— Простите за грубость, Билл, но правда ли, что она такая выжига, как о ней говорят?

— Моя жена — старая приятельница их экономки, миссис Идом, прекрасной женщины с твердым характером. Миссис Идом бывала у жены по воскресеньям. У нее просто сердце разрывалось при виде того, что вытворяет Памела с полковником. Вы не поверите, что делалось в этом доме. Миссис Идом приходила к жене отвести душу.

— Билл, а почему у полковника так мало друзей?

— Он всем нравится, его не только почитают, но и любят. Однако и женщинам и мужчинам просто неловко наблюдать эту картину. Понимаете, мистер Норт, до войны тут было немало молодых бездельников — они только развлекались, и никто их за это не осуждал. Но времена изменились. Теперь они работают, даже если не нуждаются в деньгах. Безделье не в моде; над ним потешаются. И всем ясно, как скверно оно влияет на человека. Сколько раз мы видели, что значит бедному жениться на очень богатой: она щелкает бичом, а он прыгает сквозь обруч, как мартышка.

Я описал ему молодого человека, который слишком рано пережил свой «звездный час», и это надломило его волю и жизнеспособность. Потом я рассказал ему, как Рип хочет опереться на меня в попытке обрести хоть какую-то свободу.

— Что ж, если вы имеете на него влияние, уговорите его поступить на работу. Если то, что я слышал, — правда, у него нет ни гроша. Он должен пресмыкаться, чтобы получить карманные деньги, а она может дать, а может и не дать. Сейчас я вам расскажу историю, которую никому никогда не рассказывал, но вам я доверяю. Когда он приехал сюда на второе лето, совет директоров казино избрал его почетным членом. Я попросил его заехать накануне, чтобы объяснить ему, какая церемония предусмотрена для такого случая. Я спросил, не захочет ли присутствовать и его жена, но позже он позвонил, что на церемонию она приедет, а на утренней репетиции быть не сможет, потому что занята в одном из своих обществ по защите животных. Он приехал — видеть его всегда приятно, хороший малый и прочее. Я говорю ему, что будет фотограф: нам хотелось повесить у себя его портрет. Видите, вот он. Прессе мы не раздаем своих фотографий — только во время теннисного турнира. Я намекнул ему, что совету директоров было бы приятно, если бы он надел летную форму и ордена. Он ответил, что форма и кое-какие медали у него сохранились. Ведь ему приходится сидеть на трибуне, рядом с мэром, во время парада Четвертого июля. Какие ордена лучше надеть? Я сказал, что у нас рассчитывают увидеть на нем три главных американских ордена, французские и английские. «У меня их нет, Билл», — говорит он и ухмыляется. Знаете его ухмылку?

— Да, он всегда ухмыляется, когда заходит речь о его военных заслугах или о его популярности.

— Он сказал, что в первый год после свадьбы хотел купить жене подарок на день рождения и взял деньги под залог своих орденов у торговцев медалями и военными трофеями в Нью-Йорке. И ведь знаете что: на церемонию она не явилась. Ненавидит его славу, боится, что она «вскружит ему голову», испортит его. Мистер Норт, уговорите его поступить на работу. Он станет другим человеком.

— Спасибо, Билл. А какую-нибудь работу ему предлагали?

— Конечно, предлагали — при такой-то известности! Директором компаний и тому подобное. Она и слышать об этом не хочет. Вы же знаете: он выходец из западной части штата Нью-Йорк. Губернатор хотел учредить для него специальную должность, если он переселится в Олбени. Начальника полиции штата, с жалованьем, мне говорили, двадцать тысяч в год. Жена только посмеялась. Для нее это гроши. Говорит, что это просто унизительно.

— Правда, что она кормит семью солониной и супом из кормовой капусты?

— А-а. В городе о ней всякое рассказывают. Но консервы она покупает оптом.

Выходит, все же полезно спросить совета у дельного человека.

Утром следующего воскресенья мы сидели в библиотеке клуба и весело осваивали неправильные глаголы. Рип достиг того уровня в изучении нового языка, когда слова, прежде знакомые только по написанию, входят в живую речь, и это вдохновляет студента.

— Na ja, Herr Major, ich kenne Sie [19].

— Und ich kenne Sie, verehrter Herr Oberst. Sie sind der Herr Oberst Vandewinkle, nicht wahr? [20]

— Jawohl. War das nicht ein Katzenjammer uber dem Hiigel Saint-Charles-les-Moulins? Dort haben Sie meinen linken Fliigel kaputt gemacht. Sie waren ein Teufel, das kann man sagen! [21] Рип выглянул в окно.

— Господи! Смотри, жена!

И точно: там стояла машина, а шофер уже шел по дорожке. Раздался звонок.

— Иди вниз. Сделай вид, будто ты здешний управляющий. Скажи, что я велел до часу дня меня не отрывать.

Я надел свою куртку («ЙЕЙЛ, 1920»).

— В таком виде я не могу быть управляющим. Скажу, что я — член клуба… Что-нибудь придумаю.

Я медленно спустился вниз и отворил дверь.

— Сэр, приехала миссис Идом и желает поговорить с полковником Ванвинклем.

Я взглянул на машину, где сидела «миссис Идом» под густой коричневой вуалью, и громко сказал:

— Он, по-моему, распорядился, чтобы ему не мешали. Что-нибудь дома стряслось? Пожар? Аппендицит? Укусила бешеная собака?

— Не-ет… не думаю.

— Обождите. Сейчас узнаю, можно ли его видеть. Скажите миссис Идом, что немецкий учитель полковника терпеть не может, когда прерывают урок. Все его боятся как огня.

Рип поджидал меня на лестнице.

— Она выдает себя за миссис Идом и желает с тобой поговорить.

— И будь уверен, войдет. Ее ничто не остановит.

— Я запру дверь наверх. Сейчас уже половина первого. А сам побуду внизу и составлю ей компанию.

— Черт возьми, я хочу послушать, что ты ей скажешь. Лягу на пол галереи для музыкантов. Снизу она меня не увидит.

Я снова пошел вниз, запер дверь на лестницу, спрятал ключ в карман, взял номер «Яхтинга» и уселся читать. На галерее послышался шорох. Это Рип завернулся в покрывало и лег на пол. В дверь опять позвонили. Я открыл и очутился лицом к лицу с весьма решительной дамой. Она откинула вуаль — это была очень красивая и разъяренная молодая особа. Распахнув дверь, она шагнула мимо меня в комнату.

— Доброе утро.

— Доброе утро, мадам. Простите, но должен вас предупредить, что, по правилам клуба, дамам сюда вход запрещен. Для женщин тут нет приемной.

— Будьте добры, скажите полковнику Ванвинклю, что его желает видеть миссис Идом.

— Мадам, шофер вам сказал уже…?

Она села.

— Простите, вы управляющий?

— Отнюдь, — сказал я глубоко оскорбленным тоном.

— А кто есть из распорядителей?.. Разве тут нет прислуги?

— Сторож с женой, как видно, ушли в церковь.

— Сэр, разрешите узнать, с кем я разговариваю?

Я был само благодушие, даже осмелюсь сказать — обаяние.

— Миссис Идом, я полагаю, вы более или менее представляете себе, что такое мужской клуб. По нашим правилам, ни один член клуба не может зваться так, как его зовут в повседневной жизни. У нас имена, которые нам присвоил Настоятель… Я — брат Асмодей. Член клуба, которого вы хотели видеть, — брат Беллерофонт.

— Какое ребячество!

— Да — со средних веков, со времен крестоносцев. Кстати, я — масон и член братства. В каждом из клубов, где я состою, мне дано имя, которое употребляют только в этом клубе. Вам, конечно, известно, что в религиозных орденах дело обстоит так же. Моя жена обижается, что я не рассказываю ей всех подробностей нашего устава… Кажется, я от кого-то слышал, что вы служите экономкой у брата Беллерофонта?

Она сердито смотрела на меня и молчала. Потом поднялась.

— А я все равно поговорю с полковником. — Подойдя к двери наверх, она подергала ручку.

Я чистил ногти.

— По-видимому, учитель немецкого ее запер. На него это похоже.

— Я посижу, пока полковник не спустится.