День был невыносимо жаркий. Они приехали задолго до 4.56, но поезд уже подали, и в нем было много народу. Ноэль отыскал место в уголке, поближе к проходу, забросил большой чемодан на верхнюю полку, на него — картонку с итальянской соломенной шляпой Пола. Дора оставила на сиденье парусиновую дорожную сумку, и они с Ноэлем вышли на платформу. Глянули друг на друга.

— Уходи, не жди, — сказала Дора.

— У тебя зубы стучат, — ответил Ноэль. — Как это, интересно, у тебя получается? Никогда не наблюдал подобного феномена.

— Ох, заткнись.

— Выше нос, дорогая, — подбадривал ее Ноэль. — А то ты прямо олицетворение скорби. В конце-то концов, если тебе все опротивеет, ты всегда можешь смыться. Ты же вольная птица.

— Ты думаешь? — пробормотала Дора. — Ну хорошо, хорошо, носовой платок я взяла. А теперь уходи, пожалуйста.

Они стояли, взявшись за руки. Ноэль — крупный мужчина с бледным, без единой морщинки лицом и бесцветными волосами. С виду мягкий, неуклюжий, очень обходительный, он был похож на большого игрушечного медвежонка. Он улыбнулся Доре, стараясь с участием, без иронии отнестись к ее настроению.

— Черканешь дяде Ноэлю?

— Если смогу…

— Ну-ну, давай без трагедий. Главное, не позволяй там этой публике внушать себе чувство вины. Из этого никогда ничего хорошего не выходит.

Он поставил ладони ей под локотки и слегка приподнял. Они поцеловались.

— Пламенный привет Полу.

— А пошел ты… Прощай…

Дора вошла в поезд. Теперь народу в нем было действительно полно, на каждой лавке сидели вчетвером. Прежде чем сесть, она быстро окинула себя взглядом в зеркале. Выглядела она, несмотря на все эти ужасные события, просто прекрасно. У нее было славное округлое лицо, крупный улыбчивый рот, большие серо-голубые глаза. Слегка подведенные, но не выщипанные, подвижные брови вразлет. Золотисто-каштановые волосы длинными прядями так прямо и решительно падали на плечи, что напоминали папоротник, свисающий со скалы. Все вместе выглядело весьма привлекательно. Ее внешность была совсем не такой, как когда-то.

Дора обернулась к своему месту. Полная дама слегка подвинулась. С омерзением чувствуя себя грузной, горячей, да еще в дорогой и безликой одежде, которую не надевала с весны, она втиснулась на сиденье. Как противно было сидеть впритык к чужому, жаркому телу. Юбка была тесна. Туфли на высоких каблуках жали. Да еще этот мерзкий запах — своего и чужого пота. День был чертовски жарким. И все же, отметила она про себя, ей повезло — хоть сидит, — и она стала с удовлетворением посматривать в забитый людьми проход.

Какая-то престарелая дама, продравшись через толпу, остановилась у двери Дориного купе и обратилась к ее соседке:

— А, ты здесь, дорогая, я думала, ты ближе к головным вагонам.

Они довольно-таки мрачно переглянулись — леди перегнулась через притолоку, ноги ее были зажаты в куче вещей — и завели разговор о том, что никогда, мол, не видели в поезде столько народу.

Дора уже ничего не слышала — ужасная мысль ударила ей в голову. Ей придется уступить свое место. Мысль эту она от себя гнала, но та не отступала. Ну конечно. У пожилой дамы такой нездоровый вид, и будет правильно, если Дора, молодая и здоровая, уступит место, чтобы та села подле своей приятельницы. Кровь бросилась Доре в лицо. Куда спешить? Она затаилась и принялась обдумывать ситуацию. Вполне возможно, что, сознавая необходимость уступить место, она этого не сделает из чистого эгоизма. Да это в чем-то и лучше — чем если бы ей вообще не пришло в голову, что пожилым надо уступать место. По другую сторону от Дориной соседки сидел нестарый мужчина. Читал себе газету и, судя по виду, о долге своем не помышлял. Может, Доре подождать, пока до него дойдет, что надо уступать место дамам? Дождешься, пожалуй… Дора оглядела соседей по купе. Никто не обнаруживал ни малейшего чувства неловкости. Лица соседей, не уткнувшихся в книжки; лучились самодовольством, которое, верно, было написано и на ее собственном, когда она поглядывала на сутолоку в проходе. Правда, было еще одно обстоятельство. Она-то побеспокоилась о том, чтобы приехать заранее, и должна быть за это вознаграждена. Впрочем, эти дамы, может, не могли приехать раньше? Кто знает. И все же элементарная справедливость требовала, чтобы у тех, кто первым пришел на вокзал, были сидячие места. Старая дама прекрасно устроится и в проходе. В конце концов, в проходе полно престарелых дам, и никого это, похоже, не волнует, и меньше всего их самих! Дора терпеть не могла бессмысленных жертв. К тому же она изнурена переживаниями и заслуживает покоя. Хорошо ли будет, если она приедет на место совсем измотанной? Дора всерьез считала, что нервы ее на пределе. Места она решила не уступать.

Дора поднялась и обратилась к стоявшей даме:

— Присаживайтесь, пожалуйста. Мне недалеко, могу и постоять где-нибудь.

— Как это мило с вашей стороны! — воскликнула старая дама. — Я теперь могу сесть рядом с приятельницей. Знаете, у меня есть место — там, дальше. Может, мы поменяемся? Давайте я помогу вам перенести туда вещи.

У Доры на радостях вспыхнули щеки. Что может быть приятнее нежданного вознаграждения за благородный поступок?

Она начала протискиваться через проход со здоровенным чемоданом, а пожилая дама несла за ней дорожную сумку и шляпу Пола. Продвигаться было нелегко, так что шляпе Пола, наверно, досталось. Поезд тронулся.

Когда они добрались до нужного купе, оказалось, что у дамы место у окна. Доре положительно везло. Поскольку вещей у дамы было мало, обратно она отправилась одна, и Дора принялась устраиваться.

— Давайте помогу, — предложил высокий загорелый мужчина, сидевший напротив. Он легко забросил чемодан на полку, Дора кинула поверх него шляпу Пола. Мужчина приветливо улыбнулся. Они сели. В этом купе все были куда изящней.

Дора прикрыла глаза и вспомнила о своем страхе. Она возвращалась — и по собственной воле — во власть человека, который отрицал или порицал все ее душевные порывы, и к тому же теперь у него были все основания обвинить ее в безнравственности. Вот оно, замужество, думала Дора, — быть под чужим игом. Что Пол был в ее власти, ей и в голову не приходило. Ничего не поделаешь, замужество ее — факт, и факт из числа немногих остающихся неизменными в ее беспорядочном существовании. Она едва не расплакалась и постаралась переключиться на что-нибудь другое.

Поезд громыхал по Мейденхэду. Дора пожалела, что не вынула перед отправлением поезда книжку из чемодана. Соседа просить было неудобно. Да к тому же книга была на дне чемодана, а бутылки с виски сверху, так что лучше уж в чемодан не лазить. Она принялась изучать своих попутчиков. Какие-то серенькие, не поддающиеся описанию женщины, пожилой мужчина да напротив двое мужчин помоложе. Точнее — мужчина и юноша. Юноше, который сидел подле окна, было лет восемнадцать, а мужчине, который помог ей с чемоданом, где-то под сорок. Они, похоже, ехали вместе и хорошо смотрелись рядом. Мужчина был крупный, широкоплечий, но лицом худой и слегка изнуренный, что замечалось только тогда, когда присмотришься к его загару. Лицо у него было открытое, приветливое, широкий лоб пересекал ряд ровных морщин. В густых вьющихся волосах поблескивала проседь. Он скрестил на колене тяжелые жилистые руки и без всякого смущения рассматривал пассажиров напротив. Он был из тех людей, что сразу располагают к себе, и потому мог смело встречаться со взглядом незнакомца, не боясь при этом показаться назойливым, заискивающим или просто любопытным. Одет он был не по погоде — в тяжелый твидовый костюм. Пот со лба он отирал чистейшим носовым платком. Дора стянула с себя жакет и, незаметно сунув руку под блузку, нащупала проступивший между грудями пот. Она переключила внимание на юношу.

Тот сидел не без кокетливого изящества: протянув вперед ногу и едва касаясь Дориной ноги. На нем были темно-серые фланелевые брюки и белая рубашка с открытым воротом. Пиджак он забросил на верхнюю полку. Рукава у рубашки были закатаны, и на его обнаженной руке, лежавшей на пыльном подоконнике, нежилось солнышко. Он, по всей видимости, на воздухе бывал реже, чем его спутник, но щеки его были тронуты свежим, красноватым загаром. Голова у него была совершенно круглая, глаза темно-карие. Волосы блекло-каштанового цвета, чуть длинней обычного падали на шею ровно подстриженной волной. Он был очень худенький, а такой беззастенчивый взгляд широко распахнутых глаз мог быть только у безмятежно-счастливого человека.