могил, и в душу ее стал закрадываться страх: найдет ли Хьеу среди этих могил холмик, под которым лежит их Кхак. Но Хьеу уверенно зашагал в дальний конец кладбища.

— Вот здесь!

Он подошел к совсем небольшому, заросшему травой холмику. Земля так осела, что могилку можно было различить только со стороны гуайявы.

— Его положили головой сюда. Вы побудьте здесь, а я схожу за лопатой. Надо подправить могилу, а заодно и плиту установить.

Хьеу ушел в соседнее село. Солнце клонилось к западу, освещая кладбище косыми лучами. Заслонившись ноном, Куен зажгла благовонные палочки. Дым, подхваченный легким ветерком, медленно поплыл, стелясь над травой.

— Брат мой, брат!..

Куен, рыдая, припала к холмику. Опираясь на палку, старая Май опустилась рядом с дочерью, не в силах оторвать взгляда от могилы сына. Так вот где ты лежишь, Кхак, сыночек мой родной! Сегодня мы с Куен пришли навестить тебя… А я-то мечтала увидеть тебя живым, прежде чем закроются мои глаза! Думала ли, что вместо тебя увижу этот холмик? Почему не я умерла вместо тебя!.. Губы старой Май кривились, но она не издала ни звука, продолжая молча смотреть на могильный холм.

Возвратился Хьеу с каким-то мужчиной. Они тут же принялись за дело, подсыпали земли, окопали и выровняли холмик. Куен сидела в стороне, всхлипывая, вытирая платком слезы. Когда земляной холм вырос и приобрел форму могилы, Хьеу старательно укрепил у основания каменную плиту с надписью.

— Теперь не затеряется. И Кхаку сегодня приятно: с родными повидался.

Жара спала. Закатное солнце окрасило траву багрянцем. Май поднялась с травы, сложила на груди ладони и низко, чуть ли не земным поклоном, поклонилась Хьеу.

— До конца жизни не забудем мы вашего добра!..

Старик кинулся поднимать ее.

— Что вы, что вы, тетушка! Зачем вы так… Сейчас я тоже попрощаюсь с покойным, да и в обратный путь…

Хьеу встал у могилы, низко склонил голову и, сложив перед грудью ладони, забормотал молитву.

Когда они вышли на шоссе, солнце уже зашло, кладбище стало погружаться в сумеречную мглу.

— В будущем году, — посоветовал Хьеу, — приедете навестить Кхака, посади́те куст хризантем.

Обратный путь оказался еще труднее. На вокзал добрались часам к восьми. Поездов уже не было, все ночлежки забиты — пришлось провести ночь на привокзальной улице под фонарем, среди шумной толпы, ожидавшей утреннего поезда. Ни Куен, ни тетушка Май всю ночь не сомкнули глаз. Выехали с первым, пятичасовым поездом, и, хотя им удалось занять сидячие места, все трое чувствовали себя совершенно разбитыми. Старик Хьеу простился с ними на станции Никуинь, так как решил навестить младшего сына. Когда поезд остановился наконец у знакомого моста, Куен помогла матери выйти из вагона. Они с трудом дотащились до лачуги Ты Гатя, и тетушка Май пролежала там не вставая до самого вечера. К счастью, в конце дня к Ты Гатю заглянул Кой. Он-то и довел, почти донес на себе тетушку Май до дому.

С того дня старушка стала сохнуть прямо на глазах. Она по-прежнему ела дважды в день, по-прежнему следила за внучкой, а вечером принимала участие в беседах с сестрой и дочерью, но мыслями она была где-то далеко. Разговаривая с матерью, Куен нередко замечала, что та почти не слушает ее. Случалось, посреди обеда она тихонько откладывала палочки и надолго застывала, погруженная в свои думы. «Мама-то совсем сдала!..» — качала головой тетушка Бэй. Куен изо всех сил старалась отвлечь мать от тягостных дум, пробудить интерес к жизни — то заводила разговор о жене Кхака, то принималась строить планы, как отыскать ее, размышляя вслух о том, где и когда они могли пожениться. Не осталось ли у Кхака ребенка? Во время таких разговоров в глазах старой Май вроде бы загорались искорки жизни. Она старалась припомнить кого-нибудь из друзей сына, у кого можно было бы разузнать об этом. Но скоро и этот разговор перестал вызывать у нее интерес. На речи дочери она только безучастно кивала головой. Когда же все уходили из дома, старушка кое-как добиралась до комнаты Кхака и долго оставалась там, перебирая вещи сына, или просто тихо сидела, одинокая, безмолвная.

И вот настал день, когда старая Май не смогла подняться с постели. Вечером, готовя матери отвар из трав, Куен решила обсудить с тетей Бэй, что им делать.

— Я думаю, вряд ли она поднимется, — сказала Бэй.

— У меня сейчас плохо с деньгами, и десяти донгов не наберется.

— Может быть, взять взаймы?

Куен только вздохнула. Взять взаймы значило снова идти на поклон к сборщику налогов Шану. А может быть, плюнуть на все, принять его предложение, и дело с концом! Да, конечно, это выход. Она и Тху сумела бы поставить на ноги. Но тогда придется принести себя в жертву! От всех этих мыслей Куен охватило чувство безысходной тоски… Ей стало до того жаль и семью и себя, что она не могла выдавить из себя ни слова. Тетушка Бэй, словно понимая, что делается в ее душе, покачала головой:

— И у меня сейчас, как на грех, хоть шаром покати. И рада бы помочь, да нечем.

Глаза Куен вдруг вспыхнули решимостью:

— Вот что, тетя, завтра я приведу покупателей и продам землю. Другого выхода нет!

— Ты с ума сошла! Разве можно продавать землю!

— Лучше сейчас продать, чем выплачивать проценты, пока эту землю не отберут за долги!

Как ни ломали они голову, так и не решили, что же делать. Продать землю — останутся лишь огород и дом. Чем тогда жить?

Однажды ночью старой Май стало совсем плохо, она впала в забытье. Куен побежала на кухню, приготовила рисовый отвар и заставила мать проглотить несколько ложек.

— Чего тебе приготовить, мамочка, скажи, утром я схожу на рынок, куплю все, что надо, — говорила Куен, прибирая седые волосы матери.

Старушка покачала головой, подняла веки и долго не отрываясь смотрела на Куен. Глаза старой Май поблескивали в тусклом свете, взгляд этот был полон такого напряжения, словно она стремилась навеки запечатлеть образ дочери, усилием своей воли защитить ее от жизненных невзгод.

— Не ходи занимать у Шана, — сказала старушка после долгого молчания. — И не траться больше на лекарства…

Май устало закрыла глаза. Дыхание с трудом вырывалось у нее из груди. У Куен мелькнула страшная мысль, что мать дает ей последние наказы перед смертью, но она отогнала эту мысль.

— Лежи спокойно, мамочка, и ни о чем не думай. С домашними делами я сама управлюсь. Ты больна, и без лекарства не обойтись.

— Не бери взаймы… — едва слышно повторила старушка. — Потом будет трудно… Тху… — Казалось, еще немного, и жизнь покинет ее.

— Да я и не думаю брать взаймы, мама! Напрасно ты волнуешься.

Старушка отвела взгляд и замолчала.

К утру тетушке Май стало легче. Она съела несколько ложек сладкого рисового отвара, а когда проснулась Тху, подозвала внучку к себе и стала задумчиво гладить ее по голове тонкой иссохшей рукой.

От утренних лучей порозовело небо. На стены дома легли теплые пятна, которые с каждой минутой становились все ярче. В доме все словно повеселело.

— Помоги-ка, дочка, выйти на волю. Хочу погреться на солнышке, взглянуть на наш двор, — попросила тетушка Май.

— Что ты, мама, тебе нельзя вставать! — решительно возразила Куен.

Но мать с такой мольбой смотрела на дочь, то та не выдержала. Она расстелила на приступке циновку, потом вдвоем с Бэй они закутали старушку в одеяло, вынесли ее из комнаты и усадили так, чтобы она могла опереться спиной о стену. Лицо старой Май выражало полнейшее удовольствие. Она с интересом оглядывала двор, залитый розовым светом, фруктовые деревья возле дома и пруд, сверкавший солнечными бликами, — все, с чем она сжилась, что окружало ее более четырех десятков лет, с того самого дня, как пришла она в этот дом молодой невесткой. Куен осторожно присела рядом, боясь проронить слово. Старушка положила дрожащую ладонь на руку дочери и молча смотрела на знакомый двор.

Вскоре веки ее устало сомкнулись, дыхание стало едва заметным. И вдруг Куен почувствовала, как рука матери судорожно сжала ее запястье, голова откинулась к стене и медленно упала набок. Взгляд остановился, помертвел…

— Ма-а-ма! — в отчаянии закричала Куен.

Старушка не отвечала. Тело старой Май еще хранило тепло жизни, но дыхание уже прекратилось. Набежавший ветерок играл серебристой прядью, свесившейся на высокий, теперь совсем безмятежный лоб.