Вид разорванного материала скафандра просто потряс меня. Его невозможно было пробить даже из игольного ружья — но одно из жал легко справилось с ним.

— До кожи не дошло, — сказал он. — Счастье сопутствовало тебе сегодня, Карл Паттон. Укол жала смертелен.

Что-то шевельнулось позади него. Я вскрикнул и выстрелил, и в тот же миг на то место, где он только что стоял, прыгнул скорпион.

Я упал, перекатился и выстрелил ему в глаз, куда тотчас же угодила и дубина Джонни Грома. Я поднялся на ноги и увидел, что остальные уходят, спускаясь вниз по склону.

— Дурень чертов! — заорал я на великана. От ярости голос мой прервался. — Ты что, сам за собой последить не можешь?

— Я в долгу перед тобой, Карл Паттон, — только и вымолвил он.

— К черту долги! Никто мне ничего не должен… и, соответственно, наоборот!

На это он ничего не ответил, только взглянул на меня с высоты своего роста и слегка улыбнулся, как улыбнулся бы взрослый расшалившемуся ребенку.

Я сделал пару глотков подогретого и обогащенного воздуха из баллона, и почувствовал небольшое облегчение… но очень небольшое.

— Может быть, ты назовешь мне свое настоящее имя, маленький воин? — спросил великан.

Я ощутил холодок в груди.

— Что ты имеешь в виду? — растерянно спросил я.

— Мы сражались бок о бок. И теперь нам следовало бы обменяться тайными именами, которые при рождении дали нам матери.

— Ах, магия, да? Джуджу? Таинственные могущественные заклинания. Брось, здоровяк, с меня хватит и одного имени — Джонни Грома.

— Как хочешь… Карл Паттон.

И он отправился осматривать пса, а я стал осматривать поврежденный скафандр.

Сервомоторы ног лишились части мощности, и пострадал обогреватель. Это было плохо. Мне еще предстояло гнать великана довольно долго, прежде чем я выполню порученную мне миссию.

Когда через полчаса мы снова тронулись в путь, я все еще удивлялся — почему я это так поторопился спасти жизнь человеку, которого должен убить?

Три часа спустя мы расположились на ночлег. Когда мы устроились в вытоптанных в снегу ямах, было уже темно.

Джонни Гром сказал, что скорпионы больше не вернутся, но я все никак не мог успокоиться в своих поврежденных доспехах. У меня было ощущение, что я заживо похоронен в темной глубокой безвестной могиле. Потом я, должно быть, уснул, потому что, когда я проснулся, в лицо мне лился бело-голубой свет.

Над вершинами хребта взошла внутренняя луна — Кронус, изрытый кратерами диск, почти полный и висящий так низко, что, казалось, до него можно допрыгнуть и со звоном стукнуться об него головой.

При лунном свете мы двигались достаточно хорошо, особенно если учесть, что подниматься нам приходилось по склону ледника.

На высоте в сорок пять тысяч футов мы достигли перевала, и некоторое время смотрели на расстилавшуюся внизу долину и возвышающийся за ней следующий хребет. Он отстоял от нас миль на двадцать, и при ночном освещении казался серебряно-белым.

— Может быть, за ним мы обнаружим их, — сказал великан.

Голос его стал каким-то бесцветным, будто потерял тембр. Лицо у него, похоже, было обморожено и онемело от ледяного ветра. Вула скорчилась за его спиной, выглядя подавленной и старой.

— Вполне, — сказал я. — А, может, за последующим, а может, за тем, что позади него.

— За этими хребтами лежат Башни Нанди. Если твои друзья оказались там, то их сон будет долог — да и наш тоже.

До следующего хребта было два перехода. К тому времени, как мы достигли его, луна поднялась уже достаточно высоко и освещала окрестности призрачным светом. Но вокруг не видно было ничего, кроме бесконечного льда.

Мы сделали на льду привал, затем тронулись дальше. Скафандр теперь причинял мне неудобства, разрегулировавшись, и у меня начали мерзнуть пальцы на правой ноге. И, несмотря на то, что по дороге я то и дело принимал горячие концентраты, а в вену мне через определенные промежутки впрыскивались стимулирующие средства, я начал испытывать усталость. Конечно, не такую сильную, как Большой Джонни. У него был измученный и голодный вид, и он передвигал ноги так тяжело, словно к ним было приковано по наковальне.

Он по-прежнему позволял себе и собаке съедать более чем скромные порции пищи, а мне выделял даже больше, чем себе.

А я по-прежнему совал то, что не мог съесть, в кармашек рукава и смотрел, как он мучается от голода. Но он был очень вынослив: он слабел от голода медленно, нехотя уступая пядь за пядью.

В ту ночь, когда мы лежали за построенной им из снега загородкой, защищавшей нас от ветра, он задал мне вопрос:

— Карл Паттон, интересно, каково это — путешествовать в пространстве между мирами?

— Как в одиночном заключении, — ответил я.

— Тебе по душе одиночество?

— Какая разница? Это моя работа.

— А что тебе нравится, Карл Паттон?

— Вино, женщины и песни, — ответил я. — Но, в крайнем случае, без песен можно и обойтись.

— Тебя ждет женщина?

— Женщины, — поправил я. — Но они не ждут меня.

— Кажется, ты немногое любишь, Карл Паттон. Тогда что же ты ненавидишь?

— Дураков, — сказал я.

— Так, значит, это дураки послали тебя сюда?

— Меня? Меня никто никуда не посылал. Я всегда отправляюсь туда, куда сам пожелаю.

— Тогда, значит, тебя привлекает свобода. Нашел ли ты ее здесь, в моем мире, Карл Паттон? — лицо его было похоже на скорбную маску или на выветренную скалу, но голос, казалось, насмехался надо мной.

— Ты понимаешь, что погибнешь здесь, или нет? — я не собирался говорить этого, но слова вырвались у меня сами собой. И тон их показался мне безжалостным.

Он взглянул на меня так же, как делал это всегда, прежде чем заговорить: как будто старался прочесть что-то, написанное у меня на лице.

— Человек должен когда-нибудь погибнуть, — сказал он.

— Тебе нечего делать здесь. Брось все это, возвращайся и забудь об этом всем.

— Но ведь и ты мог бы сделать то же самое, Карл Паттон.

— Я? Вернуться? — воскликнул я. — Ну, уж нет, благодарю. Я еще не закончил своих дел.

Он кивнул.

— Человек должен всегда доводить свои дела до конца. Иначе он ничем не будет отличаться от снежинки, гонимой ветром.

— Так ты, значит, думаешь, что это игра? — рявкнул я. — Состязание? Исполни или погибни, или, может быть, и то, и другое вместе, и пусть победит сильнейший?

— А с кем же мне состязаться, Карл Паттон? Разве мы с тобой не товарищи, идущие бок о бок?

— Мы чужие друг другу, — ответил я. — Ты ведь не знаешь меня, а я не знаю тебя. И перестань доискиваться причин, побуждающих меня делать то, что я делаю.

— Ты отправился в путь, чтобы спасти жизни беспомощных, потому что это твой долг.

— Да, мой, но не твой! Ведь ты-то не обязан сворачивать себе шею в этих горах! Ты спокойно можешь покинуть пределы этой фабрики льда и до конца своих дней дожить героем человечества, имея в своем распоряжении все, чего душа пожелает…

— То, чего бы я пожелал, никто не в силах мне дать.

— Должно быть, ты ненавидишь нас, — заметил я. — Ведь мы чужаки, которые явились сюда и погубили твой мир.

— Разве можно ненавидеть силы природы?

— Хорошо, тогда что же ты ненавидишь?

На какое-то мгновение мне показалось, что он не станет отвечать на этот вопрос. Но он произнес:

— Я ненавижу труса в своей душе. Голос, который нашептывает спасительные советы. Но если бы я бежал и тем самым спас свою плоть, каким бы духом потом жила она и освещалась?

— Если хочешь бежать — беги! — почти закричал я. — Ты проиграешь эти гонки, великан! Отступи, пока не поздно!

— Нет, я пойду дальше — пока смогу. Если мне повезет, то плоть моя погибнет раньше духа.

— Дух, дух, черт побери! У тебя просто мания самоубийства!

— Что ж, тогда я в неплохой компании, Карл Паттон.

Отвечать ему я не стал.

Во время следующего перехода мы преодолели стомильный рубеж. Мы перевалили еще через один хребет, который был гораздо выше предыдущего. Холод стоял по-настоящему арктический, а ветер был подобен летающему острию. Луна зашла и начало светать. Когда мы проходили милях в десяти от грузового отсека, локатор сообщил мне об этом. Все системы жизнеобеспечения работали нормально. Источников питания хватило бы еще на сотню лет. Если бы даже, в конце концов, я загнулся по дороге, шахтеры все равно проснулись бы — пусть через сто лет, но проснулись.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: