Посоветовавшись с Крыленко, Розмирович наметила отъезд на август. Но судьба решила иначе.

Экзамены уже позади. Он стал не только историком и филологом, но еще и юристом. Случай редчайший: не так-то просто дважды пройти полный набор экзаменационных рогаток императорского университета! Пройти, находясь в глубоком подполье, выполняя рискованнейшие задания партии, скрываясь от явных и тайных филеров, каждую минуту ожидая провала...

Это уже не просто свидетельство способностей и упорства, но акт гражданского мужества: ведь дипломы нужны ему не для карьеры, не для того, чтобы двигаться по служебной лестнице от одного тепленького местечка к другому, а для революционной борьбы.

Чтобы еще лучше служить делу, которому он посвятил свою жизнь.

Вечером, когда в затянутом тучами небе не проглядывалась ни одна звезда, Крыленко возвращался с очередной конспиративной встречи. Сквозь листву буйно разросшихся деревьев пробивался тусклый свет фонарей.

Свернув на Сумскую, Крыленко по привычке замедлил шаги, пристально вглядываясь во тьму. И не зря: возле своего подъезда он заметил одинокую фигуру, которая не слишком ловко пряталась в тени построек. Неделю назад к нему нагрянули с обыском.

Перевернули все вверх дном, не нашли ничего, кроме учебников по римскому праву. Ушли пригрозив:

"До следующего раза!" А что, если это и есть тот "следующий раз"?.. Химик* [* Химик - партийная кличка А. С. Бубнова, видного большевика. В то время он тоже находился на поселении в Харькове.] предупредил: пришел приказ об его аресте; товарищи, у которых есть связь в полиции, видели ордер своими глазами.

Раздумывать было некогда.

Еще один шаг, и он мог стать роковым. Крыленко отпрянул назад, неслышно добрался до соседнего переулка.

Проходными дворами он уходил все дальше и дальше от дома. С Еленой Федоровной на случай внезапного бегства было условлено, что делать, если он не вернется в определенный час.

Денег на билет хватило в обрез. Всю дорогу до Люблина ему предстояло питаться одним-единственным калачом, а путь был не короток, потому что безопасности ради Крыленко решил сделать изрядный крюк.

На последней пересадке выбрал поезд, который приходит в Люблин поздно вечером. Дожидаться вокзала не стал: когда поезд на повороте замедлил ход - спрыгнул.

В этом городе, где он прожил много лет, была знакома каждая улица, каждый дом. Он помнил наизусть несколько адресов, но кто знает, какой из них сегодня был надежнее остальных.

Вот и Наместниковская. В доме сорок три жил один верный товарищ. Некогда к нему можно было прийти в любой час дня и ночи. А сейчас?..

На условный стук никто не ответил. Окно не светилось.

Но почтовый ящик висел на прежнем месте. Крыленко нажал пальцем на фанерное днище, оно легко поддалось. Ощупал боковую стенку. Так и есть: ключ!

Хозяев не было, но на кухне стоял кувшин свежего молока, и хлеб был мягкий, сегодняшний. Его ли ждали? Или любого, кому на пути "туда" и "оттуда"

понадобится приют?

...Галина добралась до Люблина на следующий день.

Еще день ушел на подготовку, на то, чтобы повидать родных, поговорить с друзьями.

И, наконец, глухой июльской ночью, наняв контрабандистов, Крыленко и Розмирович перешли - который уже раз! - границу.

ТАЙНА ОСТАЕТСЯ

Высоко в Татрах, где воздух прозрачен и сладок, где утреннее солнце разгоняет туманы, где ветрам надежно закрыт доступ в долины, где леса, леса, леса - березы да сосны, - есть поселок Поронин:

несколько тирольских домиков с террасами и балкончиками, с деревянной резьбою над окнами, со скрипучими лестницами, с длинными лавками вдоль бревенчатых стен; а дальше - избы совсем как в России: соломенные крыши, кособокие ставни. Нищета...

Второе лето подряд приезжали сюда из Кракова Надежда Константиновна и Владимир Ильич. Здесь все напоминало украинские и русские деревни: босоногие дети, бабы, повязанные платками, небритые мужики.

Тропки, что, виляя в березняке, вдруг ныряют в заросшее клевером поле. И кое-как сбитый мосток через речку. И утренний запах домашнего хлеба-как дым отечества, которое рядом. Рядом, но так бесконечно, недосягаемо далеко...

Дом Терезы Скупень знал каждый. Первый встретившийся пастух показал видневшуюся на краю холма островерхую крышу.

- Вы к пану Ульянову?

Здесь все знали Владимира Ильича. Но если бы они в точности знали, кто он такой!..

...И снова, как два года назад, радостный возглас Надежды Константиновны:

- Володя, скорее, Абрамчик приехал! И Галина...

Расспросам не было конца. Расспросам и рассказам.

Крыленко сокрушался, что задание не выполнено, что работа оборвана посредине.

- Вы правильно поступили, что не стали дожидаться ареста, - сказал Ленин. - Лучше свобода на чужбине, чем оковы на родине. Здесь вы принесете куда больше пользы русской революции. А настанет час - вернетесь обратно.

- Где Малиновский? - спросила Елена Федоровна.

Ленин нахмурился.

- Здесь.

- Явился по вызову?

- Нет, приехал сам. Добровольно.

- И чего же он хочет?

- Вот в этом-то и следует разобраться. Создана партийная комиссия, которой поручено следствие. Возглавляет комиссию Яков Станиславович Ганецкий, человек редкой беспристрастности. Вы дадите свои показания официально. Под протокол... Вопрос слишком серьезный.

- Владимир Ильич, в подполье осталось множество людей, которых знает Малиновский. Если есть хотя бы десять процентов за то, что он провокатор...- сказал Крыленко, - Не десять... - перебила Розмирович.

- Даже если только десять... И тогда опасность, которой подвергаются наши товарищи, слишком велика.

Крупская, которая до тех пор не проронила ни слова, сказала мягко:

- Не тревожьтесь, Николай Васильевич, меры давно приняты. Еще в мае... Все адреса, известные МаЛиновскому, сменены.

После обеда пришел Ганецкий. Крыленко увидел его впервые - раньше только слышал о нем. В свои тридцать четыре года это был закаленный революционер почти с двадцатилетним партийным стажем. Выходец из буржуазной семьи, получивший блестящее образование в заграничных университетах, он порвал со своей средой и возглавил революционное выступление варшавских рабочих. Спасаясь от расправы, ему пришлось бежать. Заочно большевики избрали его членом ЦК.

Пожимая сильную, жилистую руку Ганецкого, Крыленко сразу почувствовал к нему полное доверие.

Он не знал, естественно, что с этого дня начнется их дружба, которой суждено будет, пройдя через все испытания, длиться почти четверть века.

- Малиновский уже два раза приходил ко мне сегодня, - сообщил Ганецкий. - Спрашивает, когда мы его допросим.

- Мучается? - участливо спросила Крупская.

Розмирович махнула рукой.

- Играет...

- У вас есть даж-ые? - невозмутимо поинтересовался Ганецкий.

- Я убеждена...

Вмешался Ленин - в голосе его послышались нотки раздражения.

- Вот и Мартов об этом кричит, и Дан... Пуришкевич в Думе ехидничает: "Куда делся Малиновский?"

Вся сволочь объединилась, чтобы погреть руки на нашей беде. Шантажируют, угрожают... Оттого я и настаиваю: максимум осторожности, проверять все с двойной, с тройной придирчивостью, ни одного недостоверного доказательства не принимать.

Крыленко полностью разделял опасения Ленина, понимая, как важно не поддаться чувству, остаться в рамках бесспорных улик. Но ему, как и Елене Федоровне, было трудно отказаться от тех выводов, к которым они пришли после долгих раздумий, борьбы с самими собой, сопоставления всех известных им фактов.

Личных впечатлений, наконец, которые иногда трудно обосновать, но которые тем не менее иной раз важнее доводов рассудка.

Ленин словно прочел его мысли.

- Мы предъявляем члену партии обвинение в тягчайшем преступлении. - Он резко повернулся к Николаю Васильевичу, бросил на него быстрый, проницательный взгляд. - Вы убеждены, что обвинение справедливо? Хорошо... Можно ли на этом основании назвать человека предателем? Один прекрасный коммунист, не буду называть его имени, тоже клянется, что Малиновский провокатор. Даю, говорит, голову на отсечение. А я отвечаю: "Даже ваша голова, дорогой товарищ, не заменит одной, всего только одной, пусть хоть самой крохотной, но достоверной улики".